Темные игры – 2 (сборник) - Виктор Точинов

Ничего подобного Паша не делал. Лежал и смотрел в потолок. Миновавший уик-энд, как безжалостный вампир, выпил все силы, все мысли, все желания… Не хотелось ничего. Вспыхни сейчас под ним диван — Шикунов, скорее всего, не пошевелился бы.

Наступил вечер, но за окном не наблюдалось даже намека на сумерки — белые ночи приближались к своему апогею.

Ночь оживших мертвецов, подумал он без проблеска эмоций. Ночь ожившей Лющенко. Ведь учат же дураков опытные люди: всегда надо делать контрольный выстрел в голову. Контрольным молотком по голове тоже неплохо…

Сожалений, впрочем, у Паши не было. Не было вообще ничего. Пустота. Летаргия. Ему казалось, что если даже возникнет у него желание что-то сделать — ни рукой, ни ногой шевельнуть не получится… Паралич. Паралич всего: мышц, воли, мыслей…

Но тут раздался звук, мигом согнавший с него сонное оцепенение. Совсем рядом — в ванной? точно в ванной! — что-то шумно заворочалось и заплескалось.

Паша как-то мгновенно перешел в вертикальное положение. Не вставал, не вскакивал с дивана: только что лежал пластом — и тут же оказался на середине комнаты, напряженно вслушиваясь. Потом торопливо пошел к источнику звука.

Свет в ванной горел, дверь была распахнута и синяя занавеска отдернута.

Сам оставил именно так? Не важно… Теперь совершенно неважно. Важным показалось другое: поверхность воды в ванне до сих пор будоражили небольшие волны — стихающие. И никакими колебаниями воздуха это было не объяснить.

Хотелось закричать, и он уже широко разинул рот — но крик не получился. Губы немо схлопнулись.

Поверхность воды меж тем успокоилась. Стало видно старое, чуть пожелтевшее дно ванны, покрытое паутиной мелких трещинок. И Шикунов увидел — там, на дне — что-то маленькое. Что-то поблескивающее.

Зуб, золотой зуб, подумал он без всякого удивления. Это могла быть вовсе и не коронка, а, что вероятнее, сережка или кольцо, — но Паша не стал доставать и рассматривать.

А может, достал и рассмотрел, — потому что в событиях вновь случился какой-то провал, Шикунов неожиданно осознал, что громит — да-да, именно громит — собственную комнату, в которой недавно возлежал на диване в позе трупа.

Сервант валялся на боку — вокруг груда стеклянных и фарфоровых осколков. Дверцы всех шкафов распахнуты, вещи вывалены на пол. Книги стояли на своих местах, в полках, — но прикрывавшие их стекла оказались разбиты все до единого.

Он застыл, не понимая: что и зачем делает?

Ищет Лющенко? Затаившуюся между книжек?

Я сошел с ума, констатировал Шикунов уже второй раз за сегодняшний день, глядя на свою ладонь, по которой отчего-то струилась кровь. Ничего не было, сказал он себе. Ничего. Ни звуков, ни взбаламученной воды, ни золотой побрякушки на дне… Глюки, банальные глюки. Надо успокоиться, надо держать себя в руках…

Он попытался — но тело нагло бунтовало, телу требовалось что-то ломать и крушить. Кровь кипела адреналином, сердце стучало бешено, пульс — тук-тук-тук — отдавался в ушах громкими шлепками…

Паша замер. Это не пульс в ушах, нет. Это ноги, босые мокрые ноги, по полу, быстро — шлеп-шлеп-шлеп… Проклятая сука, вот кто это. Никуда не ушла. Затеяла игру в прятки. Ладно, сыграем. Проигравшего — в ванну с кислотой. Раз, два, три, четыре, пять — я иду тебя искать!

Тяжеленный графин с высоким узким горлом валялся под ногами — выпал из серванта, но толстый хрусталь выдержал, не раскололся. Шикунов схватил его, пятная кровью из рассеченной — когда? обо что? — ладони. И неторопливо двинулся туда, где смолкло шлепанье… Кто не спрятался — я не виноват.

В кухне — никого. В детской — никого. Он сунулся было в туалет — снова услышал «шлеп-шлеп-шлеп», за спиной, в большой комнате… Бросился туда, в прихожей что-то подвернулось под ногу — маленькое, верткое. Паша не успел понять, что это было — растянулся во весь рост, больно ударившись коленом. Вскочил и заковылял в большую комнату — игра заканчивается, теперь сука не уйдет, никуда не денется — на тридцати метрах жилой площади долго в прятки не поиграешь…

НИКОГО.

Никого в большой комнате не оказалось. Графин был уже занесен для удара — и Паша в бессильной ненависти саданул по шкафу — выпотрошенному, с распахнутыми дверцами. На полированном дереве осталась глубокая вмятина. Хрусталь снова выдержал.

Штора у окна чуть дернулась. Паша — мгновенно, словно телепортировавшись через разгромленную комнату — оказался возле нее. Рванул — никого. Штора рухнула вместе с карнизом. Шикунов взвыл и вмазал графином по оконному стеклу. Звон, ливень осколков… Он смотрел на окровавленное горлышко графина, стиснутое пальцами. Странно, но теперь толстый хрусталь раскололся — ровно-ровно, словно обрезанный стеклорезом. Паша попытался отбросить остаток оружия — пальцы не слушались, не желали разжиматься. Рука казалась чужой, казалась искусной имитацией, конечностью воскового манекена — только из воска отчего-то сочилась кровь.

И тут раздался голос. Шипящий и в тоже время немного побулькивающий; странное сочетание, но именно так и прозвучало услышанное Пашей — словно шипение выходящего из баллона газа наложилось на звуки, издаваемые неисправным водопроводным краном, — и родились слова:

— Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф… Пло-х-х-х-хой мальчиш-ш-ш-ш-ка…

Потом снова случился провал. Обрыв пленки. Шикунов вдруг обнаружил себя в детской — пригнувшись, стоял в засаде за двухъярусной кроваткой, рука стискивала молоток. Как, когда там оказался? — совершенно не помнил.

Но теперь способность думать и осознавать свои действия вернулась — относительная, как и всё сегодня.

В квартире царила тишина — натянутая, звенящая, как на пороховом складе за секунду до взрыва. Лющенко затихла, где-то затаилась…

НО ГДЕ?

Не было в квартире-двушке мест, способных ее спрятать. Вернее, были, но Паша осмотрел их дотошно и внимательно. Галлюцинации? Слуховые галлюцинации?

А кто оставил тогда следы мокрых ног на полу? Кто сидел в шкафу, сдвинув в сторону плечики с одеждой? Куда подевалось тело, наконец?

Галлюцинации — это, надо понимать, когда мерещится то, чего на самом деле нет. Определение, может, не научное, но по сути верное. Но если то, чему быть на месте полагается (в данном случае труп) напрочь отсутствует — то никакими галлюцинациями сей факт не объяснить.

Но должно же существовать рациональное и простое объяснение всей чертовщины! Должно!

Шикунов в который раз попытался призвать на помощь логику (не покидая место засады и не выпуская молотка).

Итак:

Допустим, Лющенко действительно выжила — очнулась и ушла. Такой вариант куда вероятнее, чем тот, что она почти сутки просидела в пустой квартире, понятия не имея, когда вернется Шикунов, — для того лишь, чтобы затеять с ним прятки-пугалки. А теперь вопрос: неужто эта сука ушла бы так, тихо и мирно, по-английски? Да ни в жизни. Если бы даже не подожгла квартиру, то погром бы устроила тот еще. Изгадила бы всё, что смогла, времени у нее хватало.

Однако — ни следочка.

Значит, задумала нечто более гнусное и утонченное. Например, свести Пашу с ума… Легко. Исчезновение трупа — уже удар по психике. А тут еще эти звуки…

Словно эхо его мыслям, вновь раздался — из кухни? — свистяще-булькающий шепот:

— Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф… Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф…

Но Пашу уже было не сбить с правильного пути. Разгадка сверкнула мгновенно, как вспышка выстрела во мраке.

Музыкальный центр! Его собственный музыкальный центр! Плюс кассета, записанная воскресшей Лющенко, — и запущенная в режиме нон-стоп….

Паша засмеялся. Веселым смех отнюдь не был, скорее напоминая воронье карканье.

— Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф… — призывно шептала самсунговская электроника. И, фоном, мокрые ступни: шлеп-шлеп-шлеп…

Он, всё еще хрипло смеясь, вышел из засады. Небрежно отбросил молоток и пошагал на кухню, тяжело переставляя ноги, — выключить поганую запись. Чтобы, наконец, заняться делом. Вылить для начала запасы кислоты…

Но выключить не довелось. Центр не был включен. Даже штепсель не вставлен в розетку… Батарейки? — подумал Паша, сам не веря себе. Он лихорадочно терзал ни в чем не повинный «Самсунг» — кассеты внутри нет, Си-Ди нет.

— Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф… — прошипело из ванной. И вновь громко заплескала вода.

Наступила ночь. Серый полусвет сочился из окна и казался чем-то осязаемым, вязким и неприятно-липким. Но фотопортрет в полумраке был виден — он висел на стене в детской и изображал трехлетнего Пашку-младшего, впервые пошедшего в том году в садик. Для съемки фотограф нарядил мальчишку в царский костюм: расшитый кафтан, шапка Мономаха, — и вручил бутафорские скипетр с державой. Получилось красиво, Шикуновым этот портрет весьма нравился.

Сейчас Паша стоял перед ним и не отрывал взгляд от изображения сына — как молящийся человек от иконы. Наверное, так оно и было. Шикунов никогда не верил ни в Бога, ни в черта, ни в переселение душ, ни в телепатию и летающие тарелочки.