Девушка с серебряной кровью - Татьяна Корсакова

– Пойдем. – Она поманила Федора за собой, взяла со стола керосинку, толкнула еще одну дверь.

Вторая комната была не в пример просторнее первой. Света от керосинки не хватало, чтобы осветить ее полностью. Федор успел разглядеть диван с высокой спинкой, круглый стол и стоящий в простенке между двумя окнами шифоньер. Евдокия тем временем отдернула занавеску, делившую помещение на две части. За занавеской оказались две кровати с горкой лежащих одна на другой подушек.

– Эта твоя. – Евдокия кивнула на одну из кроватей и, не говоря больше ни слова, вышла из комнаты. Керосинку прихватила с собой, поэтому раздеваться и укладываться пришлось в темноте.

Вот только сон не шел, как Федор ни пытался уснуть. Он лежал, уставившись в потолок, наблюдая, как неспешно рассасывается ночная тьма, уступая место рассветным сумеркам. Кровать была слишком мягкой, подушка слишком высокой. За долгие месяцы мытарств он отвык от того, что раньше считал совершенно обыденным. Будь на то его воля, он бы улегся спать прямо на полу. Вот только одобрит ли такое самоуправство тетушка?

Федор встал, когда запели первые петухи, а за закрытой дверью послышались шаги Евдокии. Он, как умел аккуратно, заправил кровать и даже попытался соорудить башню из подушек. Башня получилась кривоватая и неказистая.

Появление гостя хозяйка встретила хмурым взглядом, на вежливое приветствие ответила коротким кивком. Она хлопотала у печи, и весь вид ее говорил о том, что Федор ей мешает. Чтобы не мешать, он вышел во двор. Бдительный Рыжик тихо рыкнул, наверное, напоминая, что он сторожевой пес и службу свою несет исправно, а потом завилял хвостом, ткнулся мокрым носом в протянутую ладонь и дальше уже не отставал ни на шаг, присматривал и за гостем, и за хозяйством. А хозяйство у Евдокии было немалое. По двору прохаживались куры, из-за закрытых дверей сарая слышалось недовольное мычание и тихое всхрапывание. Под навесом для разной хозяйственной утвари на старом верстаке сидел полосатый кот. Вид у него был боевой и залихватский. Его единственный желтый глаз не выпускал из виду ни Федора, ни Рыжика, ни затесавшуюся в куриную стаю вороватую галку. Галка интересовала его чуть больше, и интерес носил явно гастрономический характер. Федор кота понимал, ему и самому хотелось есть.

Из дома с подойником в руке вышла Евдокия, с той же бдительностью, что и кот, обвела взглядом двор и скрылась в сарае. Через мгновение мычание из недовольного сделалось радостно-нетерпеливым, и кот сменил дислокацию, переместился поближе к сараю. А Федор занялся утренним туалетом. Остывшая за ночь вода приятно бодрила, возвращала ясность мыслям. Когда Евдокия вышла из сарая, он был чист, готов к будущему и по-прежнему голоден.

Евдокия поставила доверху наполненный подойник на крыльцо, железной кружкой зачерпнула из него молока, плеснула в стоящую здесь же плошку, пополнила кружку снова и протянула Федору:

– Пей, племянничек.

Он и забыл, когда в последний раз пил такое сладкое, такое вкусное молоко. А может, и не пил никогда. Кружка опустела за пару глотков, и Евдокия наполнила ее снова, проворчала:

– Следующий раз возьму кувшин, а то кое у кого пузо, что ненасытная прорва.

Получилось не особо ласково, но даже в этой неласковости Федору почудилось обещание. И это было так прекрасно, что он улыбнулся. Одноглазый кот тоже улыбался и урчал громко, как паровой двигатель. Рыжик махал хвостом и пританцовывал перед хозяйкой на задних лапах, и, кажется, даже бестолковые куры смотрели на нее с обожанием. В своем маленьком царстве Евдокия была царицей и силу своей власти ощущала в полной мере.

– Все голодные. Эх вы, черти, – сказала она в своей любимой манере и даже махнула на кур рукой, а потом велела Федору: – Ступай в дом, некогда мне тут с тобой возиться. Будем завтракать.

На стол она накрыла быстро, от помощи отмахнулась, сказала что-то, что Федор не расслышал, шикнула на прокравшегося в дом кота. Кот нисколько не испугался, наоборот, запрыгнул к Федору на колени, снова заурчал.

Завтракали перловой кашей, такой вкусной, что Федор не удержался, попросил добавки. И молока выпил еще две кружки, и большой кусок хлеба съел, а наевшись, понял, что Евдокия не поставила для себя даже тарелки.

– А как же вы? – спросил он с запоздалым чувством вины.

– Я уже поела. Так поздно, дорогой мой, завтракают только баре.

Это был камень в его огород. Сколько их там уже валялось, этих камней! Одним больше, одним меньше.

– В контору пойдем сегодня. – Евдокия принялась убирать со стола. – Ты мне теперь хоть и племянник, но за постой все равно будешь платить. Мне еще один захребетник не нужен.

Одноглазый кот согласно мяукнул. Уж себя-то он захребетником точно не считал. Да и относилась к нему хозяйка не в пример лучше, чем к новообретенному племяннику.

– Утром заходила Лещиниха, – сказала Евдокия.

– Кто такая Лещиниха?

– Та еще змеюка. – В голосе Евдокии ему почудилось злорадство. – Я сказала ей, что ты контуженный. Получил по башке в драке.

– Зачем? – удивился Федор.

– Затем, что ты ничего не знаешь о нашей жизни, ты чужак! – Она отвернулась от печи, уперла кулаки в бока. – Если станут расспрашивать, что ты расскажешь?

Она была права, и крыть Федору было нечем, он даже отвечать не стал.

– А с контуженного какой спрос? Ты многого не помнишь, и вообще немного того.

– Чего – того? – Хорошее настроение враз испортилось. Начинать новую жизнь под личиной деревенского дурачка Федору ох как не хотелось. Да и что это будет за жизнь!

– Чего скис? – усмехнулась Евдокия. – Я ведь не сказала Лещинихе, что ты идиот, так… слегка припадочный.

– Припадочный?..

– Если начинаешь очень волноваться, у тебя приключаются корчи, но нечасто, а то сильно припадочного кто ж на работу возьмет?

– Вот спасибо вам, тетушка, за заботу! – Федор поклонился до земли, борясь с желанием под землю же и провалиться. – Идиот с корчами! Я ведь о таком счастье и мечтать не смел! Как же мне подфартило-то!

– А тебе и подфартило, племянничек! – Евдокия вперила в него тяжелый взгляд. – Если бы не Айви, никто с тобой не стал бы возиться, спихнули бы обратно в озеро – и концы в воду.

– Спасибо, что не спихнули. – Он столкнул недовольно мяукнувшего кота на пол, выбежал из дому.

День выдался пасмурный и хмурый, под стать настроению. Кипящая в Федоре злость требовала незамедлительного выхода. Это было чистой воды ребячество, когда он завязывал узлом лежавший на верстаке ржавый железный прут, но поделать с собой он ничего не мог. Не управлял он собою в этот момент, даже вышедшую следом Евдокию не сразу заметил.

– Полегчало? – спросила Евдокия, косясь на закрученный кренделем прут.

А Федору ведь и в самом деле полегчало, злость схлынула, оставляя после себя растерянное недоумение и дрожь в руках.

– Простите, – только и сумел он сказать.

– Ничего, – усмехнулась Евдокия. – Зато теперь ты понимаешь, что я пыталась тебе сказать. Все твои нынешние странности, вот эту силушку твою, – она кивнула на прут, – нужно людям как-то объяснить, чтобы лишних вопросов задавать не стали. Да ты не переживай так, племянничек. Как научишься со всем этим управляться, так про контузию твою быстро забудут. Народ у нас незлобивый.

– Простите. – Федор сел на чурбан, сжал виски руками.

Евдокия ничего не ответила, положила прут обратно на верстак.

– Я исправлю. – Он потянулся было за прутом, но она хлопнула его по руке.

– Потом, – сказала резко, но тут же добавила уже спокойнее: – Я на остров, а ты здесь пока сиди, за ворота не суйся. В контору после обеда пойдем. После обеда Гришка Епифанцев сердцем добрее.

Кто такой этот Гришка Епифанцев, Евдокия уточнять не стала. Федор и сам понял, что это человек, от которого зависит, возьмут ли его, контуженного и бесноватого Федьку Леднева, в ремонтную мастерскую.

Евдокия, как и обещала, вернулась к обеду, накрыла на стол, но сама есть не стала, вышла. К ее немногословности и неприветливости Федор привык, поэтому смущаться не стал, принялся за еду. Но хозяйка неожиданно быстро вернулась.

– Это тебе. – Она положила на лавку рядом с Федором стопку чистой одежды. – Переоденься после обеда.

Он не стал спрашивать, чья это одежда, догадался, что Степушки, просто молча кивнул.

Пока Евдокия прибиралась в кухне, он успел побриться и переодеться. Рубаха немного жала в плечах, то ли была меньшего размера, то ли за время, проведенное на острове, Федор изрядно возмужал. А вот сапоги, наоборот, оказались великоваты и грозились натереть мозоли. Картину завершал картуз. Федору казалось, что именно картуз делал его по-настоящему похожим на заводского рабочего.

Евдокия окинула племянничка внимательным взглядом, удовлетворенно кивнула.

– Много не болтай, – сказала строго. – Говори по делу, только если спросят. Аким Петрович считает тебя рукастым и головастым. Не знаю, с чего он это взял, но надеюсь, так оно и есть. У Гришки самого язык без костей, но болтунов он не жалует. – Просто расскажи ему, что ты можешь.