Пепел (СИ) - Бунькова Екатерина

— Ты знаешь, я тебя ненавижу, — спокойно сказал я, даже не пытаясь повернуть голову.

— Уже поняла, — примерно с теми же интонациями ответила Лан. Мы помолчали. Из сада доносились легкие отголоски ночного гуляния. Сейчас они казались мне жестокой насмешкой. Как кусок мяса, брошенный псине на цепи так, чтобы она лишь чуть-чуть до него не дотягивалась, жалобно скуля и униженно прося подопнуть к ней пыльный шмат.

— Я должен ублажать тебя? — спросил, наконец, я.

Лан не ответила.

— Поясни мне хоть что-нибудь, — раздраженно потребовал я. — Ты ведь знаешь: я плохо разбираюсь в ваших традициях. Как устроена жизнь семьи Великой Матери?

Она вздохнула, еще немного помолчала и начала рассказывать совершенно бесцветным голосом:

— У Великой Матери есть три мужа. Пред ней каждый равен в правах и обязанностях. Каждую ночь приходит один или более, дабы слиться с ней. Но не реже, чем раз в три дня, если только кто-то из них не болен или не стал слишком стар. Ночь и день одинаково не властны над Великой Матерью. Она вольна сама решать, для чего дана ей жизнь. Мужья же есть лишь часть народа ее.

— То есть я должен раз в три дня приходить к тебе, а в остальном я — обычный человек? — уточнил я.

— Да, — коротко ответила она.

Я помолчал, обдумывая ее слова, и задал еще один вопрос:

— Мне сделать это сегодня?

— Как хочешь, — ответила она.

Я не хотел. Я вообще сомневался, что смогу исполнять супружеский долг.

Расценив мое молчание как ответ, Лан сказала:

— Придешь послезавтра. Завтра отдохну от вас.

Сделав это заявление, Великая Мать отвернулась от меня, накрывшись одеялом. Я вперился взглядом в ее спину, желая, чтобы она умерла. Но злость быстро схлынула, уступив место отуплению. Свеча догорала, а музыка и игривые смешки снаружи утихали. Этот мир был чужим мне, и единственное, что я знал: сегодня мне велели спать здесь. Я беззвучно вздохнул и попытался устроиться поудобнее. Нужно было как-то жить дальше.

Я проснулся как всегда поздно, но вовсе не оттого, что отлично выспался, а оттого, что какая-то грузная тетка стащила с меня одеяло.

— Чего разлегся? — сварливо задребезжала она. — Люди работают, а он тут дрыхнет. Вставай, давай, я постель застелю.

Я недоуменно слез с кровати и оглянулся.

— А где Лан? — спросил я.

— Вот дурной, — тетка, уже взбивавшая подушки, тряхнула седеющей головой. — Работает она. День же на дворе.

Спрашивать еще что-нибудь я не стал: со мной прежде так грубо не разговаривали. Это было неприятно, но я не знал, имею ли право поставить тетку на место. Поэтому просто молча оделся и пошел в купальню, оставив ее прибирать комнату.

Умывшись, я подумал, что стоит позавтракать. Я пока не готов был заявиться в общий зал, так что сходил на ближайшую кухню, но никого там не обнаружил. Да это было и не удивительно: все давно ушли на работу. Я хотел было отыскать своих слуг, чтобы они приготовили мне завтрак, но вспомнил, что еще в дороге велел им уехать из Асдара с рассветом. Чертыхнувшись, я принялся шарить по шкафам и полкам. Продуктов было много, но я не умел готовить. Пришлось сжевать кусок хлеба и запить его молоком. Голод меня не мучил, напротив: пища по-прежнему казалась отвратительной, но я привык принимать ее хотя бы три раза в день и собирался сохранить эту привычку.

Позавтракав, я пошел в свои покои, намереваясь вздремнуть еще часок: в сложившихся обстоятельствах сон был единственным способом приятно провести время. Мне не хотелось никого видеть, и я шел самыми темными уголками, один раз даже заблудившись, и в результате мое путешествие по дому заняло почти четверть часа. Но я все-таки нашел нужную дверь. И тут обнаружилась неприятная вещь: мои покои были заперты! Побродив вокруг этой части дома (дом в целом представлял собой множество отдельных строений), я встретил в саду какого-то чумазого парня, занятого мощением новой дорожки, и спросил его, где мне взять ключ. На что получил странный ответ, что гостевые покои открываются только гостям, а я не гость. На вопрос, где же я тогда должен жить, парень пожал плечами и вернулся к работе. Я начал потихонечку закипать. А куда, в таком случае, доставили мои вещи?

Поплутав по дому, я вышел к подъезду, где вчера остановилась моя карета, и обнаружил сундуки аккуратно сложенными под навесом. Чувствуя, что происходящее все больше напоминает издевательство, я подошел и откинул крышку у верхнего сундука. Там, среди моих рубах лежала старая страшная кукла, подсунутая туда не иначе как моей сестрой — то ли на память, то ли затем, чтобы подшутить напоследок. Но мне не было смешно. Напротив, в носу у меня защипало, а в горле встал комок. Воровато оглянувшись, я взял эту игрушку, и в памяти всплыло напрочь забытое воспоминание: сестренка, еще совсем маленькая и милая, разворачивает мой подарок и достает чудеснейшую куклу в пышном платье и в облаке золотых кудряшек. Сейчас же платье на кукле было совсем другое, а от кудряшек осталась хорошо, если половина. Левая бровь была испачкана, глаз поцарапан, на руках не хватало нескольких пальцев. Жалкое зрелище. Сжечь бы ее или выкинуть. Пакость.

Подумав так, я снова оглянулся, осторожно положил гадкую игрушку обратно и накрыл рубашкой, как саваном. Потом закрыл сундук и молча пошел прочь.

Я бродил по дому еще два или три часа. Всюду были люди. Каждый из них был занят делом. Раньше я не обращал на них внимания. Когда я был здесь гостем, все эти люди воспринимались мною примерно так же, как слуги во дворце моего отца. Теперь же я не знал, ниже ли они по положению или выше, чем я. На меня почти не обращали внимания, только косились и иногда хмурились. Я бы и сам хотел скрыться от их взглядов, но пойти было некуда.

Обдумав ситуацию, я пришел к выводу, что никто не собирается заниматься моим благоустройством, и нужно самому побеспокоиться об этом, иначе ночью мне негде будет спать. Решив так, я первым делом отправился на поиски нашего посла — единственного человека, с которым я еще мог бы поговорить открыто. И почти сразу обнаружил, что посол как раз сегодня решил вернуться в Крагию с отчетом. Вот скотина. Не мог подождать, пока я устроюсь? Наверняка прельстился возможностью поехать домой в моей карете, окруженный заботой моих же слуг. Зря я все-таки их отпустил. Говорят же, сгоряча ничего нельзя делать.

Вторым пунктом в моем списке значился Бардос. Его разыскать оказалось сложнее. Но и Бардос мне ничем не помог: в доме Великой Матери он только работал, и не мог распоряжаться помещениями. Выслушав мои как бы «случайные» жалобы на отсутствие личных покоев, он посоветовал обратиться… к моей жене.

Разумеется, я сказал ему, что немедленно воспользуюсь его советом, а сам просто спрятался в саду и просидел там несколько часов, лишь один раз сделав вылазку до кухни и утащив оттуда еще один кусок хлеба, как какой-то воришка. Я понимал, что это глупо и что от этой проблемы не уйти, но мне требовалось время, чтобы все обдумать, выбрать модель поведения и только тогда заявиться к новой хозяйке дома. Насмелился я лишь ближе к вечеру.

— Можно? — спросил я, постучав по приоткрытой двери.

— Войдите, — послышался голос Лан: непривычно холодный и деловой. Я вошел и огляделся, стараясь не выдавать эмоций. Кабинет был выполнен в теплых тонах, но с большим количеством мебели из покрытого черным лаком дерева. Вдоль стен тянулись книжные полки, но корешки книг не привлекали ни цветом, ни свежестью. Лан сидела за огромным столом. Справа и слева от нее высились учетные книги. В левой руке она держала длинный свиток, а правой отмечала что-то в пухлой тетради. На носу у нее сидели очки с полукруглыми линзами, и она постоянно поправляла их кончиком пера, которое от такого обращения выглядело потрепанным. Мне словно вложили в живот кусок льда: ее вид мучительно напомнил мне Шаарда.

— Да? — спросила она, так же, как и брат, не отрывая взгляд от бумаг и даже не поднимая головы.

— Добрый день, — начал я, и вдруг понял, что заготовленная речь летит ко всем чертям: я хотел быть вежливым и уверенным в себе, но во мне были только злость, робость и обида. — Могу я обговорить с ва… с тобой… вопрос моего проживания в этом доме?