Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян - Земовит Щерек

Разбудили меня бьющие сквозь закрытые веки фары и громкое диско. Русское. Я открыл глаза. Какое-то время зрение приспосабливалось к коктейлю сияния и мрака (под аккомпанемент буханья прямо по башке), и только через пару минут я сориентировался, на что гляжу. И это было настолько странным, что поначалу я принял его за кислотные глюки. Но нет: рядом с нами, на грунтовой дороге, посреди ничего, и вправду стоял белый, вытянутый больше чем на десяток метров лимузин, из тех, которые новобрачные частенько арендуют на свадьбу. Это из него грохотало русское диско. Из люка на крыше выглядывали две размалеванные девицы в одних только лифчиках и размахивали в ритм руками. Удай с Кусаем, вместе с какими-то пьянючими мужиками, скакали в ритм того же дискача по траве. Тарас сидел на капоте и пил минералку. Не прошло и минуты этого всего грохота и хаоса, Улай с Кусаем расчеломкались с пьяными парнями, которые уселись в свой лимузин и поехали прямо перед собой, подскакивая на выбоинах. Из Дупивкы в Задупивку или там из Задупивкы в Зазадупивку. Лично я не имел ни малейшего понятия.

— И-шо-это-курва-было? — спросил я, вылезая из волги, а глаза у меня, должно быть, походили на два помидора, такие же громадные и напитанные кровью.

— Ну-у, — ответил мне Удай, — наверное, кадиллак. Я ебу, ты видал, какой громадный?

— Вот же ж пиздец, — подключился Кусай, — разве нет?

— Ну-у, — согласился я с ним, — а откуда оно вообще взялось?

— А я знаю? — пожал плечами Удай. — Приехало.

— Лично мне как-то похую, откуда оно взялось, — захихикал Кусай.

— И вот в этом и заключается твоя проблема, — покачал головой Тарас, всовывая минералку в мою протянутую руку.

Ночь мы провели возле машины, рано утром поднялись и тронулись. Кофе, который мы выпили в придорожной, воняющей прогорклым маслом тошниловке, был просто ужасен. Завтрак был еще хуже. Я все удивлялся, ну как можно так изгадить яичницу, но, оказывается — можно было. Впрочем, настроение и так было гадким. Розово-желтое солнце поднималось и выпивало утренний туман, и это было единственным, что тем утром вообще имело хоть какой-то смысл.

По дороге, наконец-то, нас остановили. Они стояли на обочине, бесформенные, похожие на мешки с картошкой в этих своих мундирах и кепи, с надписью «ДА!» на дверях тачки. Нам замахали черно-белым жезлом, мы и съехали. У них даже радара не было. Лично я побаивался, потому что товара у нас было выше крыши. Даже Удай с Кусаем неспокойно ерзали. Но похмельный Тарас лишь вздохнул, сказал, что все устроит. И вышел.

Я глядел на то, как они, склонившись друг к другу, о чем-то шепчутся, как Тарас вытягивает бумажник. Как меньший ростом гаишник протягивает руку, как за своими, и как они оба махают Тарасу на прощание. Тарас вернулся и сел за руль.

— Сколько? — спросил я.

— Успокойся ты, — до странности спокойно ответил наш приятель. — Вот ненавижу я этих хуёв, только дергаться с ними не желаю. Сил уже, курва, нет. Так что к ним я отношусь, словно к дождю. Льет — значит надо спрятаться.

— Так все-таки: сколько? Мы тебе отдадим.

— Проехали, — покачал тот головой. Выглядел он, словно из-за угла мешком прибитый. — Просто забудем об этом. Если бы мог, я бы их всех перестрелял. Но, блин, не могу. Так что я им сунул в лапу, а они мне за это сообщили, где посты дальше, по всей трассе, до самых Черновцов. В смысле, где надо поосторожней. И все.

— Но как поосторожней? — спросил я. — Они же останавливают не за превышение скорости, а просто так.

— Нужно принять какие-то критерии, — буркнул Тарас в ответ. — Хотя бы ради себя самого. Чтобы не съехать с катушек.

В Черновцах мы сразу же отправились в гостиницу. Самая дешевая, как сообщал путеводитель, располагалась при железнодорожном вокзале. Тетка-портье дала нам ключи от номера и по простынке с печатью украинских железных дорог. Эти простынки нас несколько напрягли, и удивление еще более усилилось, когда выяснилось, что в номере простыни тоже имеются. Только лишь когда я отправился в душевую и увидел там римлян в тогах — то врубился. Эти простынки представлял собой банные полотенца с халатами в одном флаконе. Я глядел на худющие тела «римлян», на их потрескавшиеся пятки, на не оперируемые варикозные вены на икрах, на зеленоватые татуировки у некоторых из них. На потрескавшиеся плитки пола в душевой, на грязные трубы, на импозантных размеров грибок на стене, на раздолбанные совершенно засранные унитазы и умывальники, и я знал, что если бы сам был на месте Тараса, то наверняка говорил точно то же, что и он.

Как Тарас утверждал, в Черновцах он себя чувствовал нормально. В конце концов, город был чем-то вроде мини-Львова. Город австрийский, веноидальный, как и все города в давней Какании[73] — от Тарнова и до Новы Сада, от Пльзня и до Тимишоары. Мы глядели на Венский сецессион[74], который либо распадался в пыль и прах, либо как-то еще держался, благодаря толстенному слою краски (что называлось восстановлением), и на обитателей Черновцов, которые походили на варваров в развалинах Рима, неотличимых, похоже от поляков, населяющих теперь жилые кварталы старого Вроцлава, либо же арабов, живущих теперь в старых французских кварталах Туниса. Это были люди, которые извечно жили в этих местах, где-то с самого боку, но это не они возвели эти города, эти дома. Этот весь сецессион не принадлежал им, потому-то они его и не понимали, не умели им пользоваться и — как правило — им было на него насрать, а если и не было, то все их попытки сохранить эту древность для потомков были совершенно бездарными и никудышными. Мне казалось, что они относятся к городу так, как будто бы тот был конструкцией, сотворенной не столько людьми по их образу и подобию, сколько данной им самой Природой, как леса, овраги и горы — а кому бы это приходило в голову ремонтировать овраг или восстанавливать гору. Городом они пользовались точно так же, как их предки пользовались всем иным: лесом, полем, лугом. Они брали все им нужное и слишком не беспокоились о результатах этого «забора» — само отрастет.

Черновцы. Улица

Бывшая хоральная синагога (Темпль), ставшая кинотеатром

Центр был помалёван довольно-таки истерически, на хип-хап, как будто бы здесь желали как можно быстрее иметь снова Австрию. Результат был таким, что тротуары были в пятнах краски, а замалёванные, потрескавшиеся пласты штукатурки держались лишь на толстенном слое окрашенного раствора.

Впрочем, город закончился очень неожиданно. Старые каменные дома превратились в село столь неожиданно, как будто со строителями одновременно случился сердечный приступ, в связи с чем дальше достроить они не успели. Мы стояли в ступоре и глядели на возвышенности, идиллические долины и неожиданно появившиеся перед глазами деревушки. Все это были виды, слайды с которыми необходимо показывать нервнобольным людям ради их успокоения.

Так что мы сделали разворот на 180° и вернулись в город. Но после того, как мы вышли из окружающих нас старых каменных домов, на нас, абсолютно неожиданно, словно банда разбойников, выскочили девятиэтажки. Между ними стояли какие-то здания, о которых невозможно было сказать определенно: то ли их возводят, то ли разбирают. А уже среди них торчал деревянный сарай, очень похожий на склад для сельхозорудий. На его крыше торчал православный крест. Мы зашли вовнутрь. Это была церковь. Нормальная такая церковь. Выглядела она времянка — времянкой, но явно стояла здесь уже долго. Женщина в платке на голове мыла пол. Грязную воду она выливала за иконостас, в сферу святая святых.

— О, йа-а, — обменялись впечатлениями Удай с Кусаем.

А потом началась промышленная часть города. Я чувствовал себя словно в социалистическом научно-фантастическом фильме, в котором заржавевшие машины советской тяжелой промышленности захватили власть над миром. Автобусная остановка выглядела здесь совершенно абсурдно, поскольку, похоже было на то, что выходить здесь могли исключительно какие-то соцроботы. В подобного рода месте казалось, а самокрутки с травкой это впечатление лишь усиливали, будто бы мы единственные живые существа во вселенной.

И сразу же потом был Прут, который пёр так, что если бы в него сунуть голову, то она бы оторвалась нафиг.

А за Прутом было вообще что-то сумасшедшее. Самый большой базар, который я когда-либо видел. Тянулся он на несколько километров. Продавали там все — от автомобилей и курей, до тряпок на вес. Живущие тут же селяне сдавали места для стоянки машин на собственных дворах. Один из них сидел в шлепанцах у ограды, на табуретке. Одной рукой он кормил кур, а второй получал бабки за выезд. Желающих было полно. Люди клубились, словно на карнавале. Где-то посреди этого коммерческого безумия начало зарождаться что-то вроде города. То была истинная Улица Крокодилов. Здесь зарождались «псевдо-дома» — из пустотелого кирпича, из стекла, вроде как и временные, но вечные. Немного это походило на городок из вестерна: с главной улицей, с наскоро поставленными деревянными домишками, которые — в пустой прерии — должны были изображать городское пространство. И рядом со всем этим стояла небольшая церквушка. Выглядела она как очередная торговая палатка. А что? Все выставляли торговые точки, вот и Иисус тоже.