Теплая вода под красным мостом - Ё. Хэмми

Завернувшись в свои угловатые мантии, египетские летучие собаки до отвала наелись бананов, нарезанных мелкими кубиками. Они висели вниз головой, однако пища отлично проходила по пищеводу. Животики, прикрытые мантиями, слегка раздулись. Они казались вестниками счастья, как говорил хозяин зоомагазина, — и вестниками несчастья, как говорила бабушка Саэко.

В этот день, расположившись на нашем темно-синем плаще, я как обычно, помог воде выйти из тела Саэко. Тепловатая жидкость вытекала обильной струей. Но когда Саэко сказала, что воды в ней осталось мало, это совпало с моими собственными ощущениями. Она повторила с нажимом, словно убеждая сама себя:

— Здорово убавилось! Вылилось даже меньше того раза, когда мы ели бобовое желе!

Она была вне себя от радости. Я же чувствовал себя так, будто кто-то незаметно и противозаконно отнял у меня половину моих банковских сбережений.

Стаканы

С этого времени в наших отношениях наметилось легкое охлаждение — подул этакий сквознячок. Я имею в виду зазор между элементом желания и элементом долга.

Это было продолжением противоречия, возникшего после того, как я уличил Саэко в краже летучей мыши, в результате чего она исторгла из себя воду. Это я заметил спустя несколько дней. Тогда она отреагировала достаточно резко. «Если ты считаешь, что воды вышло мало, то тут можно только порадоваться! Ведь я к этому и стремлюсь, к полному избавлению от воды!» Смысл её фразы был таков: «Ты ведь тоже должен порадоваться вместе со мной!» Но меня это как раз не радовало. Вот тут-то и возникло некоторое противоречие. Мало того, что Саэко опять совершила кражу. Да, я взял на себя ответственность, пообещав раз и навсегда отучить её воровать, однако я жаждал, чтобы вода её тела омывала меня вечно. Если я добьюсь выполнения первого пункта, то второй окажется под угрозой. Если с первым будет всё в порядке, значит, второй потерпит крах. Вот такая простая, ясная логика.

Я терзался по поводу собственной недальновидности. Ну почему я с самого начала не принял необходимые меры? Почему я, подобно рачительному смотрителю водохранилища, не стремился ограничить объём выливающейся жидкости? Но тогда она бы продолжала красть… В этом-то и крылось противоречие, разрешить которое было чрезвычайно сложно. Иными словами, чем больше ты стараешься, тем скромнее становится вознаграждение за твои труды. Вероятно, суть этого противоречия можно свести к следующему: ты изо всех сил роешь яму, в которую тебя же и закопают. Что фактически представляла собой моя личная акция, начавшаяся в тот жаркий летний день?

В первую очередь следует обратиться к фактам. Пока не вывернешь всё наизнанку, до сути не докопаешься. Люди, как правило, склонны предаваться иллюзиям. Во всяком случае, когда они чего-то очень хотят. Оптимисты со своими оптимистическими иллюзиями плачут, а пессимисты со своими пессимистическими иллюзиями — смеются. К первым принадлежит Саэко, а ко вторым, — возможно, я. В самом деле, если считать иллюзией её мнение, что воды стало меньше, — я поднял опущенную голову, — то мне особо не о чем беспокоиться. Может, она будет изливать воду из своего тела до конца своих дней, а это означает, что мои желания не будут противоречить чувству долга в обозримом будущем. Они будут пребывать в сладком согласии. Если само такое допущение тоже не является иллюзией.

Во второй половине августа я, наконец, принял решение. Предложил Саэко измерять количество вытекающей из неё воды.

Как и ожидалось, она запротестовала.

— А разве есть способ измерить?!

Я, однако, подготовился к неудачам и решил не отступать. Подобно афинскому оратору и политику Демаду, я сказал максимально убедительным голосом:

— Мы не будем делать из тебя сосуд с мерной шкалой. Давай будем исходить из факта существования луж как таковых. При всём их своеобразии это всё-таки лужи, а объем лужи можно измерить с помощью какого-нибудь прибора.

Саэко так тряхнула своей тонкой шеей, будто вывернула её на всё триста шестьдесят градусов:

— Разве можно делать такие ужасные вещи?!

— Но ты подумай сама. Сколько радости тебе принесет подтверждение, что воды стало меньше! Мы сможем убедиться в этом воочию! Что воды меньше, меньше… Исчезнут позывы к воровству. Тогда со временем отпадёт необходимость сушить вещи: и матрац, и плащ. Да и не только ты будешь радоваться. Подумай о бабуле!

Облизывая губы кончиком своего тонкого языка, Саэко будто пробовала на вкус сказанное мною, слово за словом. Ещё один нажим:

— Если же объём воды не сокращается, а даже — увеличивается, то я буду стараться ещё больше…

Демад одержал победу.

Была вторая половина воскресного дня, в небе над заливом Сагами клубились тучи. Саэко расположилась на втором этаже дома, на циновке, в необычной позе. Пробивавшееся из-за туч солнце освещало половину её тела так ярко, что она словно вся полыхала. Если бы посторонний человек случайно заглянул с улицы в окно, то, возможно, принял бы изогнувшуюся Саэко за женщину, которая при виде оборотня, хотя был ещё яркий день, от испуга упала на ягодицы и не могла стоять на ногах.

Я со стаканом в руках разместился на циновке таким образом, что моя голова оказалась между её разведёнными ногами. Я так распластался перед ней, что стал похож на послушника, кладущего приношения на чрезвычайно низкий алтарь. Я обращался к чреву женщины, говоря с ним нарочито грубо, как какой-нибудь выскочка-следователь из криминального отдела. С наигранным пафосом я принялся толковать о том, что воровство — это очень постыдно. И добавил:

— …К тому же, ты не просто вор, ты хуже. Ты вор на сексуальной почве! Разве тебе не стыдно перед людьми?!

Я говорил всё более грубо, пытаясь тем самым воздействовать на Саэко. Она была объектом эксперимента, однако заинтересованы в его результатах были мы оба — и потому действовали согласованно и максимально активно. Её чрево было «ухом», внимательно прислушивавшимся к моим критическим высказываниям. В самом деле, этот самый орган в целом имел форму некого изящного уха.

Вначале оно действительно проявляла большое терпение. Выступая в роли следователя, я очень старался.

Это ухо со всеми силами старалось игнорировать меня.

— Эй, не манерничать. Ну, пусти воду при мне!

Мочка воображаемого «уха» окрасилась в светло-розовый цвет, тело начало понемногу подрагивать. Мне в лоб ударило несколько тонких, как иголка для шитья, струек прозрачной воды. Затем эти иголочки соединились друг с другом и образовали самую первую короткую параболу. Когда я ещё наддал жару, серебристая парабола поднялась выше, стала длиннее и словно застыла в воздухе. Под лучами солнца со стороны моря струя воды ослепительно заблестела. Это походило на своего рода водный аттракцион и было очень красиво. Думаю, что это было красивее водного аттракциона «Белые нити», хотя, я по правде сказать, его не видел. Это была прозрачная сверкающая вода, в которой не было ничего загадочного; она сверкала, как мысли, приходящие в голову на осеннем морском берегу после полудня.

Залюбовавшись, я на какое-то время отвлёкся от струи, но потом вдруг вспомнил всё и подставил под конец прозрачной струи стакан. Он сразу заполнился наполовину. По мере того как я убеждал Саэко навсегда покончить с воровством, вода продолжала течь. Она хлестала то сильней, то слабее — в зависимости от жесткости обвинений. Струя отскакивала, как мячик, журчала, а потом слабела и равнодушно смирялась.

Вода наполнила первый стакан, наполнила второй, а затем и третий и на этом остановилась.

Я поставил всё три стакана на низенький столик и стал смотреть на них.

Светло-лазоревый до бесцветности цвет воды был таким же, как цвет тонких стенок стаканов, поэтому когда струя наполняла стакан доверху, граница между водой и краем стакана была совсем не видна. Создавалось впечатление, что однородная масса жидкости заключена не в сосуд, а элегантно и привольно расположилась на краю какой-то длинной и прозрачной цветной субстанции. Казалось, что вода находится не в сосуде, а вроде бы свободно плавает по поверхности маленького столика. Я совсем забыл, что надо измерить объём жидкости, и всё вглядывался и вглядывался в неё.

Кончилось тем, что Саэко разочаровалась во всяких там замерах, а я смирился с тем, что мы стали вести себя так же, как раньше.

Вода по-прежнему была тепловатой. Выпив воды, я предался приятным памятным воспоминаниям о своей первой встрече с Саэко: о вкусе сока из того итальянского сыра с длинным названием и о слабом запахе овечьего молока; язык как бы вновь ощутил всё это. По вкусу вода из Саэко не была ни пресной, ни солёной; так, слегка солоноватой. Я много раз проходил туда и обратно по красному мосту и, следовательно, помог выходу из тела Саэко не одного десятка литров. С лёгкой грустью вспоминая недалёкое прошлое, я испытывал двойственные ощущения: с одной стороны, неуверенность и лёгкую робость, с другой — решимость и твёрдость; это относилось как к прошлому, проведённому с водой, так и к будущему, которое также хотелось провести с водой.