Первое задание - Владимир Сысоев

— Родная моя, — еле слышно прошептал он и не мог ничего больше вымолвить — комок подкатился к горлу.

— Витька, опять заносит! Вот барышня истеричная, божий одуванчик! — И, обращаясь к тёте Даше, добавил: — Прости, мать, исстрадались мы в этих собачьих шкурах. Спасибо за доверие, за всё… Всё сделаем, как приказано. Передайте командиру, что приказ о готовности мы уже получили. Выступать будем всей ротой. Это будет немногим больше ста человек. Наших людей в роте пока не так уж много, сволочей хватает. Это нужно иметь в виду.

— Спасибо. Всё передадим, как есть. Берегите себя, сыночки!

Бой

Стоит поздняя золотая осень. Светает. Вот-вот покажется солнце. В густых ветвях векового дуба, на самом верху, укрылся лёгкий утренний туман — медленно тающая молочная кисея.

Можно долго, долго смотреть в светло-голубой безбрежный океан, забыть обо всём — так хорошо вокруг. А солнце от горизонта стремится вверх, растворяя прилипшее к небосклону жалкое, грязно-фиолетовое облако.

Где-то глубоко в груди стучит сердце. Оно немыслимо без движения. Оно по своей природной сущности не может быть равнодушным. Нужно жить, как сердце, ни одной минуты не теряя даром! Для жизни, для себя, для людей! Хоть что-то оставить людям! Хоть немного помочь им!..

— Тихон!

— А…

— Что в небо уставился? Галка в рот капнет.

— Промажет.

— Смотри!

— А тебе что, Пётр, потрепаться охота?

— Где уж там — тебя дожидаемся.

— Это другое дело.

Вокруг них собирается толпа. Петя — совсем ещё молодой, высокий, светловолосый парень, с задубелым от непогоды лицом — друг и боевой товарищ Тихона, известного балагура, любимца всего отряда.

— А у самого гайка слаба? — для приличия спрашивает Тихон.

— Я трепач рядовой, необученный, а ты, почитай, по нашим лесным масштабам на профессора потянешь!

У Тихона в хитрых глазах запрыгали шустрые чёртики. Оценивающим взглядом он обвёл аудиторию и, удовлетворённый осмотром, лениво начал:

— Пошёл Гитлер к чёрту помощи просить. «Чепуха, — говорит, — получается, большевики ни в тебя, ни в бога не верят, а колошматят нас со всех сторон». — «Это точно, колотят вас», — отвечает чёрт. «А в чём причина?» — спрашивает Гитлер. «Причина нам, чертям, известна». — «В чём она?» — завопил Гитлер. «Сам думать должен», — постукал чёрт Гитлера по голове копытом. «Скажи», — заплакал Гитлер. «Нет, не скажу, а помочь могу». — «Как?» — обрадовался Гитлер. «Моё дело, а только должен ты мне за это душу свою фюрерскую отдать». — «С большим удовольствием, — сразу же согласился Гитлер, — хоть сейчас!» — «Именно сейчас», — сказал чёрт и вытряс из Гитлера душу. «Ох, — вздохнул фюрер, — как легко стало». Повертел чёрт гитлеровскую душу, осмотрел со всех сторон и возвратил хозяину. «Не пойдёт!» — «Почему это?!» — в страхе закричал Гитлер. «Грязная очень, даже мне на неё смотреть страшно! Воюй без нас!» — «Побьют они меня!» — тихо сказал Гитлер и заревел. «Обязательно», — согласился чёрт, махнул хвостом у фюрера перед носом и улетел в ад заниматься более важными делами.

— Улетел? — спросил Пётр.

— Улетел, — без улыбки подтвердил Тихон. — Даже чертям от Гитлера тошно стало!

Дружный смех раскатился по опушке. Громче всех смеялся Пётр. Любил он, когда шутил Тихон, весело и беззлобно. С высокой ели сорвалась перепуганная сорока. Обиделась, стрельнула бусинками-глазами, повертела хвостом и улетела в лесную чащу.

В партизанском лагере ни свет ни заря уже царит суматоха. Идут последние приготовления к походу. Всё проверено, подогнано. Ездовые запрягают лошадей, ещё раз осматривают пароконные военные брички и простые крестьянские телеги. Коноводы седлают коней, пыхтя подтягивают подпруги, подгоняют стремена, накидывают уздечки.

Часть партизан ещё вчера убыла к деревушке Медведевке, где готовилась засада оккупантам. Ускакали конные разведчики, выполняя роль передового подвижного дозора. В обе стороны по пути следования основных сил отряда по заранее намеченным маршрутам выступили пешие боковые дозоры.

Скоро будет дана команда, и основные силы партизанского отряда выступят в поход…

Вдали слышится завывающий гул самолётов.

— Фашист! — говорит Пётр. — Ох, давали они нам прикурить в сорок первом!

— Было, — соглашается Тихон. — Было да сплыло! Отбоговались! Наши хвосты им накрутили — шёлковые стали! А то, бывало, подлетают тучей к нашим позициям, поют: «Везу, везу, везу…» — «Кому, кому, кому?» — без толку гавкают наши зенитки. «Вам! Вам! Вам!» — отвечают рвущиеся бомбы. Появляются наши ястребки и плачут на виражах: «Ой, что наделали! Ой, что наделали!»

— Не то время, — дождавшись, когда затих смех, сказал пожилой партизан. — А ты, Тишка, брось вспоминать о нашем лихе. Барабан с дыркой! Бах, трах, тарарах! А толку — чуть! Ты людям дух поднимай, оно полезней будет.

— А я что? — обиделся Тихон.

— А то, что нечего над собой смеяться!

— А почему?

— А потому!

— Дядя Вася, что ты на меня давишь?

— Не люблю вредной трепотни.

— А что здесь вредного?

— Всё! — ответил дядя Вася, снял лохматую шапку, почесал всей пятернёй лысый затылок и широко, равнодушно зевнул, показывая всем своим видом, что дальнейший разговор — только трата времени.

— Ну и здорово ты объяснил, как по нотам. Тебе, дядя Вася, по твоим способностям лекции в техникуме читать, а ты всё скромничаешь, возле лошадиных хвостов околачиваешься.

Дядя Вася не обиделся, добродушно засмеялся, сильно ударил Тихона по плечу:

— Чертяка ты, Тишка! Ладно, давай соври ещё чего-нибудь.

И Тихон продолжает:

— Врать больше не буду, а быль — пожалуйста. Работал в нашем цехе мастер. Был он уже почтенных лет и лысый, как блин. Волос на голове — от уха до уха, по задней образующей тонкой посадкой. По-хорошему сказать, всего на полторы драки осталось. Собрал он нас как-то после смены и начал ругать на чём свет стоит за низкую культуру производства — за беспорядок на рабочих местах. «Заглянул я, — говорит, — к Тихону Тарасову в верстак, а там, мать моя, так, этак и растак, микрометры, штангенциркули вместе со ржавыми драчёвыми напильниками и разбитыми молотками валяются. У меня волосы дыбом встали!» — И для большей убедительности похлопал себя по голой, как арбуз, голове. Задохнулись мы от смеха.

— Это ты к чему? — перебил дядя Вася.

— Для науки. Чтобы некоторые меньше по чужим подушкам промышляли, берегли бы шевелюру для мирного времени. Между прочим, должен сказать — о присутствующих не говорят.

Весело хохочут партизаны.

А самому Тихону не смешно: будто ниточка порвётся в груди — и сразу станет грустно и тоскливо. Он освобождён от похода по состоянию здоровья, но не только это беспокоит неугомонного Тихона. После неудачного покушения на коменданта и приключений в гестапо, едва не стоивших ему жизни, он стал серьёзнее. Часто ему хотелось побыть одному, он долго над чем-то задумывался, уходил в себя. Удивлялись друзья и знакомые, но никто не мог добиться от него правды. И только Пётр вчера был совсем рядом с истиной, когда, пытаясь расшевелить Тихона, не задумываясь сказанул:

— Что с тобой, влюбился ты, что ли?

Хорошо, что никто не видел, как густо покраснел Тихон, этот насмешник и ярый женоненавистник.

Как навязчивое видение, преследовал его образ хрупкой, бледной девушки. Она по-прежнему казалась ему неземной, нереальной и такой прекрасной, что у него сладко сжималось сердце, он забыл о всех своих болячках, горестях и невзгодах. Медленно заживали кровоподтёки, болела голова, не слушалась нижняя губа, — но все эти неприятности не могли отвлечь Тихона от сладких грёз. Долгими ночами он мысленно смотрел в её большие грустные глаза, нежно брал её тонкую руку и шептал что-то ласковое, сокровенное. Потом говорил бодро — хотел, чтобы она улыбнулась, но она была серьёзна, улыбку на её лице он представить не мог.

Усилием воли Тихону удавалось иногда подавлять прекрасное забытьё, избавляться от видения, и он возвращался к действительности, становился прежним Тихоном — острым, весёлым и шумным. Все эти дни он пролежал в медицинском пункте под наблюдением врача. И сейчас на улицу вышел самовольно в надежде ещё раз попробовать уговорить Ивана Ивановича, чтобы он взял его в боевой поход.

Из штабной землянки, с интересом глядя на весёлую компанию, вышли командир с комиссаром. И чем ближе подходили начальники, тем быстрее угасал смех. Тихон, вытянувшись в струну, молчал, показывая всем своим видом, что он годен к строевой службе и может вот прямо сейчас выполнить любую команду.

— Что тянешься? — насмешливо спросил Иван Иванович.

— Товарищ командир, — доложил Тихон, — разрешите мне вместе со всеми.

Смех затих окончательно, всё внимание партизан переключилось на командира отряда.