Конец всех песен - Майкл Муркок

- Но моя совесть, - сказала она. - Могу я быть свободной от этого?

Его лицо помрачнело.

- О, да, конечно, ваша совесть. Я забыл про нее. Вы, значит не оставили ее в раю?

- Там? Где я имела самую большую нужду в ней?

- Я думал вы полагали иначе.

- Тогда прокляните меня как лицемерку. Все женщины таковы.

- Вы противоречите себе и явно без какого-либо удовольствия.

- Ха! - она первая покинула экипаж. - Вы отказываетесь обвинить меня, мистер Корнелиан? Не хотите играть в эту старую игру?

- Я не знал, что это была игра, Амелия. Вы встревожены? Ваши плечи говорят об этом. Я сконфужен.

Она обернулась к нему, ее лицо смягчилось. Недоверие в глазах быстро исчезало.

- Не обвиняете ли вы меня в женственности?

- Все это бессмысленно.

- Тогда, возможно, здесь есть какая-то степень свободы, связанная со всеми вашими жестокостями в Конце Времени.

- Жестокостями?

- Вы держите рабов. Походя уничтожаете все, что наскучило вам. Разве у вас нет сочувствия к этим путешественникам во времени, которых вы пленили. Разве я так же не была захвачена... и помещена в зверинец? И Юшарисп хотел купить меня. Даже в моем веке такое варварство запрещено!

Он принимал ее упреки склонив голову.

- Тогда вы должны научить меня, как будет лучше, - сказал он. - Это и есть "мораль"?

Она вдруг была ошеломлена величиной своей ответственности. Спасение она принесла в Парадиз, или просто вину? Она колебалась.

- Мы обсудим это со временем, - сказала она ему.

Они направились по извилистой мощеной тропе между низкими заборчиками из кустарников. Ранчо-репродукция в готическом виде ее идеала библейской виллы - ждало их. Пара попугаев примостилась на дымовых трубах, они, казалось, высвистывали приветствие.

- Он такой, каким вы оставили его, - сказал Джерек с гордым видом. Но в другом месте я построил для вас "Лондон", чтобы вы не тосковали по дому. Вам нравится ранчо?

- Оно такое, каким я помню его.

Он понял, что в ее тоне слышалось разочарование.

- Вы сравниваете его сейчас с оригиналом, полагаю.

- Он, в основном, соответствует оригиналу.

- Но остается "просто кожей", да? Покажите мне...

Она достигла крыльца, провела рукой по крашенным доскам, приласкала цветущую розу (из которых ни одна не завяла с тех пор, как она исчезла).

- Это было так давно, - пробормотала она. - Я тогда нуждалась в чем-то знакомом.

- Вы не нуждаетесь в этом теперь?

- О, да. Я человек. Я женщина. Но, возможно имеются другие вещи, которые значат больше. Я чувствовала, в те дни, что была в аду мучимая, презираемая, гонимая - в компании безумца. У меня не было перспективы.

Он открыл дверь с цветными стеклянными панелями. Горшки с цветами, картины, персидские ковры открылись в сумерках холла.

- Если имеются дополнения... - начал он.

- Дополнения! - она немного оживилась, осматривая холл недовольным взглядом. - Не нужно, я думаю.

- Слишком загромождено? - он закрыл дверь и приказал зажечься свету.

- Дом мог быть больше. Больше окон, может быть, больше солнца, больше воздуха.

Он улыбнулся.

- Я могу убрать крышу...

- Вы в самом деле можете! - она принюхалась. - Хотя здесь не так затхло, как я предполагала. Сколько времени вас здесь не было?

- Трудно сказать. Это можно узнать только поговорив с нашими друзьями. Они узнают. Мой диапазон запахов сильно расширился, с тех пор как я посетил 1896 год. Я согласен, что был слаб в этой области.

- О, все в порядке, мистер Корнелиан. Пока, во всяком случае.

- Вы не можете сказать, что вас тревожит?

Она ласково посмотрела на него.

- Вы обладаете чувствительностью, о которой я никогда не подозревала по вашему поведению.

- Я люблю вас, - сказал Джерек просто, - Я живу для вас.

Она покраснела.

- Мои комнаты такие же, как я оставила их? Мой гардероб остался нетронутым?

- Все там.

- Тогда мы увидимся за ленчем, - она начала подниматься по лестнице.

- Он будет готов для вас, - пообещал Джерек.

Он вошел в переднюю гостиную, смотря через окно на приятные зеленые холмы, механических коров и овец с механическими ковбоями и пастухами, все тщательно воспроизведенное, чтобы она чувствовала себя как дома. Он признавал в душе, что ее реакция обескураживала его. Будто она потеряла вкус к выбранному ею самой окружению. Он вздохнул. Казалось, было так легко, когда ее идеи были определенными. Сейчас, когда она сама не могла их конкретизировать, он был в растерянности. Салфетки, тяжеловесная мебель, красные, черные и желтые коврики с геометрическими узорами, фотографии в рамках, растение с толстыми листьями, гармония, с помощью которого она облегчала свое сердце - все теперь (потому что казалось, она не одобрила это) обвиняло его, как грубияна, не могущего доставить удовольствие какой-либо женщине, не говоря уже о самой прекрасной из когда-либо живших. Все еще в запачканных лохмотьях своего костюма девятнадцатого века, он опустился в кресло, положил голову на руки и задумался над иронией ситуации. Не так давно он сидел в этом доме с миссис Ундервуд и предлагал различные улучшения. Она запретила различные изменения. Потом она исчезла, и все, что осталось от нее - был сам дом. Как заменитель ей он полюбил этот дом. Теперь она предложила улучшения (почти такие же, как, в свое время, предлагал он) и Джерек почувствовал глубокое нежелание изменять даже один пальмовый горшок, даже один буфет. Ностальгия по тем временам, когда он ухаживал за ней, а она пыталась учить его смыслу положительных достоинств человека, когда они вместе пели гимны по вечерам (именно она настояла на часовом распорядке дня и ночи, которые знали в Бромли) заполнила его - и вместе с ностальгией пришло ощущение, что его надежды обречены. На любой стадии, когда она была близка к признанию своей любви к нему, готова была отдать себя ему, ей что-нибудь мешало. Почти как если бы Джеггет наблюдал за ними, намеренно манипулируя каждой деталью их жизни. Легче думать так, чем принять идею о настроенной против них Вселенной.

Он поднялся с кресла и с выражением покорности судьбе (она всегда настаивала, чтобы он следовал ее удобствам) создал дыру в потолке, через которую мог попасть в свою собственную комнату, оазис белого, золотого и серебряного цветов. Он восстановил пол и с помощью рубинового кольца очистил свое тело от грязи Палеозоя, поместил на себя вздымающуюся накидку из меха паутинки, повеселел, когда осознал, что его старое могущество (и, следовательно, старая невинность) вновь вернулись к нему. Он потянулся и засмеялся. Многое можно было сделать и сказать в пользу жизни во власти элементов природы, подчиняться обстоятельствам, которые нельзя контролировать, но было приятно вернуться, почувствовать свою личность ничем не стесненной. Он знал, что он может создать еще лучшие развлечения, чем он уже дал своему миру. Он почувствовал потребность в компании, в старых друзьях, которым мог рассказать о своих приключениях. Вернулась ли его мать, величественная Железная Орхидея, в Конец Времени? Был ли герцог Королев таким же вульгарным, как всегда, или опыт научил его вкусу? Джерек захотел узнать все новости.