Багряные зори - Иван Логвиненко

Стоит Володя на кургане. Чья это могила? Какую тайну она бережет? Почему Плоскухою зовется?

А там, на горизонте, столкнулись тучи грозовые — белая, снеговая, с темно-голубой, — как в атаке две лавы могучие.

Жестокий поединок не на жизнь, а на смерть.

Поднялся ветер, рассеял тучи и притих. И показалось Володе, что там, на западе, на том месте, где грохотало, появился всадник. В сверкающем шлеме, весь одетый в доспехи, в левой руке держит круглый щит, в правой — меч…

Володя стоял до тех пор, пока не упали на землю первые тяжелые капли дождя, пока вдруг не сверкнула молния, глухо расколовшая небо, пока не ударил гром…

Бросился Володя в Городище, в ольховые заросли. Настигает дождь. И тогда спрятался мальчишка под могучим дубом. Сбегает по стволу вода и холодными ручейками стекает ему за воротник. Накрылся мальчуган мешком.

«Илья-пророк на железной колеснице едет, — улыбается Володя, вспоминая, как еще маленьким пугала его мать. — Не купайся, сынок, после Ильи. Будешь купаться — верба на спине вырастет».

Прошумел дождь, потешил землю и вдруг перестал. Стало слышно, как капает с деревьев и где-то совсем близко звонко журчит за кустами ливневый поток.

Вскинул голову вверх: от Шарков к Ольшанице кто-то перебросил большой мост — дугу-радугу.

Осветило солнце своими яркими лучами деревья, кусты, блестит, переливается по обмытому нежно-зеленому зеркалу травы. Защебетали птицы. И только гром где-то далеко-далеко сердито рокочет. А на дороге, тянущейся узкой серой полоской от Шарков до самой Ольшаницы, из-за кленов выползала вереница подвод. За ними — девчата. А вокруг, на конях, — полицаи. «На станцию, в Германию!» — быстро догадывается Володя и выбегает на дорогу к вербе. Она была старая, жалкая: еще до войны ударила в нее молния и расщепила ее пополам.

Взобрался Володя на вербу и внимательно стал смотреть на приближающуюся колонну. А когда она поравнялась с оврагом, из нее выскочила какая-то худенькая девочка и бросилась в ольховые заросли. Как птица летела, словно совсем и земли не касалась.

Полицаи засуетились. А тот, что впереди ехал, ударил нагайкой коня и бросился догонять беглянку. Настиг ее возле самого оврага, занес над головой нагайку и полоснул по плечам один раз, другой.

Упала девочка. А полицай соскочил с коня и третий раз занес над головой нагайку… Колонна остановилась.

— Вставай! — услышал Володя остервенелый крик полицая. Он грубо схватил девочку за руку и насильно потащил к дороге.

«Так это ж Наташа… — сразу опознал ее Володя. — Тети Ани… на ферму к матери как-то приходила…»

Снова колонна медленно потянулась по дороге.

— Людоловы, — прошипел Володя. И от злости сжал кулаки…

«ФЮРЕРУ ТРЕБУЮТСЯ СТРЕЛКИ»

Словно дикое, непослушное стадо, ползли дни — серые, безрадостные, до краев наполненные тревожной тишиной и напряженным ожиданием.

По вечерам, когда тоскливо и одиноко сгущаются синие сумерки и в потемневшем небе поднимается вороний крик, все прислушиваются: оттуда, далеко за Днепром, в загадочной дали, каждому из них сейчас хочется услышать орудийный гул. Но все напрасно. А в сердце по-прежнему упрямо теплится надежда: придут наши, обязательно придут…

Не беспокоит ничего только полицаев — они вечно пьяны.

Да еще у Лиды, у той, что живет за прудом, никакой печали.

А чего ей печалиться? Разъезжает себе с Кнейзелем на бричке…

Вот и сейчас отгрохотал по селу тарантас, поднимая за собой столбы пыли. По-видимому, они поехали на станцию.

На окраине, у самой канавы, два мальчика, внуки деда Михаила, козу пасут. Услыхали ребята, что бричка едет, и в канаву спрятались.

Там муравейник; суетятся трудяги: один стебелек тащит, другой — подушечку беленькую, третий — неизвестно куда спешит. А вот муравьи-санитары, так те сообща мертвого шмеля оттаскивают от своего жилья чуть в сторону и землей загребают. Склонившись над муравейником, ребята шепчут:

— Мурашки, мурашки, спрячьте подушки: воры идут!

Только проехал Кнейзель, вылезли ребята из канавы, смастерили дудку из тыквенного стебля — и ну трубить! А когда надоело, насобирали камней и давай швырять в ласточек, что стайками на проводах сидели.

И так увлеклись, что не заметили, как сзади кто-то к ним подошел и крикнул:

— Чего вы тут делаете?

Оглянулись ребята: так это же Володя Бучацкий.

— Не надо, ребята, ласточек обижать. Кто обижает птиц и гнезда их разрушает, у того все лицо веснушками покрывается. Ласточки — наши друзья, — терпеливо объяснил Володя словами учительницы Марии Тодиевны.

— А в кого нам кидать? — спросил старший.

— Во врагов.

— В каких врагов?

— Сами знаете, — сказал Володя и пошел на железнодорожную станцию.

Уселись ребята возле канавы, разломили пополам краюху ячменного хлеба и принялись за еду. Хотели на козе прокатиться, да дед узнает — ругаться будет. И откуда он догадался, что они на козе катались?

Нет, дед Михаил — старик хитрый. Посмотрит на перепачканных внуков, а у них на штанишках белая козья шерсть. Только он им об этом не говорит и не спрашивает, откуда шерсть. А сразу как закричит:

«Снова, разбойники, на козе верхом ездили? Уши, как фонари, намну!»

А ребята в один голос:

«Мы, дедушка, не катались!»

«Как же — не катались? Мне сорока рассказала: она хоть и стрекотуха, а врать не станет…»

…Огляделись ребята — никого. А покататься на козе ох как хочется! Подошли к рогатой. Один за шею держит, а другой поудобнее хотел устроиться, глянь — сорока, пролетая вдоль дороги, на вершину вербы уселась. Примостилась и сухо так застрекотала. Отошли дети от козы. Правду дед говорил: это ее работа. Схватили по комку земли, швырнули в птицу. Сорока взлетела, вытянула длинный, как веретено, хвост и улетела.

«Не иначе, как к деду», — твердо решают дети.

— Послушай, — спрашивает смуглый, — говорил Володя, что в птиц бросать камнями нельзя: они наши друзья. А в кого же можно?

— Во врагов.

— А кто такие враги?

— Дедушка говорил, что староста.

— Выходит, в него можно?

— Наверное, можно, только немного страшно.

— А мне вот не страшно.

— А если изобьет?

— Все равно убегу! Я знаешь какой ловкий! Как кот! — задиристо продолжает смуглый. — И еще выносливый. Один раз так меня мать била за разбитое стекло, а я даже не плакал.

— Одно дело — мать, другое — староста.

— А я все равно не заплачу.

— Да ты в него и не попадешь!

— Нет, попаду!

— Вот и нет.

— Хочешь, докажу? Он скоро на обед поедет.

Ребята загнали козу в канаву, чтоб не видно было, наломали зеленых веток, побросали ей туда. Пусть, мол, есть себе на здоровье, только не мекает. А сами пристроились рядом. Притаились. Смуглый сухой комок в кулачке сжимает.

А белокурому интересно: попадет он или нет?

Ждали старосту долго. Коза уже все листья съела и улеглась в канаве. Солнце жжет, ничто не шелохнется — душно.

И вдруг возле самого оврага загремел возок.

— Едет! — прошептали ребята разом.

— А может, не он?

— Я посмотрю.

Как только подвода поравнялась с ребятами, смуглый выглянул и бросил комок.

— Попал, в затылок! — закричал он испуганно и выскочил из канавы.

Староста бросился за ним.

Помчался мальчишка полем, через рожь. Больно бьют созревшие колосья по лицу. Споткнулся на меже и… растянулся на земле. Тут-то его и накрыл староста; налетел, как коршун, ухватил за ухо. Малый от боли крикнул. Пробовал вырваться из цепких рук, упирался, ударил ногой старосту и позвал:

— Ма-а-а-ма-а!

— Ах ты щенок!.. — прошипел староста, схватил мальчугана за воротник рубашки и потащил на дорогу. — Иван! — закричал он извозчику. — Давай сюда кнут.

В это самое время как раз Кнейзель с Лидой возвращались. Остановились возле старосты.

— О, пан староста воюет? — удивленно поднял брови Кнейзель.

— Разбойник проклятый! — задыхаясь, бормотал староста. — Камень в меня бросил и ногой ударил…

Шеф сошел с брички, приблизился, оглядел старосту и засмеялся:

— О, гут, зер гут! Мальчишка учит старосту! — А к мальчишке: — Зачем бросиль?

— Слава говорил, что я не попаду в него…

— А ты попал?

— Попал.

— Следует проучить этого негодяя. И заодно его деда. Житья никакого от них нет! — вмешался староста.

Мухи садились ему на красный затылок, и по лбу сбегали капли пота.

— Пан староста глюпый, дюрак. Ети мальшик вырастет метки стрелок. Фюреру требуется много-много метки стрелок. Воевать будет великий Дойчлянд весь мир, земной шар… Пусти мальшик.

Обиженный староста поехал домой.

Лида сошла с брички, подошла к мальчику, протянула конфету и спросила:

— Когда вырастешь, кем будешь? Немецким офицером или полицаем?