Берег Фалеза - Роберт Стивенсон

Кругом зашумели, как при виде чуда. А я стоял, онемев. Кейз проделал самый заурядный фокус, который я наблюдал у себя на родине десятки раз, но разве убедишь в этом туземцев? Я очень пожалел в эту минуту, что вместо древнееврейского языка не обучился показывать фокусы, чтобы теперь сразить этого субъекта его же оружием. Но делать было нечего, не мог же я так стоять и молчать, как истукан, однако слова, которые мне, наконец, удалось произнести, прозвучали довольно-таки жалко.

«Будьте любезны держать ваши руки подальше от меня», — сказал я.

«Не имею ни малейшего желания к вам прикасаться, — сказал он, — или отнимать у вас вашу монету. Держите ее». — И он швырнул доллар к моим ногам. Мне потом говорили, что монета пролежала там трое суток.

— Ловко он это проделал, ничего не скажешь, — заметил я.

— О, да, Кейз не дурак, — сказал мистер Тарлтон. — И вы сами можете теперь судить, насколько он опасен. Он был участником чудовищного погребения парализованного старика; его обвиняют в том, что он отравил Эдемса; он выжил отсюда Вигорса, не погнушавшись клеветой, которая могла привести к убийству, и нет ни малейшего сомнения в том, что теперь он твердо решил отделаться от вас. Каким образом думает он этого достигнуть, мы еще не знаем, но, можете не сомневаться, придумает что-нибудь новенькое. Он крайне изобретателен и способен на все.

— Это будет стоить ему немалых хлопот, — сказал я. — И в конце концов ради чего?

— А сколько тонн копры можно здесь собрать? — спросил миссионер.

— Да, думается мне, тонн шестьдесят, — сказал я.

— А какой доход получает местный представитель фирмы? — снова спросил он.

— Примерно три фунта стерлингов с тонны, — сказал я.

— Тогда рассчитайте сами, ради чего он старается, — сказал мистер Тарлтон. — Но самое важное для нас — это разоблачить его. Совершенно ясно, что он распустил про Юму какой-то гадкий слух, чтобы изолировать ее от остальных туземцев и, подло воспользовавшись этим, добиться своего. Когда же ему это не удалось, он, увидев, что на сцене появился соперник, решил использовать Юму для других целей. Теперь нам прежде всего необходимо выяснить кое-что относительно Наму. Юма, скажи, когда здесь начали отворачиваться от тебя и от твоей матери, как вел себя Наму?

— Тоже сторонятся нас, как все, — сказала Юма.

— Боюсь, что собака вернется к своей блевотине, — сказал мистер Тарлтон. — Ну, хорошо, что же я могу для вас сделать? Я поговорю с Наму, предостерегу его, скажу, что за ним теперь следят. Не думаю, чтобы он позволил себе какую-нибудь пакость, после того, как я его припугну. И тем не менее эта мера может оказаться недостаточной, и тогда вам придется искать поддержки где-либо еще. Есть два человека, к помощи которых вы можете прибегнуть. Прежде всего патер, отец Галюше, он будет защищать нас в интересах католической церкви. Католиков здесь жалкая кучка, но в их числе есть два вождя. И затем еще старик Файазо. Эх, случись это несколькими годами раньше, вам бы никого больше и не потребовалось. Но теперь он уже утратил прежнее влияние; всех их тут прибрал к рукам Маэа, а Маэа, боюсь, как бы не оказался одним из приспешников Кейза. Ну, наконец, если уж вам станет совсем худо, пришлите кого-нибудь или приезжайте сами в Фале-Алии, и хотя мне раньше, чем через месяц, не потребуется быть в этой части острова, я попытаюсь все же как-нибудь вам помочь.

Мистер Тарлтон распростился с нами, а через полчаса его гребцы уже распевали свою песню, и весла миссионерского вельбота поблескивали на солнце.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. УХИЩРЕНИЯ ДЬЯВОЛА

Прошло около месяца без особых перемен, В тот день, когда мы с Юмой сочетались браком, вечером к нам забрел Галюше; он держался с нами очень любезно, и после этого у него вошло в обычай заглядывать к нам, как стемнеет, — посидеть, покурить трубку. С Юмой он объяснялся на ее языке и принялся мало-помалу обучать и меня — и туземному и французскому языку разом. Он был в общем-то добродушный старый хрыч, только больно уж опустившийся и грязный, а что до его иностранных языков, то, постигая его науку, я чувствовал себя вроде как при сотворении вавилонской башни.

Его посещения малость развлекали нас, и благодаря им мне уже было не так одиноко, хотя не скажу, чтобы была нам от них какая ни на есть корысть, так как священник приходил, садился, судачил с нами, но никого из своей паствы не мог заманить ко мне в лавку, и если бы я не нашел для себя нового занятия, в нашем доме не набралось бы и одного фунта копры. А придумал я вот что: у Фаазао, матери Юмы, имелось десятка два плодоносных деревьев. Нанять себе в помощь работников мы, находясь вроде как под заклятием, понятно, никак не могли, и потому обе женщины и я принялись добывать копру собственноручно. Но зато это была копра так копра — у вас при виде ее слюнки бы потекли.

Не собери мы эти четыреста фунтов собственными силами, я бы и представления не имел, до какой степени обманывают нас туземцы; наша копра весила так мало, что у меня прямо руки чесались самому ее подмочить.

Когда мы этак вот работали, многие канаки приходили поглядеть на нас и подолгу стояли в отдалении, а однажды появился и негр. Он стоял вместе с канаками в стороне и так насмешничал, кривлялся и шумел, что я в конце концов не выдержал.

— Эй, ты, черномазый! — сказал я.

— Я не к вам адресовался, сэр, — сказал он. — Я разговаривал с этими джентльменами.

— Это мне известно, — сказал я, — но зато я адресуюсь к тебе, мистер Черный Джек. И вот что хотелось бы мне знать: довелось ли тебе видеть физиономию Кейза примерно этак с неделю назад?

— Нет, сэр, — сказал он.

— Отлично, — сказал я. — В таком случае ровно через две минуты я покажу тебе точную ее копию, только черного цвета.

Я направился к нему медленно, не торопясь, опустив руки, но приди кому-нибудь охота заглянуть мне в глаза, он бы, пожалуй, кое-что в них прочел.

— Вы грубый скандалист, сэр, — сказал негр.

— Ты не ошибся! — сказал я.

Тут ему, должно быть, показалось, что я подошел чересчур уж близко, и он сразу навострил лыжи, да так шустро, что любо-дорого смотреть. И больше вся эта теплая компания не попадалась мне на глаза до той поры, о которой речь пойдет далее.

А в те дни я еще, помимо всего прочего, пристрастился бродить с ружьем по лесу в поисках любой дичи, какая попадется. И, верно, как говорил мне Кейз, ее водилось в этих лесах немало. Я уже упоминал однажды о том, что и наш поселок и мое жилище были расположены с западной стороны мыса. Туда по берегу вела тропа, а, обогнув мыс, можно было попасть в соседнюю бухту. Здесь всегда дул крепкий ветер, полоса рифов обрывалась у острия мыса, и прибой с ревом обрушивался на берег. Невысокая скалистая гряда словно бы разрезала прибрежную долину надвое и доходила до самой воды; во время прилива волны разбивались о нее, преграждая путь. Бухту замыкали поросшие лесом горы; подъем на них был крут, заросли почти непролазны. Низ этого горного массива подступал к самому морю — отвесные черные утесы с прожилками киновари; выше зубчатой стеной стояли могучие деревья. Листва была где ярко-зеленой, где красной, а прибрежная песчаная полоса казалась черной, как гуталин. Над бухтой вечно кружили стаи снежно-белых птиц, а огромные летучие мыши, поскрипывая зубами, носились туда и сюда даже среди бела дня.