Неестественные причины - Филлис ДЖЕЙМС

– Конечно, – сказал Далглиш. – Я так и думал.

Она почему-то покраснела, повернулась и пошла. И тут-то, побуждаемый легким любопытством, Далглиш сказал ей в спину:

– А вот интересно: когда Дигби Сетон позвонил вам и попросил встретить его в Саксмандеме, откуда он знал, что вы не в Кембридже?

Она обернулась и посмотрела ему в глаза без испуга или смущения.

– Я все жду, когда кто-нибудь задаст этот вопрос. Можно было предугадать, что это будете вы. А ответ простой. Я встретилась с Дигби в Лондоне, чисто случайно. Это было во вторник утром на станции метро «Пиккадилли», чтобы уж совсем точно. Я ночевала в Лондоне, и никого со мной не было. Так что алиби у меня нет… Вы расскажете инспектору Реклессу? Хотя чего спрашивать? Конечно, да.

– Нет, – возразил Далглиш. – Вы сами расскажете.

11

Морису Сетону повезло с архитектором: его дом обладал главным достоинством загородного жилища – органично вписывался в местность. Серые каменные стены словно росли из вереска, венчая собой вершину холма в самой возвышенной точке на Монксмирском мысу. Северные его окна смотрели на Палтусовую бухту, с юга лежал как на ладони болотистый птичий заповедник и открывался вид на устье Сайзуэлла. Приятное и строгое, без лишних претензий двухэтажное строение в виде буквы L, всего в пятидесяти ярдах от берегового обрыва. По-видимому, этому изысканному произведению архитектуры, точно так же как и мрачным бастионам «Настоятельских палат», было суждено когда-нибудь обрушиться в пучину Северного моря; но пока еще опасность не ощущалась. Высокий скалистый обрыв производил впечатление, надежности. Юго-восточная длинная стена дома почти целиком состояла из двустворчатых стеклянных дверей, выходящих на выложенную каменными плитами террасу. Здесь чувствовалось, что Сетон сам приложил руку к планировке – едва ли архитектор по своей инициативе установил на обоих концах террасы большие изукрашенные урны, из которых торчали чахлые, скрюченные на суффолкских ветрах кусты, да еще подвесил между двумя столбами табличку с вычурной готической надписью «Сетон-хаус».

У края террасы был припаркован автомобиль. Но Далглиш и без того знал о присутствии Реклесса. Никого не видя, он чувствовал, что за его приближением наблюдают. Высокие стеклянные двери словно смотрели на него множеством глаз. Одна створка была приоткрыта. Далглиш потянул ее на себя и переступил порог. Ощущение было такое, будто вышел на сцену. Длинная узкая комната, залитая солнцем, словно светом прожекторов. Современный интерьер. В центре у задней стены – полукруглая лестница на второй этаж. Модерная функциональная дорогая мебель тоже казалась временной, как декорация. Какой-то необыкновенный письменный стол – сложное сооружение из полированного дуба чуть не в полстены, со множеством ящиков, поставцов, полок справа и слева от свободной рабочей поверхности, должно быть, специально изготовленное, чтобы соответствовать нуждам хозяина и одновременно служить символом его высокого общественного статуса. На светло-серых стенах – две репродукции известных картин Моне в строгой окантовке.

Четыре человека, обернувшихся навстречу Далглишу, тоже казались актерами, занявшими перед поднятием занавеса заранее отведенные места. На кушетке, диагонально поставленной в центре, возлежал Дигби Сетон. Он был в лиловом вискозном халате поверх красной пижамы и вполне подходил на роль героя-любовника, если бы не серая сетка-повязка, плотно облегающая голову до самых глаз. Современные перевязочные средства, может быть, и хороши, но пострадавшего не украшают. Похоже было, что у него жар. Хотя его бы не выписали из клиники в болезненном состоянии, да и Реклесс, следователь опытный и не дурак, не стал бы его допрашивать, не получив «добро» у врача. Но факт таков, что в глазах у Дигби был неестественный блеск, а на обеих скулах – по красному полумесяцу, так что он скорее походил не на любовника, а на циркового клоуна, привлекавшего к себе все взоры пестрым нарядом на сером фоне кушетки. Инспектор Реклесс и его неразлучный сержант Кортни сидели бок о бок за письменным столом. Сейчас, в утреннем освещении, Далглиш впервые разглядел молодого сержанта и нашел, что у него очень приятное лицо – открытое и честное, как на плакатах, где юных и честолюбивых призывают избирать банковское дело. А он вот избрал службу в полиции. И напрасно, подумалось сейчас Далглишу.

Четвертого актера, в сущности, на сцене не было. Только через приоткрытую дверь в столовую Далглиш увидел Сильвию Кедж. Она сидела в своем инвалидном кресле, перед ней был поднос со столовым серебром, и она безо всякого воодушевления чистила вилку, словно исполнительница эпизодической роли, знающая, что на нее все равно никто не смотрит. На минуту она встретилась с Далглишем взглядом, и он был потрясен страданием, написанным на ее осунувшемся лице. Но она тут же снова понурилась и возобновила работу.

Дигби Сетон спустил ноги с кушетки, подошел в носках к двери в столовую и пяткой прикрыл створку. Полицейские молчали.

Сетон сказал:

– Прошу меня извинить и все такое. Конечно, нехорошо быть грубым, но у меня от нее мурашки. Черт возьми, я же сказал, что выплачу триста фунтов, которые ей завещал Морис! Слава Богу, что вы здесь, суперинтендант! Теперь, надеюсь, дело примете вы?

Для начала хуже не придумаешь. Далглиш резко ответил!

– Нет. Это не по части Скотленд-Ярда. Инспектор Реклесс, наверно, уже объяснил вам, что главный здесь он?

Так ему и надо, этому Реклессу.

Но Сетон заспорил:

– Я думал, всегда полагается обращаться за помощью в Скотленд-Ярд, когда расследуется убийство.

– Откуда вы взяли, что тут убийство? – спросил Реклесс. Он не спеша разбирал бумаги в ящиках стола и даже не посмотрел на Сетона, когда задавал этот вопрос спокойным, ровным, равнодушным тоном.

– Ну а что же еще? Нет, вы скажите, скажите, скажите. Вы же знатоки. А я, например, не понимаю, как мог Морис сам себе отрубить руки. Одну еще куда ни шло. Но обе? Если это не убийство, то я уж и не знаю, что считать убийством. И черт возьми, у вас же тут на месте есть специалист из Скотленд-Ярда!

– На отдыхе, не забудьте, – возразил Далглиш. – Я здесь совершенно в таком же положении, как и вы.

– Ну уж нет! – Сетон присел и нашарил под кушеткой туфли. – Брат Морис не вам завещал двести тысяч. Это же с ума сойти! Прямо не верится. Какой-то мерзавец сводит старые счеты, а я получаю в наследство кучу денег! И вообще, откуда у Мориса такое богатство?

– Частично по наследству от матери, а частично – состояние его покойной жены, – ответил Реклесс. Он кончил перебирать стопку бумаг и стал внимательно просматривать карточки в каталожном ящичке, точно ученый-библиограф.

Сетон насмешливо фыркнул.

– Это вам Петигрю сказал? Петигрю! Слыхали, Далглиш? Если уж Морис нашел себе поверенного, то обязательно по фамилии Петигрю. Бедняга! С такой фамилией только в нотариусы и идти. Человек приговорен от рождения к роли чинного провинциального нотариуса. Представляете себе? Такой сухощавый, аккуратный, лет шестидесяти и при всех причиндалах: часовая цепочка поперек живота и брюки в полоску. Надеюсь хотя бы, что он умеет составлять завещания, как положено по закону?

– Я думаю, на этот счет вы можете не беспокоиться, – сказал Далглиш. Дело в том, что он знал Чарлза Петигрю, который состоял поверенным также и у его тетки. Фирма была старинная, но нынешний ее глава, наследовавший своему деду, был энергичный и толковый тридцатилетний мужчина, которого со скукой деревенской практики мирила лишь близость моря и страсть к парусному спорту. Далглиш спросил: – Вы, стало быть, обнаружили завещание?

– Вот оно, – ответил Реклесс и протянул ему листок плотной бумаги. Далглиш пробежал текст глазами. Он был короткий, много времени на ознакомление не понадобилось. Морис Сетон сделал распоряжение, чтобы его тело было отдано на медицинские исследования, а впоследствии кремировано. Далее говорилось, что он оставляет 2000 фунтов Селии Кэлтроп «в знак признательности за сочувствие и понимание в связи с кончиной моей дорогой супруги» и 300 фунтов Сильвии Кедж «при условии, что ко времени моей смерти она проработает у меня десять лет». Остальное имущество отходило Дигби Кеннету Сетону, под опекой, пока он не женат, после женитьбы – безоговорочно. Если же он умрет прежде брата или если умрет холостым, все имущество переходит в безусловное владение Селии Кэлтроп.

Сетон сказал:

– Бедняга эта Кедж! Потеряла триста фунтов – двух месяцев недобрала. Оттого и вид у нее такой, неудивительно. А я, вот ей-богу, понятия об этом завещании не имел! То есть предполагал вроде, что буду наследником после Мориса, он как-то сам сказал, больше-то ему некому было завещать. Мы с ним были не особенно близки, но все-таки дети одного отца, а Морис старика почитал. Но двести тысяч! Видно, ему после Дороти обломилось целое состояние. Смешно, верно? Ведь если вспомнить, их брак уже висел на волоске к тому времени, когда она погибла.