Дневники склейщика чашек - Ирина Вячеславовна Корсакова

— А потом?

— А потом поумнел. Вернулся на Родину, приехал в Россию. Мыл посуду в ресторане. Ай, сколько посуды я перемыл! Потом возил на рынок орехи и курагу… Хорошее было время… Теперь у меня свой маленький бизнес.

— Не прибедняйся уж, буржуй несчастный! — Гера поставил на огонь здоровенную кастрюлю с водой, — У Алишера восемь магазинов-складов в разных городах!

— Твоими молитвами, азиз, твоими молитвами! — заулыбался буржуй.

— Кстати, о посуде! Противень твой. Автора, как говорится на сцену!

— Никаких проблем, дорогой. Руки помнят, руки делают.

Алишер повернулся к Ваньке и от его глубоких карих глаз разбежались симпатичные лучики.

— Вы не смотрите, что наш Муратик такой суровый. Это снаружи. Внутри он нежен, как спелый персик!

— Персик! — Ванька прыснула от неожиданного сравнения.

— Сам ты — персик! — огрызнулся Герасим, — противень иди отскребай.

— Иду, дорогой, иду! Не нужно сердиться!

— Пеееерсик! — не унималась девушка, притопывая под столом ногами.

— Хватит копытом бить! Пойдём, пока пельмени варятся, прикину на тебя!

— Что прикинешь?

— Твоё будущее сногсшибательное платье, что же ещё. Давай, пошевеливайся!

— Если так разговаривать с очаровательными девушками, можно, таки, навсегда остаться холостяком, — прокартавил им вслед молчавший до сих пор Яков Семёнович.

Герасим включил свет.

— Заказов много. Завал совсем, — пояснил он невероятный бардак, царивший в мастерской.

Ванька покосилась на груду школьной формы. Что-то было сшито полностью, каким-то пиджачкам не хватало рукава или ворота, юбкам — пояса или кокетки.

— Мне снова раздеваться? — замялась Ванька.

— Нет, зачем же! Если собираешься носить платье поверх джинсов и свитера, то оставайся так.

— Понятно.

— Понятно, так раздевайся быстрее. Я голодный как собака.

— И нежный, как персик!

— А булавку в задницу?

— Не надо!

— Вот, и договорились!

Тонкий трикотажный свитерок никак не хотел стаскиваться, но, наконец, сдался и был отправлен на стул в смятом виде в наказание за упрямство.

— Что с тобой?!

Ванька вздрогнула и машинально прикрыла грудь руками.

— Что?!

— Это я тебя спрашиваю! Никак не могу понять…, ты постриглась что ли?

— Ну, да. Позавчера после работы. Красивая? — она дурашливо повертелась, демонстрируя новую стрижку.

— Красивая, красивая! А за волосы не переживай, отрастут, не зубы.

Ванька обиженно фыркнула и нахохлилась, как замёрзший воробей.

— Персик, персик, я тебя съем!

— Не сутулься и руки опусти.

Герасим набросил на худенькие плечи несколько лоскутов уже знакомой оливковой ткани, скрепил булавками и отступил на пару шагов.

— Вот, примерно так! Посмотри, вон зеркало! Ну, как тебе?

— Не знаю…, — она косилась на своё отражение как в детстве на новых подружек, с которыми знакомилась на детской площадке по наущению родителей. Что-то любопытное, но чужое.

— Как-то не понятно…

— Что непонятного-то? Всё сидит! Точно говорят, что дураку пол работы не показывают.

— Да не, — Ванька отчаянно пыталась сформулировать, — сидеть-то сидит, но оно какое-то не моё. Я обычно другое ношу, а в этом я… Даже не знаю, как сказать.

— Женственная, — подсказал Герасим, — так это не самая большая беда, которая могла с тобой случиться. Самая большая — это те, не понятно с кого снятые портки, в которых ты была тогда на рынке.

— Ничего ты не понимаешь в моде! Этот стиль называется унисекс.

— Этот «стиль» не имеет к сексу никакого отношения, поверь мне.

— Тебе, конечно виднее! Человеку в синих джинсах и красно-зелёной клетчатой рубашке женщины, наверно, проходу не дают.

Герасим начал молча стаскивать с Ваньки щетинящуюся булавками ткань. Девушка снова посмотрела на школьную форму.

— Что косишь, как на пожар? Так, вот, выглядят нынче девочки-школьницы.

— А девочки-то где?

— Не понял…

— Ну, форма здесь, а школьницы, которые в ней были, где? Ещё рукава оторваны…

— Ну, и фантазия у тебя, Анна Андреевна! Не было в ней пока никого, и рукавов не было.

— Это ты знаешь. А на тех, кто не знает, это навевает мрачные мысли.

— На меня тоже навевает. Начинаю думать, что никогда не покончу с этим чертовым заказом.

— Покончишь когда-нибудь, — Ванька легкомысленно махнула рукой, потом, вдруг, как-то резко посерьёзнела, замерла, глядя куда-то в угол, — А потом что?

— Когда «потом»?

— Когда покончишь.

— Получу деньги, куплю рубашку в тон джинсам, — попытался отшутиться Герасим.

— Нет, я серьёзно. Ты насовсем вернулся или как?

Герасим взлохматил свои, и без того похожие на размётанный стог сена волосы.

— А это, Анна Андреевна, как говорится, «как фишка ляжет».

— Понятно…

— А раз понятно, то пойдём пельмени лопать!

Ванька послушно направилась к двери.

— Клёпа!

— А?

— Штаны надень! А то, Семёныча удар хватит.

На столе, помимо супницы с дымящимися ароматными пельменями красовалась запотевшая бутылка водки.

— Вы, Анечка, простите стариков за склонность к нездоровому образу жизни, — прокомментировал Яков Семёнович этот натюрморт, — а для Вас, прелестное дитя, Алишер может заварить свой фирменный чай.

— Охсфоохсхий! — промычал Гера, пытаясь прожевать горяченный пельмень.

— Сметанки добавь, азиз. Обожжешься.

— Похно!

— Самое время!

Алишер заботливо приправил герину порцию густой жирной сметаной.

— А почему это мне чаю! — запоздало возмутилась Ванька.

Она возмутилась бы раньше, но была занята размазыванием крепко замороженного куска масла по своим пельменям.

— Я уже вполне совершеннолетняя.

— Если бы я не понимал женских намёков, то до сих пор остался бы неженатым, — Яков Семёнович любезно улыбнулся, демонстрируя два прекрасных золотых зуба, — но я, к несчастью, понимаю.

Он поставил на стол четвёртую стопку из синеватого стекла и наполнил её до краёв.

— Ну, — хозяин дома чуть привстал с массивного табурета, — Вздрогнули!

Наступление темноты ознаменовалось откупориванием второй бутылки с живительной влагой.

— А потом, — продолжал слегка размякший Яков Семёнович, — я устроился на работу.

— О! Мой папа тоже после школы на завод учеником пошёл. Пока в армию не призвали.

— Я трудоустроился не так, чтобы прямо на завод. Не питаю, видите ли, похвальной склонности к производству материальных ценностей. Но сами ценности весьма уважаю. Кроме того, обладаю некоторым художественным чутьём. Уж, простите старику неуместное хвастовство. Потому первое моё рабочее место было за прилавком антикварного магазина.

— Ой! Антиквар! Как здорово! Никогда не видела живого антиквара. А можно я вас потрогаю? Вдруг вы не настоящий?!

— Только безумец отказался бы выполнить вашу просьбу, милое дитя!

Яков Семёнович любезно выдвинул плечо навстречу маленькому пальчику.

— Ты бы закусывала, Клёпа! — проворчал Герасим, — а то, тащи тебя потом домой!

— Ещё чего! — возмутилась тёзка великой царицы, — я трезвая, просто весёлая. К тому же, может ты не слышал, но человечество давно изобрело такси. Продолжайте, пожалуйста, Яков Семёнович, ужасно интересно. Надо же! Антиквар!

— Это в прошлом, как и моя пышная шевелюра. Я был хорошим мальчиком из приличной семьи, и дела мои шли превосходно. Я только стал старшим продавцом,