Несчастливой любви не бывает (сборник) - Галина Артемьева

– Если все так будут, мир остановится.

– А если все будут молиться на денежные знаки, мир полетит в тартарары.

– Шит! Шит! Дерьмо! – вдруг вопит Барри.

Океан подкрался и окатил ее по колено.

– Брюки изгажены, – сетует Барри беспомощно.

– Это всего лишь вода.

– Останутся полоски соли.

– Ну постираешь.

– Да, но сейчас… Как мы кофе пить будем? Стыдно перед людьми.

– Что тут стыдного? Ну влажные брюки после прогулки, только и всего.

– О! Какая же ты счастливая! Как у тебя все просто!

Они некоторое время бредут молча. Видно, что Барри вовсю работает над собой. Перезагружается на позитив.

– Скажи мне, – начинает она наконец торжественно, – как теперь обстоят дела со свободой в России?

Любимый вопрос. Прямо козырного туза подбросила. Крыть, думает, нечем. Ждет, наверное, жалоб и покаяния.

– А как обстоят дела со свободой в Америке? – невинно спрашивает Варя.

– Мы – свободная страна! – воодушевленно декларирует Барри.

– А это как?

– Ну, я всегда могу сказать все, что думаю, даже самое негативное, о своем президенте, о конгрессе, сенаторе. Мне за это ничего не будет. Меня не посадят в тюрьму, меня не станут преследовать. Я, например, запросто, хоть сейчас могу заявить: «Буш – дерьмо!»

– Заяви, – соглашается Варя.

– Буш – дерьмо!!! Долбаный Буш – дерьмо!!! – кричит Барри зычно в сторону океана.

Работает она честно. Не только океан, но и группа обкуренных молодых латинос, валяющихся на песочке, томно переводят свои черные очи в сторону женщин.

Барри оживлена. Разрядилась.

– Теперь давай ты. Кричи про своих все, что думаешь. У нас можно.

– Свобода выбора?

– Да!

– Тогда я не буду кричать.

– Почему? Тебе страшно? – жалостливо спрашивает Барри.

– Мне просто не хочется кричать то, что я не думаю. Если хочешь, могу, конечно, крикнуть: «Буш – дерьмо», но эту мысль ты только что провозгласила.

– А ваш президент что – кусок золота? – обиженно подстрекает Барри.

– Я ему не судья. Почему вам здесь так хочется, чтобы мы были всем недовольны? Есть вещи, которые я принципиально не буду делать. Например, говорить о своей родине чужакам. Зачем? У нас считается позорным говорить гадости о родителях. Родину мы зовем матерью. Даже если мать несправедлива, недобра, я не стану жаловаться кому бы то ни было. Постараюсь принять все как есть.

– Это ваша пропаганда так вас настраивает, – понимающе качает головой Барри.

– А давай о вашей пропаганде, а? У вас любимое слово – свобода. Но я, как первый раз к вам попала, почему-то подумала – тюрьма. Тюрьма с очень, правда, гуманным режимом содержания узников. Вы же рабы денег и уровня жизни. Дома, купленные в долг, до конца жизни выплачивать. Машины в долг. Вы должны работать как проклятые, чтобы раздать долги. Потому что, если не сможете платить, вас вышвырнут из жизни. Ваше главное достижение – купить. То, что есть у кого-то, но еще нет у вас. И потом опять купить. И опять. Свобода купли-продажи. Продажи себя для покупки ненужных вещей, которые тебя заставляют считать необходимыми.

– Но что для тебя свобода? Тебе не нужна критика президента, ты осуждаешь рыночные отношения. Что же, по-твоему, главное для человека?

Трудный вопрос. Она, Варя, все время обсуждала его с океаном. Получалось то так, то эдак.

– Я не уверена, но в последнее время мне кажется, что человеку главное – понять, что он не царь зверей, не венец творения. Он слаб и беспомощен перед законами жизни. Но в его власти хотя бы попытаться оставить после себя как можно меньше мусора – и в материальном, и в метафизическом смысле.

Тяжко формулировать на чужом языке. Да и вообще – о чем говорить? Пустое все, тысячи раз обговоренное.

Однако Барри так не считает. Она воодушевлена.

– Ты такое говоришь! Я сегодня буду много думать. Я начну учить русский. Я знаю три языка: английский, испанский и иврит. Это много. Но я давно мечтала о русском. Мои предки из России. Уплыли в Америку в начале того века, в 1904-м. Отец у меня мог говорить по-русски, мать понимает кое-что. Я хочу читать ваши книги, понять, что там такое осталось, что не взяли с собой оттуда прадеды.

Раз оставили, значит, было не нужно. Ну и успокойся, Барри, живи с чем есть. Варя жутко устала. Праздность и пустословие утомили. Почему, когда одна бредешь вдоль бесконечной воды, чувствуешь, что не зря истекается время?

Самое время выпить под занавес кофе и попрощаться.

– Мы ни о чем толком не поговорили, – сетует Барри напоследок, – мне еще о стольких вещах хочется спросить.

На следующий день Варе опять приносят букет противоестественных цветов. «Спасибо за подаренное мне время, – пишет Барри, – я этого никогда не забуду». И снова делается жалко ее, и снова приходится соглашаться на встречу.

Барри в элегантных шортах до колен – покорно предусмотрела маршрут и защитила себя от коварства океана.

– Я уже купила учебник русского языка, – хвалится она, – буквы учу.

В этом американцы молодцы. Решили – исполняют. Языки чужие, правда, мало кто берется осваивать, нет у них такой острой необходимости, их и так понимают, сейчас диктуют они. Но в целом к делу подход одинаков. Мне это надо, я это хочу, следовательно – делаю безотлагательно. Так и надо. Иначе нельзя. Каждый день неповторим. Упустишь – не вернешь. Обгонят – не наверстаешь.

Барри задает и задает вопросы. Дорвалась. Такое впечатление, что у нее целый список заготовлен, прямо тематический социологический опрос. Почему-то неудобно отказаться обсуждать всю эту чепуху про политику и про то, как кто выходит из стресса.

Вот Барри, если ей что-то неинтересно, так прямо и говорит: «Это не моя тема». А Варя деликатничает по обыкновению своего племени. Она выслушивает сетования по поводу нетрадиционной сексуальной ориентации старшей дочери Барри.

– Да не расстраивайся ты, – приходится ей говорить, лишь бы что-то сказать, – ты же сама клялась в прошлый раз, что мужчин ненавидишь. Что они никчемные, храпят, вещи разбрасывают и всякое такое. Может, твоей дочери это передалось, а?

– Как и что могло передаться, если я всю жизнь с мужчинами? – возмущается Барри. – Все ее детство рядом со мной был мужчина.

Варя в однополой любви не смыслит ничего. Но Барри ждет утешения.

– Ты подожди, может, это временно у нее так. Когда-нибудь она захочет ребенка, встретится ей человек, которого она не будет опасаться… Все образуется, – Варя чувствует, что выступает сейчас в роли Платона Каратаева из «Войны и мира».

Но если слова «все образуется» помогли тогда Пьеру Безухову, глядишь, и Барри помогут.

И верно!

– Да! – горячо соглашается Барри после недолгого раздумья. – Да! Нельзя забывать о силе судьбы! Человек не всегда хозяин. Я раньше думала – все от меня зависит, а сейчас чувствую – не все. Есть какая-то сила, которая или подталкивает, или мешает. И против нее – никак. Да, ты права: надо ждать и молчать. И просить эту силу, чтоб подталкивала мою девочку в правильном направлении.

Барри о многом спрашивает, о многом. Такое впечатление, что она за всю свою жизнь ни с кем не откровенничала, а сейчас вот прорвало. И зачем ей эти вопросы-ответы? Можно подумать, узнаешь ответ, и что-то переменится. Сама же только что говорила о неведомой силе, которая решает все. А спрашивает, как ребенок.

Они опять пьют кофе после прогулки. На этот раз платит Барри. У них это четко: никто никому не должен – раз ты, раз я. Тоже правильно. Никто никому не должен.

И снова Варя получает невероятный букет.

Цветы не вянут. Стоят рядком, как на похоронах влиятельного покойника. Последний долг какой-то, а не цветы.

Барри продолжает настаивать на встречах.

К моменту отъезда в Варином номере скопилось десять букетов. Свеженьких, как американские восьмидесятилетние красотки после косметических процедур.

Потом Барри несколько раз писала ей по электронной почте. Ее занимали все новые и новые вопросы, и она предлагала подумать над ними вместе. Варя отделывалась коротенькими ответами – мол, времени не хватает ни на что, отдых закончился, до новых встреч.

Переписка сошла на нет. Иногда, когда в короткие серые дни Варя думала о синеве океана, всплывала из глубин памяти Барри, ее трескотня, букеты. Варя знала почему-то, что больше они никогда не встретятся. И непонятно было, зачем вообще свела их судьба. Зачем десять неповторимых дней ее жизни ушло именно на Барри? В юности она встречалась с кем попало и подобных вопросов не задавала – дней впереди было не счесть. Потом рядом остались самые главные в ее жизни люди, для которых не жалко было минут и часов, ибо время ее жизни текло для них.

Через год она вновь пересекла Атлантику. В Бостоне первым делом отправилась в свой любимый книжный магазин. Посмотрим, что нового появилось. Прямо у входа со стола, где раскладывали новинки-бестселлеры, на нее смотрели пытливые глаза Барри, сиял керамический белозубый оскал. «Десять встреч с океаном» – выпячивалось заглавие. Девушка, демонстративно небрежно одетая, такая гарвардская интеллектуалка, цапнула со стопки сразу две книжищи.