В гору - Анна Оттовна Саксе

Вы знаете, что нашей любимой церкви больше нет. Большевики, для которых нет ничего святого, сожгли ее.

Лидумиете, пораженная, разинула рот. Кому он это рассказывает? Для чего? Почему никто не возражает? Все ведь видели, как это было.

— Поэтому я думаю, — продолжал Гребер, — отслужим молебен в большом храме природы, здесь же под открытым небом. Будем просить, чтобы небо помогло оружию великой Германии…

Люди медленно встали. Мужчины вяло, нехотя сняли шапки. Гребер велел спеть псалом «Господь, ты наша твердыня». У Лидумиете, всегда хорошо певшей в церкви, словно сухой кусок застрял в горле. Она, правда, раскрывала рот, но не могла подладиться к Саркалиене, которая сперва затянула низко, потом взяла чрезмерно высоко и, не выдержав, снова снизила голос.

Затем Гребер начал проповедь: «Господь, покарай нас, но не слишком сурово…»

Эрик незаметно удалился: он беспокоился за Мирдзу. Саркалисы собирались ехать дальше и могли увезти девушку с собой. Он встретил ее у опушки леса, где она пасла коров.

— Мирдза, тебе надо спрятаться, — сказал он, переводя дух: утомительно было притворяться хромым и, кроме того, он волновался, оставшись с Мирдзой наедине.

— Почему? — спросила она, вставая. — Разве Саркалиене собирается натравить на меня своего Вилюма?

— Этого я не знаю, но сегодня они поедут дальше, по направлению к Риге, возможно и в Германию. Тебе надо бы остаться здесь… — запинался он.

— Почему мне  н у ж н о  остаться здесь? — дразнила Мирдза Эрика, наивно глядя на него широко раскрытыми глазами.

— Да, ну… тебе ведь надо остаться здесь. Вместе поедем обратно домой… Может, твой отец вернулся. — Лицо Эрика стало более уверенным. Мирдзе в самом деле надо ждать возвращения отца, и хотя бы только поэтому она не может ехать.

— Куда же мне спрятаться, Эрик? — спросила она, став серьезной.

— Пойдем со мной, — позвал Эрик. Он уже заранее приготовил план, на случай, если подойдет Красная Армия и немцы погонят выселенцев дальше. В лесу, под кучей хвороста, он выкопал яму на четверых — для себя, матери, сестры и Мирдзы. Скотину и повозки он бросил бы. Пусть пропадают, уж как-нибудь наживут снова: нельзя же дать угнать себя в Германию. Он очень сожалел, что еще до того, как их заставили уйти из дома, не убежал в лес, ведь видел же он на большаке потоки выгнанных из восточных волостей. Но человек по своей природе безрассуден — пока ему самому нож к горлу не приставят, не верит, что так может и с ним приключиться. Ни матери, ни сестре он еще не говорил о своем намерении, опасаясь, что они не захотят бросить еще оставшуюся у них корову и овец.

— Хорошо, Эрик, — быстро решилась Мирдза. — Но что делать с коровами?

— Пусть сами пасутся. Если разбредутся, то Вилюм их выследит. Он на это мастер.

Из-за Мирдзы и коров у Саркалисов получилась задержка. После обеда Вилюм вернулся со станции встревоженный. Ничего не объясняя, он велел матери погрузить на повозку котелки, позвать Мирдзу со скотиной и спешно отправиться в путь. Распорядившись, он побежал к волостному старшине и нашел его сидящим вместе с Янсоном и Гребером под ольховым кустом за бутылкой самогона.

— Совсем обалдели! — воскликнул Вилюм приглушенным голосом. — Нашли время пить. Мы не можем задерживаться ни минуты. Под Валкой беспрерывно идут бои. Если русские прорвут фронт, мы окажемся в мешке.

Силис развел руками и опрокинул бутылку. Самогон, булькая, потек на траву и пролился бы весь, если бы Янсон не подхватил бутылку. Он поднял ее на уровень глаз, прикинул, сколько в ней еще осталось, дрожащей рукой нащупал на земле пробку, заткнул и сунул бутылку в карман.

— Я встретил штурмфюрера, — пояснил Вилюм. — Он говорит, что этой ночью решится. Говорит: мы сидим, как на горячих углях. Вдруг может прийти приказ оторваться. Пускать гражданское население по дорогам впереди себя мы уже не можем. Если кто хочет спастись, пусть попытается сейчас же. Но это относится только к особым лицам. Как далеко они смогут уйти, он не знает. Посоветовал мне ехать этим поездом, — может быть, он последний. Но как же я могу — мать и скотина останутся здесь. Нельзя же допустить, чтобы старушку посадили на кол.

— Не бойся. Где ж взять такой кол, чтоб выдержал твою мамашу, — съязвил Гаужен, шедший мимо и услыхавший последнюю фразу.

— Ах ты, вошь! — прошипел Вилюм сквозь зубы. — Ползаешь по кустам и подслушиваешь.

— Что ж поделаешь; у леса — уши, у поля — глаза, — усмехнулся Гаужен. — Искал местечка поукромнее, а тут господа.

Новость, так встревожившую Саркалиса и Силиса, Гаужен сообщил соседям.

— Ах, боже, может, наконец-то попадем домой, — вздохнула Лидумиете. — Надоело валяться под кустами, словно цыганам.

За каких-нибудь полчаса эта весть облетела весь луг. Матери наказывали детям не уходить далеко от повозок, скоро поедут домой.

— Домой! Мамочка, мы поедем домой, — ликовала Дзидра Пакалн, услышав разговоры. — Поедем к дедушке. И обрадуется же киска, когда увидит меня.

— Ты больше обрадуешься киске, чем она тебе, — улыбнулась мать.

— Мама, разве отсюда до дома так же далеко, как от дома до этого места? — допытывалась Дзидра.

— Нет, доченька, до дома всегда ближе, — ответила мать.

— А не можем мы сходить посмотреть? Хочу видеть, цветет ли еще мой цветок. Отнесем киске молочка. Мне хочется домой! — Дзидра стала нетерпеливой.

— Еще нельзя, доченька! — успокаивала мать. — Немцы еще не пускают.

— А когда они пустят?

— Вот когда Красная Армия их прогонит, — сказала мать и осеклась, увидев приближавшихся легионеров Арниса и Гуннара. — Пойди, присмотри за коровкой, — добавила она. Парни шли медленно и задумчиво. Альвина предложила им молока. Но оба отказались.

— Что, ребята, головы повесили? — спросила она для того, чтобы начать разговор.

— С отпуском у нас ничего не получается, — ответил Арнис угрюмо. — Опять вперед двигаться надо.

— Зачем вперед, поедемте обратно! Я вам дам одежду моего мужа.

— Да, не знаешь, как быть, — Арнис сплюнул. — Документов нет: заберут еще как пленного и будешь висеть на сосне с опаленным боком. Помнишь, что писал во фронтовой газете военный корреспондент Целминь.

Гуннар устало отмахнулся:

— Мало ли что он писал, а что он сам