Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах - Дмитрий Владимирович Бавильский

будет про экологическое неблагополучие и тревогу за судьбы мира. У Фабра, конечно же, магистральная тема – веритас, для нее он и создает свои объекты, напоминающие гротескные натюрморты, из органических материалов.

Первый раз я увидел такие объекты Фабра на Венецианской биеннале 1997 года – картины из бабочек и стрекоз, а также громадных жуков, собранных из залакированных насекомых поменьше.

Это были остроумные, красивые и блестящие, как драгоценные камни, многотрудные объекты. Теперь, уже в статусе классика, Фабр использует штампованные элементы, обходясь совсем уже малой кровью. Ну или даже без оной.

***

Про Херста, разумеется, я вспомнил, увидев черепа: у него же теперь на этот образ нечто вроде копирайта. Тем более если череп несколько модифицирован, хотя бы и в одну краску.

Об экологии и эсхатологии в легкие и сытые времена не думают. Об истечении и истончении эпохи говорят не когда что-то закончилось, но если чувствуешь недостачу и провал. То, что у нас принято называть кризисом, а то и упадком, почти всегда подкрашено предчувствием конца – то ли мира, то ли своего собственного (что, чаще всего, одно и то же, так как вне моего сознания мира не существует – мир уходит вместе со мной), нормальная реакция человеческого организма на недостаток одного и избыток совершенно другого.

Например, общественно-политического негатива. Никто же не задумывается, скажем, о том, что, решая свои сугубо прагматические, стратегические задачи, путинские медиа сеют не только ресентимент и милитаризм, но также и поп-оккультизм и повсеместную эсхатологию, возникающую из неуверенности в будущем и тотального недоверия.

Собирались лодыри на урок, а попали лодыри на каток: следствий всегда больше, чем причин, иные из них, когда круги начинают расходиться по социальной воде, возникают непредумышленными бонусами.

Фабр думает о закате цивилизации примерно так же, как Херст, но только весьма экономным способом. Там, где Дэмиен громоздит монументальные громады, включающие фрагменты и лоскуты самых разных эпох и стилей196, Ян обходится light-версией.

У него и бюджеты поменьше, и запросы скромнее: Фландрия все-таки не Великобритания, национальные традиции расставляют совсем иные акценты. Херст смотрит в сторону Голливуда и поп-сцены, Фабру важнее всего большие фламандцы и малые голландцы, поэтому каждому – по вере его.

Одно дело, когда художник сделал уникальную выставку, другое – когда поблизости от нее возникает веер схожих высказываний и они начинают цепляться, прорастать друг в друге.

Тенденция, однако. Так как у меня до и после Фабра был Херст, то поначалу мне казалось, что англичанин умыл бельгийца на раз – Фабр как бы выступает на разогреве у главной медийной звезды арт-сцены начала XXI века, исполнителем из иной лиги.

Но после прогулки по садам и арсеналам биеннале мне стало казаться, что на самом-то деле все устроено намного сложнее и противоречивей.

Хотя бы потому, что к просто и внятно устроенной выставке Фабра я иногда мысленно возвращаюсь (да-да, она могла бы быть еще меньше – необязательно заполнять все залы аббатства, некоторые из них можно просто закрыть на замок, как это в Венеции любят), а навороты Херста упали в меня разноцветным камнем, как блюдо остывших спагетти, кляксой мутного серо-буро-малинового цвета и вообще не подают признаков жизни. Даже не попискивают.

Заимствования, а также «плоды чужого труда», разумеется, есть и там и там, ирония напополам с расчетом – тоже. Разница лишь в масштабе.

Там, где Херст, привлекающий тяжелую артиллерию из финансистов, кураторов и искусствоведов, надрывается в пароксизме юношеского перфекционизма, Фабр оставляет лишь легкий очерк, «отметку резкую ногтей».

«То кратким словом, то крестом, то вопросительным крючком…»

В программке «Руин немыслимого» Херста перечислено восемь человек, занимавшихся дизайном его эпохалки. Нельзя сказать, что они переделали Палаццо Грасси или Пунта делла Догана до неузнаваемости, хотя в сравнении с прошлым посещением этих музеев работа проделана сколь незаметная, столь и эффектная: скульптуры и объекты Херста вписаны в классические объемы (особенно это касается главного бронзового колосса Меркурия без головы в Грасси) так, будто бы они стояли здесь из века в век и теперь даже странно, что после того, как выставка закончится, их уберут.

Реди-мейды Фабра ничего у аббатства Сан-Джорджо не отнимают и не добавляют – лишь разыгрывают его, делают живым и трепетным, подчеркивая некогда опустошенную архитектуру. Объекты Фабра находятся с местом в странном симбиозе – как та жаба с веточкой.

Я считаю такой подход не только более экономичным, но и более экологически чистым. Хотя, конечно, иногда лучше на компьютере рисовать, чем что-то делать (жар загребать) чужими руками.

Фундамента Нуова

Пошел перед сном моционить по Фундамента Нуова. Она оказалась совсем пуста. Как в мультипликационном фильме. Даже луна, подобно барочным красавицам, укуталась в шелка и лишь изредка сквозь вуаль подглядывала со стороны Санта-Мария-делла-Салюте.

Уснуло все – четыре горбоносых моста и все остановки вапоретто, рыбные рестораны и иранский павильон биеннальной программы, корабли на ночном приколе и реанимация Оспиталето, Джезуити и Мираколи, к которой я позже спустился, так как быть в полном одиночестве на краю земли – прекрасно до непереносимости: сразу начинаешь чувствовать себя Бродским, складываешь руки за спиной, появляется ласковый прищур отъявленного мизантропа и хочется с разбега прыгнуть в холодный мазут.

Здесь почти всегда туманно. Только чайки кричат озябшими, нечеловеческими голосами и всхлипывают редкие волны. Только корабли, выпотрошенные за день пассажиропотоками, скрипят зубами во сне, а сваи, попарно прижатые друг к дружке, кажутся любовниками, зашедшими в воду по колено, не расцепляя объятий.

Кстати, любовников я тоже видел. Они забрались на мостки, далеко уходящие в лагуну, сидели на самом краю, целовались и пили вино – рядом с ними стояла бутыль и два бокала. Пили и целовались, с видом на Сан-Микеле.

Когда я шел обратно, их уже на мостках не было. Венецианский быт

Вчера Ира Мак почти потребовала, чтобы я пошел в палаццо Фортуни на «Интуицию» кураторов Axel Vervoordt и Daniela Ferretti, поэтому пришлось заморочиться с этим не самым очевидно расположенным дворцом.

Пока шел к Фортуни, нет, не вымок, так как зонт большой, но улицы порой такие узкие, что ни людей пропустить, ни самому плечи и тем более зонт расправить.

«Интуиция» нагнетает суггестию и проходит в полумгле, что, конечно, идеально для такой погоды. Тем более что к вечеру дождь усилился, перешел в ливень, точно ждал, пока стемнеет, чтобы уже не стесняться и выжать из Венеции всю воду.

Венгры, с которыми я делил гостевой дом, уехали в самый ливень – семейная пара: рыжий Томаш и Каталин на сносях. Они отдыхали в Венеции три дня,