Идентификация эльфа - Дмитрий Хоменко

— Да ни в какое. Мы его так продаем, крупными партиями. в некоторых странах этот растворитель пользуется стабильным спросом. Хотя я ума не приложу, что они в нем растворяют.

— И в какие страны вы его продаете? — зачем–то поинтересовался Бегемот.

Внятного ответа на его вопрос не прозвучало. К тому же директор уже довел сыщиков к воротам и, сославшись на занятость, поспешил откланяться. Почти всю обратную дорогу кот и мышонок делились свомим впечатлениями, в основном от «Моны Лизы». Не обошли вниманием и личность директора, и Пизанскую башню, только восхищенные комментарии сменились ироничными. В конце концов, сошлись на мнении, что архитектор, спроектировавший завод, обладал патологической склонностью к черному юмору. Потом Миклош что–то вспомнил и обратился к коту с вопросом.

— Кстати, Бег, а зачем тебе было знать, куда продают этот умный растворитель?

— В моем сказочном лесу в давние времена с помощью этого растворителя определяли принадлежность подозреваемых к эльфам.

— Это как? — не понял его мышонок.

— Очень просто, — невозмутимо объяснил ему кот, — опускали существо в емкость с растворителем и по результату делали выводы: если растворился, значит не эльф, если выплыл — значит, эльф.

— Но это же абсурд, — искренне возмутился Миклош. — Или ты хочешь сказать, что кто–то выплывал?

— Такие случаи в истории сказочного леса не зафиксированы, — все с тем же безразличием ответил кот.

Толерантный Миклош осуждающе посмотрел на своего друга.

— Ты так спокойно говоришь о таких безумных вещах. Неужели неприятности последних лет так на тебя подействовали? — Может быть, — пожал плечами Бегемот, — а может, все дело в неоднозначности некоторых обстоятельств этой старинной забавы. — И каких же? — Ну, например, доподлинно известно, что воплотил в жизнь идею с растворителем эльф. Подозреваю, что у него было гораздо больше оснований ненавидеть своих сородичей, чем у зверей и людей. А еще известно, что некоторые жертвы чуть ли не сами напрашивались на это испытание. — Наверное, какие–нибудь полоумные фанатики, для которых оказаться эльфом было страшнее смерти? — предположил ошарашенный мышонок. — Попадались и такие, но большинство составляли как раз практичные эльфы, — добил его кот. — Все дело в том, что их потомков уже никто не мог обвинить в эльфийском происхождении. Согласись, достаточно весомый стимул к самопожертвованию. — Ты законченный циник, Бег, — посочувствовал ему мышонок. — Тут ты ошибаешься, Миклош. Мне гораздо ближе экзистенциализм, — улыбаясь, возразил ему кот.

8

Когда–то в Либерии, как в любом уважающем себя государстве, было министерство культуры. Но, так как при этом отдельно существовала и развивалась сама культура, то с наступлением эпохи толерантности министерство культуры пришлось переименовать в министерство развлечений. С требованием переименования выступили сотрудники данного ведомства, пытавшиеся таким образом избавиться от малейших подозрений в том, что они управляют культурными процессами в обществе, а то и хуже, — контролируют и регулируют их.

С тех пор никому и в голову не приходило отождествлять массовые развлекательные мероприятия, о которых, как и прежде, заботилось министерство, с культурными, о которых не заботился никто, кроме самих деятелей культуры. Но потом появилось одно существо, человек по имени Финеас Барнум, который нарушил сложившуюся гармонию в духовной жизни общества. Нет, он не стал доказывать, что всякого рода развлечения тоже являются частью культуры общества, и не пытался культурные шедевры превратить в обычную попсу. Он просто изобрел нечто среднее, такой себе гибрид двух несовместимых явлений, — цирк. Уже на следующее утро после первого представления Финеас проснулся знаменитым. А многие деятели культуры ему вообще завидовали, удивляясь при этом, как им самим в голову не пришла такая простая идея, к тому же приносящая такую солидную прибыль. И самое главное, новое явление в духовной жизни общества нисколько не противоречило господствующим в нем принципам толерантности. В цирке каждый желающий всего лишь получал возможность показать самого себя, свои способности и таланты, раскрыть ту сторону своего естества, которая по каким–то причинам не была востребована в обычной жизни, и. в конце концов, просто получить свою частичку славы. Эта слава, за редким исключением, никогда не проживала больше нескольких дней, но оставляла неизгладимый след в душе самого героя.

Те же, кому действительно удавалось произвести фурор, становились штатными артистами цирка и в дальнейшем выступали перед публикой за очень приличный гонорар.

Сам Финеас Барнум основное внимание уделял организационным вопросам, связанным с функционированием его детища. На этом поприще он добился не менее выдающихся результатов, чем его ведущие артисты. Со стороны казалось, что для того, чтобы сложный механизм цирка пришел в движение и четко выполнил поставленную задачу, Финеасу достаточно всего лишь разок хлопнуть в ладоши. Но, наверное, Финеас не был бы Барнумом, если бы отказал себе в удовольствии лично выступать перед требовательной публикой. При этом ему должно было быть намного сложнее, чем остальным артистам, ведь он был создателем цирка, а значит, просто обязан быть лучшим. Но только должно… На самом деле Финеасу Барнуму не составляло большого труда быть лучшим, потому что он делал то, что было не по силам остальным. Он смеялся над публикой, да так, что она безропотно продолжала оплачивать ему это изысканное удовольствие. Он смеялся над публикой не потому, что презирал ее, а потому что она была частью окружающего его мира. Он смеялся над миром, потому что был не в силах его изменить. Он смеялся над миром, так как был уверен, что этот мир не сможет изменить его самого. Он смеялся над миром, так как точно знал, что однажды этот мир посмеется над ним самим.

Шоу Финеаса Барнума никогда не ограничивалось самим представлением. «Вся жизнь — это шоу, а представления — всего лишь его кульминационные моменты», — объяснял Финеас своим подчиненным, когда те не совсем понимали, что от них требуется. Ежедневные скандалы, сенсационные открытия и откровения артистов цирка освещались в средствах массовой информации Либерии чаще, чем прогноз погоды. При этом только в самом начале Барнуму приходилось стимулировать интерес журналистов, потом отсутствие упоминания о цирке стало признаком дурного тона. Когда однажды Барнум и его подопечные всего лишь на три дня исчезли из поля зрения общественности, пресса и телевидение просто сошли с ума. Тот бред, который они несли в массы, Финеас еще долго использовал во время своих представлений. Отдельное место занимало издание всякого рода мемуаров и биографий. Один только Барнум издал десять вариантов собственной биографии, называя каждый следующий истинным, а предыдущий — сфальсифицированным. А еще, если в Либерии появлялось какое–то необычное существо, практически никто не сомневался, что вскоре его можно будет увидеть в цирке. Когда Барнума спрашивали, почему его привлекают всякого рода уродства, он отвечал буквально следующее: «Стоит дешевле, а продается — лучше». Финеас, конечно, мог бы добавить, что граждан тянет к уродливому потому, что прекрасное для большинства из них просто недоступно, но он был не настолько глуп, чтобы одним махом настроить против себя и тех, кому доступно прекрасное, и тех, кто предпочитает уродливое. В конце концов, в его труппе были не только уродцы, но и обыкновенные выдающиеся личности, вроде крокодила, которого в детстве потеряли родители. Потом, пытаясь отыскать их, крокодил заблудился и случайно совершил переход через северный полюс. Во время перехода крокодил отморозил себе мозг и теперь никак не мог выучить таблицу умножения. Его номер в том и состоял, что зрители задавали ему простенькие примеры умножения, а он давал на них неправильные ответы. Каждый раз толпа напряженно предвкушала фиаско крокодила, но тот прекрасно понимал, от чего зависит его карьера, и на всем ее протяжении так ни разу и не ответил правильно.