История одного крестьянина. Том 2 - Эркман-Шатриан

Мы в нашем монастыре капуцинов порой поднимали такой крик, ратуя «за» или «против», что ветхое строение тряслось.

Помню еще, как все мы удивились — и волонтеры и солдаты, — когда до нас дошли вести из Бельгии.

До тех пор мы были первыми, мы были победителями: мы захватили Шпейер, Вормс, Майнц, Франкфурт, и, когда газеты восторженно превозносили нас, когда нас называли «армией победителей Майнца», мы находили это вполне естественным — никакая похвала не казалась нам чрезмерной. Но когда эти же самые газеты стали писать только о Дюмурье, о Бернонвиле[32], о Балансе, о Филиппе Орлеанском, о знаменитой битве при Жеммапе[33], о молниеносных ударах Шамборана, Бершиньи и так далее, о захваченных знаменах и пушках, о сдавшихся городах, — это начало нас раздражать: только бы добраться нам до пруссаков, уж мы вернули бы себе пальму первенства! Все ветераны в нашем батальоне принялись ворчать, что мы скоро плесенью зарастем; многие даже утверждали, что Дюмурье нарочно позволил пруссакам и гессенцам зайти нам в тыл, чтобы прославиться в Бельгии и присвоить себе звание первого французского генерала, что это, мол, аристократ и настоящий интриган.

Что я могу тут сказать? Вся масса пруссаков, которым дали уйти из Шампани, вместо того чтобы их там уничтожить, находилась в нескольких лье от нас. Расположились они вдоль Рейна, и было их свыше пятидесяти тысяч. Дюмурье поступил, как поступают многие генералы: решил сосредоточить все внимание лишь на части вражеских войск, чтобы легче было разбить противника, но при этом наиболее тяжелую задачу взвалил на нас. И вот, когда войска, разгромившие австрийцев в Бельгии, могли уже отдохнуть и насладиться плодами своей победы, наша кампания стала принимать все более опасный оборот и над нами нависла угроза не только потерять Франкфурт, но и оказаться блокированными в Майнце.

Во второй половине ноября нас почти всех вывели из Майнца и переправили у Касселя через Рейн; в городе осталось не более трех или четырех тысяч человек для гарнизонной службы, а вся остальная армия расположилась вдоль Рейна. Мы разбили биваки около Костгейма, Вейльбаха, Хейдерегейма, Хохста, Сассенгейма; главные наши силы находились в Хохсте. Батальон горцев, а также второй и третий Вогезские батальоны стояли в авангарде на Бёкенгеймском плато, позади большого леса.

Под нами, вправо, на расстоянии двух лье, лежал Франкфурт — со своими садами, большими тополевыми аллеями, зелеными и красными домиками, рвами, наполненными водой, со своими церквами, широкими улицами, потом Майн со множеством судов, а на том берегу реки — снова пышные сады, фонтаны, беседки. До чего ж богатый это город! И сколько людям приходится хлопотать, суетиться, бегать, потеть, чтобы заработать деньги! Каким сильным ключом бьет там жизнь!.. И подумать только, что ничтожная горстка солдат во главе с каким-нибудь мародером может нарушить мирную жизнь стольких тружеников! Так шершни силой врываются в улей, съедают мед и все опустошают. Но Кюстин не заглядывал далеко: ведь он был генерал!

Итак, мы стояли лагерем в горах, среди виноградников. Помню еще, Жан Ра сказал как-то, что не мешало бы нам сходить во Франкфурт и поживиться кому чем хочется.

Тут прошел слух, что пруссаки готовятся атаковать нас, и вот стали валить деревья, — я в жизни не видал такой рубки леса, — чтобы прикрыть наши окопы. Батальонам, находившимся в авангарде, не было нужды браться на топор и кирку: на нашей обязанности было нести караул и предупредить армию об опасности, а затем защищаться, пока не подойдет подкрепление, но позади нас, на пространстве в три или четыре лье между Хохстом, Сассенгеймом и Сульцбахом, сверкали топоры и заступы в руках тысяч людей, валились леса и фруктовые сады; от одного холма до другого, перерезая овраги и долины, вздымались горы желтой земли; фургоны и тачки сновали взад и вперед по откосам; офицеры верхом на лошадях подгоняли солдат; пятерки и шестерки лошадей по густой грязи втаскивали на брустверы пушки, и люди устанавливали их на особых площадках. Несмотря на расстояние, до нас доносился гул тысяч работающих людей, — отдаленный, смутный, но непрекращающийся.

Так продолжалось девять дней.

В противоположность пруссакам, которые обосновались в Лимбурге, где Ушар захватил их врасплох, прямо на квартирах, — мы жили в палатках. На войне нельзя дремать, а то разнежишься и не проснешься. Лучше терпеть холод и быть всегда начеку.

Вот как обстояло дело, когда 29 ноября утром, — мы как раз варили суп, — справа на горизонте появились синеватые полоски и поползли по всем тропам и дорогам, ведущим к Франкфурту. Полоски эти находились еще лье в трех от нас, но все старые солдаты в нашем батальоне, отслужившие свое и вновь пошедшие волонтерами, сразу раскусили, в чем дело, и воскликнули:

— Это неприятель!

Многие распознали даже кавалерию и, тыча пальцем, объясняли нам, что значат эти полоски, которые вроде бы и не двигались, а на самом деле медленно приближались к нам. Часам к двум они были уже между Гомбургом и Обервезелем, на противоположном склоне холмов. По скоплению штыков и отблескам касок мы поняли, что их там тысяч сорок или пятьдесят, но никому, конечно, и в голову не пришло, что среди них находятся король Фридрих-Вильгельм и герцог Брауншвейгский, которым Дюмурье дал уйти из Аргонских лесов и которые теперь решили здесь отыграться. Об этом мы узнали позже!

Кюстин в это время был в Майнце; Ушар командовал войсками, стоявшими в окрестностях Хохста, на берегу Майна; наш командир — Менье — был в Кенигштейне. Капитан Жорди из Абершвиллера тотчас послал нарочного предупредить Ушара о том, что происходит. Как сейчас вижу: прискакал Ушар с полковником инженерных войск Ги-Верноном и двумя или тремя молоденькими офицерами из штаба; они галопом пронеслись через деревню и выехали к краю плато, напротив Бергена; там собрались все старики из первого батальона горцев и из Вогезских батальонов, а также добрая половина бёкенгеймских крестьян — все стояли и смотрели на передвижение неприятеля. Ушар, инженерный полковник и все остальные молчали. Потом один из молоденьких офицеров заметил:

— Стягиваются к Бергену.

— Да, — сказал Ушар, — это неприятель. Бой будет завтра.

Потом повернулся к Жорди и добавил:

— Наблюдайте за их передвижением, капитан, и сообщайте мне каждый час.

И он во весь опор помчался дальше, — остальные за ним. В тот день — 29 ноября — ничего нового не произошло: противник продолжал продвигаться в прежнем направлении — белые и синие мундиры сосредоточивались на склоне высокой горы над Франкфуртом.

В ту ночь тысячи бивачных огней зажглись вокруг Бергена и озарили темное небо. Ничто не шевелилось — пруссаки отдыхали, зато бесчисленные огоньки передвигались по городу, бегали по садам и вдоль Майна. Я как раз был в карауле и часов около трех ночи, видя такое оживление во Франкфурте, тогда как вокруг царила тишина, подумал, что нельзя доверять этим немцам: все они стоят друг за друга против нас и явно что-то замышляют. Правда, мы были хозяевами в городе; у нас там в крепости осталось две тысячи человек гарнизона, и посты, естественно, были удвоены, и все же две тысячи человек не могут обеспечить оборону крепостных укреплений такой длины, особенно если купцы и народ станут на сторону неприятеля. Да и нашей маленькой армии в пятнадцать — двадцать тысяч человек не под силу было бы вести бой с пятьюдесятью тысячами — требовались подкрепления. Вот какие мысли — наряду со многими другими — мелькали у меня в голове.

Однако ночь прошла спокойно, и только наутро, между девятью и десятью часами, во Франкфурте забил набат; на улицах — справа, слева — зазвучали ружейные выстрелы, и скоро началась настоящая пальба: поднялся весь город. Пруссаки только этого и дожидались: пока народ дрался с солдатами, они спустились с горы и заставили открыть себе ворота. Мы бы с радостью помчались на выручку к товарищам, но не могли же мы бросить посты, рискуя быть отрезанными от остальной армии. А в городе тем временем продолжалась перестрелка: ткачи, котельщики, столяры, сапожники, портные, ремесленники всех цехов, подстрекаемые буржуа — хотя сами-то они преспокойно сидели у себя дома, — толпы крестьян из Нассау, в большинстве своем виноградари, сражались с нашими волонтерами.

В полдень несколько пушечных выстрелов возвестили нам, что пруссаки подошли к городскому валу и из крепости по ним открыли огонь, — это означало, что комендант ее, ван Хельден, держится стойко. Но что тут можно сделать, когда весь народ не хочет твоего господства и поднимается против тебя? Да и как можно держать оборону среди стольких садов, где полно сараев и разных домиков, среди стольких палисадников и изгородей, которые тянутся до самых рвов и дают возможность противнику незаметно подкрасться к тебе? Что могут предпринять две тысячи против сотни тысяч?