Соловей - Кристин Ханна

Сарай оказался меньше, чем она помнила. Сеновал – единственное место на свете, где она была счастлива, – стал всего лишь крошечным дощатым балконом под крышей, сквозь которую видно было небо. Сколько же часов она провела здесь в одиночестве, разглядывая книжки с картинками, представляя, что кто-нибудь забеспокоится о ней и станет разыскивать? В ожидании сестры, которая вечно была то с Рашель, то с Антуаном?

Так, долой воспоминания.

Сарай был не больше тридцати футов шириной. Прадедушка выстроил его, чтобы держать здесь двуколку – у семьи тогда водились деньги, сейчас здесь стоял только старенький «рено». В стойлах свалены детали трактора, какие-то доски и ржавые инструменты.

Изабель оглядела автомобиль. Водительская дверь, скрипнув, с трудом приоткрылась. Она забралась на сиденье, завела мотор, тронулась с места и тут же остановилась.

Вот он, люк в подвал, пять футов в длину, четыре в ширину, из досок, стянутых кожаными ремнями. Вход был практически незаметен, особенно сейчас, присыпанный трухой и лежалой соломой. Изабель приподняла крышку люка, прислонила к помятому бамперу автомобиля и вгляделась в душную темноту подвала.

Придерживая саквояж за кожаные ремни, она включила фонарик, сунула его под мышку и осторожно сползла по деревянной лесенке вместе со своим грузом.

Как и верхнее помещение, это тайное убежище в детстве казалось куда больше. В ширину восемь футов, в длину десять, вдоль одной стены полки, на грязном полу – старые матрасы. Полки изначально предназначались для бочонков с вином, но теперь там пылилась одна керосиновая лампа.

Затолкав саквояж в дальний угол, Изабель вернулась в дом, набрала консервов, одеял, кое-каких лекарств, прихватила отцовское охотничье ружье и бутылку вина, утащила все это в сарай и разложила на полках в подвале.

Выбравшись наверх, она наткнулась на Вианну.

– Что, Бога ради, ты тут делаешь?

– Прячу ваши ценности, – деловито вытирая руки о подол юбки, сообщила Изабель. – И делаю припасы – на тот случай, если придется прятаться от нацистов. Спустись и глянь. Думаю, я неплохо поработала.

Вианна спустилась за сестрой в темноту подвала, где Изабель, включив фонарь, гордо продемонстрировала еду, лекарства и отцовское ружье.

Но Вианну интересовала лишь материнская шкатулка с драгоценностями.

Брошки, серьги, ожерелья, по большей части бижутерия. Но на самом дне, на синем бархате, – жемчуг, который бабушка надевала в день своей свадьбы и подарила его маме, тоже к свадьбе.

– Вдруг придется когда-нибудь продать, – заметила Изабель.

Вианна решительно захлопнула шкатулку:

– Это фамильные драгоценности, Изабель. На свадьбу Софи – и твою. Я их никогда не продам. – Нетерпеливо вздохнув, она обернулась к сестре: – А что ты раздобыла для нас в городе?

– Я занималась другим делом.

– Ну разумеется. Гораздо важнее спрятать мамин жемчуг, чем накормить ужином племянницу. Нет, ну правда, Изабель… – Вианна, не скрывая раздражения, полезла наверх.

Изабель закрыла подвал, поставила «рено» на прежнее место над люком. Потом спрятала ключи от машины за отломанной доской в стойле. В последний момент вытащила еще крышку распределителя зажигания и спрятала вместе с ключами.

Когда она вернулась в дом, Вианна уже хлопотала в кухне, жарила картошку.

– Надеюсь, ты не проголодалась.

– Нисколько. – Изабель гордо прошла мимо, стараясь не встречаться взглядом с сестрой. – Ах да, я спрятала ключи и крышку распределителя в первом стойле, за отломанной доской.

В гостиной, включив радио, она подсела поближе в надежде поймать новости Би-би-си.

Сначала из приемника доносился только треск помех, а потом незнакомый голос произнес:

– Говорит Би-би-си. Слушайте обращение генерала де Голля.

– Вианна! – прокричала Изабель в сторону кухни. – Кто такой генерал де Голль?

Вианна появилась на пороге, вытирая руки фартуком:

– Что?..

– Тихо! – оборвала ее Изабель.

– …Военачальники, возглавлявшие в течение многих лет французскую армию, сформировали правительство. Ссылаясь на поражение нашей армии, это правительство вступило в переговоры с противником, чтобы прекратить боевые действия.

Изабель застыла на месте, не сводя глаз с деревянного ящичка радио. Человек, о котором они никогда прежде не слыхали, обращался к народу Франции; говорил не от их имени, как Петен, но с ними, говорил страстно и убежденно.

– Это была жалкая отговорка! Я знала!

– …Конечно, нас подавили и продолжают подавлять механизированные, наземные и воздушные силы противника. Нас вынуждает отступать не столько численное превосходство немцев, сколько их танки, самолеты, их тактика. Именно танки, самолеты, тактика немцев до такой степени застали врасплох наших руководителей, что ввергли их в то положение, в котором они сейчас находятся. Но разве сказано последнее слово? Разве нет больше надежды? Разве нанесено окончательное поражение? Нет!

– Бог мой… – прошептала Изабель. Именно этих слов она ждала. Вот оно, ее дело, вот она, борьба, в которой нужно участвовать. Капитуляция не окончательна.

– Что бы ни произошло, – продолжал де Голль, – пламя французского Сопротивления не должно погаснуть и не погаснет.

Изабель даже не замечала, как текут слезы. Французы не сдались. И теперь все, что она должна сделать, это ответить на призыв.

Два дня спустя оккупанты приказали всем жителям Карриво собраться на центральной площади. Всем без исключения. И все равно Вианне пришлось до хрипоты спорить с Изабель, убеждая ту пойти. Изабель, как всегда, считала, что общие правила ее не касаются, и полагала, что демонстративное неповиновение выражает ее отношение к захватчикам. Как будто нацистам было дело до дерзкой восемнадцатилетней девицы.

– Стойте здесь, – раздраженно приказала Вианна, когда сумела наконец вытащить Изабель и Софи из дома. Она старательно прикрыла сломанные ворота. Раздался тихий щелчок.

Мгновение спустя на дороге появилась Рашель с малышом на руках, Сара шла рядом.

– Это моя лучшая подруга, ее зовут Сара, – сообщила Софи, внимательно глядя на Изабель.

– Изабель, – издалека заулыбалась Рашель, – рада видеть тебя.

– Правда? – усомнилась Изабель.

– Это было давным-давно, – мягко отозвалась Рашель, приближаясь, – мы были молоды, глупы и эгоистичны. Мне очень жаль, что мы дурно обходились с тобой. Не обращали на тебя внимания. Это, наверное, было ужасно обидно.

Изабель потрясенно открыла рот, закрыла. Впервые она не нашлась что ответить.

– Пойдемте уже. – Вианна была раздосадована тем, что Рашель сказала то, на что никак не решалась она сама. – Нельзя опаздывать.

Хотя день клонился к закату, стояла жара. В городе они смешались с людьми, что шли и шли по узким улочкам. Магазины не работали, все окна плотно закрыты, несмотря на удушающее пекло. Витрины по большей части пусты, что неудивительно. Немцы едят неприлично много, но, что еще хуже, они многое оставляют недоеденным на тарелках. Беспардонность и неряшливость – вот что это такое, в то время как матери уже пересчитывают банки с домашними заготовками в кладовках, аккуратно разделяя между детьми каждый драгоценный кусочек. Повсюду нацистская пропаганда – листовки на всех стенах и витринах. Плакаты, на которых немецкие солдаты ослепительно улыбаются в толпе французских ребятишек; подписи утверждают, что французы радостно приветствуют оккупантов и готовы стать добрыми гражданами рейха.

Приближаясь к ратуше, люди замолкали. На площади стало еще страшнее. Подчиняясь командам, все понурой вереницей тянулись к дверям, около которых стоял караул.

– Не надо туда ходить, – пробормотала Изабель.

Рашель, стоявшая между сестрами, предупреждающе цыкнула.

– Нас же вызвали, – сказала она, нежно похлопывая по спинке малыша, тихо сидевшего у нее на руках.

– Очень убедительная причина смыться отсюда, – возразила Изабель.

– Мы с Софи идем, – отрезала Вианна, хотя должна была признать, что в глубине души ее мучило дурное предчувствие.

– У меня дурное предчувствие, – буркнула Изабель, словно угадав ее мысли.

Мрачной тысяченожкой толпа вползла в парадный зал. Прежде стены его украшали гобелены, остатки роскоши королевских времен, когда долина Луары была охотничьими угодьями монархов, но теперь на стенах красовались полотнища со свастикой, пропагандистские плакаты – Доверься Рейху! – и огромный портрет Гитлера.

Под портретом стоял офицер в черной форме, с медалями и железными крестами, в бриджах и начищенных до блеска башмаках. Правый бицепс затянут красной повязкой со свастикой.

Зал заполнился, солдаты закрыли протестующе скрипнувшие двери. Офицер обернулся лицом к собравшимся, вскинул правую руку и громко крикнул:

– Heil Hitler!

Толпа что-то невнятно проворчала в ответ. А что они должны были сделать? Heil Hitler – нехотя отозвалось несколько человек. В зале отчетливо запахло человеческим потом, сигаретным дымом и ваксой для обуви.