Неестественные причины - Филлис ДЖЕЙМС

– Между тем как вы каждого видите насквозь и всех разложили по полочкам. Но вы же не хотите сказать, что кто-то убил Мориса Сетона с целью заполучить его секретаршу?

Она сердито повернулась к нему, некрасивое лицо ее пошло красными пятнами.

– Мне до этого никакого дела нет, кто убил да почему! Знаю только, что не Дигби Сетон. Потому что лично встретила его в среду вечером с поезда. А если вас интересует, где он был во вторник вечером, могу вам сказать. Пока мы ехали со станции, он мне сам признался. Он с одиннадцати вечера сидел в полицейском участке «Уэст сентрал». Задержанный за езду в пьяном виде. И отпустили его утром в среду. Так что ему повезло, он полсуток провел на глазах у полиции, с одиннадцати вечера во вторник до одиннадцати утра в среду. Опровергните это алиби, если сможете, мистер суперинтендант!

Далглиш мягко заметил, что опровергать алиби должен Реклесс, а не он. Его собеседница пожала плечами, засунула кулаки в карманы и пяткой закрыла калитку «Дома кожевника». Они молча пошли бок о бок по проулку. Внезапно Элизабет сказала:

– Я думаю, тело доставили к воде этой дорогой. Здесь самый удобный спуск и прямо туда, где лежала «Чомга» на песке. Хотя ярдов сто напоследок пришлось бы убийце нести его на себе – проулок слишком узкий для машины и даже для мотоцикла с коляской. Он, должно быть, доехал до Коулсова луга и оставил машину на обочине. Я когда проходила мимо, там двое переодетых сыщиков ползали, искали отпечатки шин. Зря надеются. Кто-то оставил с ночи открытыми ворота, и овцы Коулса все затоптали.

Такие случаи, Далглиш знал, не были редкостью. Фермер Билл Коулс, хозяйствовавший на двух сотнях ярдов неплодородной земли с восточной стороны от Данвичского шоссе, плохо смотрел за своими воротами, и овцы со свойственным их племени слепым упорством то и дело уходили с пастбища на дорогу. Начиналось настоящее столпотворение – овцы громко блеяли, автомобилисты вовсю сигналили, стараясь оттеснить стадо с обочины, единственного места для парковки. Но эти открытые ворота могли кому-то оказаться на руку; такие овечьи набеги имели давнюю традицию: известно, что в былые контрабандистские времена овец прогоняли по прибрежным тропам каждую ночь, и они успевали затоптать конские следы, прежде чем появлялась с ежеутренним объездом береговая охрана.

Они подошли к перелазу через живую изгородь. Далглишу было дальше, на северную сторону мыса. Он остановился, чтобы попрощаться, и тут девушка неожиданно выпалила:

– Вы считаете меня неблагодарной скотиной, да? Она ведь мне еще и содержание дает. Четыреста фунтов в год вдобавок к стипендии. Да вы, наверно, знаете. Здесь, похоже, все знают.

Кого она имеет в виду, можно было не спрашивать. Далглиш готов был сочувственно ответить, что Селия Кэлтроп никогда не упустит случая воздать должное собственной щедрости. Но что его изумило, так это размер суммы. Мисс Кэлтроп повсюду провозглашала, что живет на одни гонорары: «Ах, я бедненькая, у меня ни гроша за душой, все приходится зарабатывать тяжким трудом», – но никто не понимал этого в том смысле, что она нуждается в деньгах. Книги ее раскупались, работала она много, непомерно много по сравнению с Лэтемом и Брайсом, которые вообще считали, что милой Селии стоит только удобно расположиться в кресле и включить диктофон, как ее низкопробные творения польются свободным и весьма прибыльным потоком. Легко, конечно, ругать ее книги. Но если покупаешь любовь, а цена даже не за любовь, а просто за то, чтобы тебя худо-бедно, но хотя бы терпели, – это учение в Кембридже плюс еще четыреста фунтов ежегодно – тут, пожалуй, нужда в деньгах будет немалая. Каждые полгода – по роману; каждую неделю – публикации с продолжениями в «Доме и очаге»; и участие в скучных «круглых столах» по телевидению, всякий раз как агенту удается пристроить; и новеллки под разными псевдонимами в дамских еженедельниках; и безотказное председательство на благотворительных мероприятиях, где за чай, правда, надо платить, зато реклама даровая. Далглишу стало жаль Селию. Все ее бахвальство и чванство, над которыми так потешались Лэтем и Брайс, – это лишь жалкий маскарад, прячущий тоску и одиночество. Может быть, подумалось Далглишу, она в самом деле любила Мориса Сетона? И ещё ему подумалось: интересно бы узнать, причитается ли ей что-нибудь по завещанию Сетона?

Элизабет Марли не спешила распрощаться, она продолжала решительно и упрямо загораживать ему дорогу. Далглиш привык, что ему поверяют тайны. Такова сыщицкая профессия. Но сейчас он не на работе. К тому же он-то знает: кто охотнее делится, тот горше потом раскаивается. И обсуждать Селию Кэлтроп с ее племянницей у него совершенно не было охоты. Хорошо бы Элизабет хоть не увязалась за ним до самого «Сетон-хауса». Он оглядел ее украдкой и увидел воочию, куда уходили в значительной части те четыреста фунтов. На ней была меховая курточка с верхом из хорошей кожи. Плиссированная юбка из тонкого твида, похоже, шитая на заказ. Туфли, хоть и уличные, тоже модные. Он вспомнил, как Лэтем однажды в его присутствии сказал, правда, вылетело из головы, по какому поводу. «Элизабет Марли бескорыстно любит деньги. В наше время, когда мы все делаем вид, будто мы выше простой наличности, это даже подкупает».

Она стояла, прислонясь спиной к перелазу, и он не мог пройти.

– Да, конечно, она устроила меня в Кембридж. Для этого нужны деньги и связи, если способности, как у меня, средние. Если ты талантливый, другое дело. Тогда тебя всюду примут. А для нас грешных все зависит от того, в какой школе учился, какие репетиторы тебя готовили и кто тебя рекомендует. Тетя даже это умудрилась устроить. Она удивительно умеет добиваться от людей, чего ей надо. И ничуть не стесняется лезть со своими просьбами, так что ей, конечно, проще.

– Почему вы ее так не любите? – спросил Далглиш.

– Да нет, лично против нее я ничего не имею. Хотя у нас с ней мало общего, вы согласны? Но эти ее писания! Одни так называемые романы чего стоят! Хорошо, что у нас разные фамилии. В Кембридже люди исключительно терпимые. Если бы она, как водовозова жена, делала вид, будто содержит бордель, а сама была скупщицей краденого, никто бы и глазом не моргнул. Но ее колонка в газете! Я готова сквозь землю провалиться. Еще хуже, чем книги. Знаете эту гадость? – Она протянула гнусавым фальцетом: – «Не уступай ему, дорогая. Всем мужчинам нужно одно».

Далглиш про себя подумал, что бывает и так, в том числе и с ним, но предпочел от этой темы уклониться. Он вдруг ощутил себя пожилым, усталым и раздраженным. Собирался человек пройтись один, а уж если не получилось, то нашлись бы спутники приятнее, чем эта надутая и капризная девица. Остальных ее жалоб он просто не слышал. Она понизила голос, а усилившийся ветер относил слова. Разобрал только заключительные фразы:

– …абсолютно безнравственно, в самом истинном смысле слова. Нарочно хранить девственность как приманку для ловли мужа. И это – в наше время! В нашу эпоху!

– Мне тоже неблизок такой подход, – согласился Далглиш. – Хотя ваша тетя, должно быть, сказала бы, что как мужчина я – сторона заинтересованная. Зато он реалистичный. И нельзя винить вашу тетю за то, что она повторяется, к ней приходят груды писем от читательниц, которые жалуются, что вот в первый раз не послушались ее совета – теперь раскаиваются.

Элизабет дернула плечом.

– Понятно, что ей приходится выражать такие взгляды. Ее бы в этой газетенке держать не стали, если бы она рискнула писать правду. Да она и не умеет писать правду, я думаю. А отказаться от колонки она не может себе позволить. У нее ведь нет других денег, кроме гонораров, а долго ли еще будут покупать ее «чувствительные романы»?

Далглиш уловил в ее тоне нотки искреннего беспокойства. И безжалостно сказал:

– По-моему, вы можете не волноваться. Ее книги будут раскупаться всегда. Она ведь пишет о сексе. Может не нравиться упаковка, но спрос на товар останется. Так что ваши четыреста фунтов на ближайшие три года вам обеспечены.

Сначала он думал, что она залепит ему пощечину. Но она, к его удивлению, вдруг прыснула со смеху и сошла с его дороги.

– Так мне и надо! Нечего драматизировать. Простите, что нагнала скуку. Вы идете в «Сетон-хаус»?

Далглиш ответил утвердительно и спросил, что передать Сильвии Кедж, если она там окажется.

– Сильвии? Ничего. С какой стати вам сводничать для тетечки? А Дигби передайте, что, пока он не устроился, может приходить к нам, мы его всегда накормим. Правда, сегодня к обеду только салат и холодное мясо, так что он немного потеряет, если не придет, но все-таки. Я думаю, ему неприятно было бы пользоваться услугами Сильвии, они друг друга терпеть не могут. Но только не воображайте ничего, господин суперинтендант. Даже если я и соглашаюсь подвезти Дигби со станции и день-другой кормить его обедом, это ровно ничего не значит. Такие, с позволения сказать, мужчины не в моем вкусе.