Там, где фальшивые лица - Олег Яковлев

Непутевый сбежал вниз с холма, перепрыгивая глубокие выбоины и ямы на дороге. Он спешил поскорее ощутить в своих руках столь желанную для него шероховатость заветной карты. Гном и не заметил, как оставил за собой Пьяный Холм, черную вонючую галерею, указатель с глупой припиской. Он остановился подле колодца. Труп должен был находиться где-то здесь. Ушко верной иглы вновь оказалось у глаза. Ага! Вот и он. Серая фигура распростерлась на земле, раскинув руки в стороны.

– Недалеко убежал, дорогуша…

Ангар начал ощупывать тело. Под пальцами оказалась обычная ткань: кафтан, рубаха… Вдруг мертвец дернулся, и гном понял, что слишком рано причислил беглеца к отдавшим душу.

– Пощади, – прохрипел голос. Размытое лицо не выдавало черт, но изломанный в муке тон мольбы был красноречивее любой мимики. – Забирай свою карту. Пощади…

Из-под кафтана Невидимка достал сложенный в несколько раз пергамент и положил его подле себя на булыжник мостовой. Лишь только карта отделилась от пальцев Томаса, гном тут же увидел ее и узнал такие родные грязные отпечатки пальцев, засаленные потертости и пятна от эля – каждое на своем месте. Конечно же, рисунки и чертеж исчезли с поверхности бумаги, но гном ни секунды не сомневался – это его сокровище!

– Пощади, – еще раз прохрипел Невидимка.

– Кого ж тут щадить? – язвительно проговорил Ангар. – Здесь и нет никого…

Одним коротким рывком он без жалости свернул шею хитрому похитителю и поднялся на ноги. Уснуть от подсыпанного сонного порошка Невидимке так и не удалось – он уже забылся мирным вечным сном, от которого не помогло бы никакое на свете зелье Пробуждения.

Карта сокровищ была свернута и спрятана в своем надежном хранилище – потайном отделении на широком поясе Непутевого. Гном оглянулся по сторонам, уложил арбалет в чехол, а заветную иглу закрепил на кайме плаща, пообещав себе никогда с ней не расставаться. После этого он поспешил покинуть улицу Слепого Стрелка, сегодня как никогда оправдавшую свое название, и направился к дому Дори Рубина.

Труп Томаса Керена так и остался лежать на грязной брусчатой мостовой. Еще не раз за ближайшую неделю горожане будут удивляться, почему это они вдруг спотыкаются на ровном месте посреди улицы Слепого Стрелка.

Глава 2

«Я пишу это тому, кто не убоится зла…»

Кто там крадется в холодной ночи?Чьи стылые пальцы сжимают мечи?Чей лик скрыт во мраке, чей нож застрял в шее?Кого мы сегодня подвесим на рее?Что берег далекий скрывает в тумане?Чьи мысли живут лишь в коварстве, в обмане?Кто ползает там, в первозданной тиши?Чьи когти скрежещут в забытой глуши?Не бойся, дружок, ты петельку скрути,Ножом запасись – он поможет в пути.Корсар не боится, в удачу он верит,И дом для него – любой про́клятый берег.

9 августа 652 года. Побережье Западного океана. В пяти милях от Тириахада.

Красное небо слилось с кровавой морской гладью и начало постепенно темнеть. В сонный закатный час ветер почти улегся, и низкие, ленивые волны, тихонько шурша, нежно обнимали высокие борта. Буря закончилась, но столкновение с ней не прошло даром для черного корабля, и его отражение в подрагивающей воде выглядело намного более впечатляющим, нежели само судно.

Пиратский корабль был сильно побит безжалостным морем, а ревущие волны-монстры оставили в его фальшбортах ужасные проломы, походящие на следы от гигантских зубов. За те ужасные дни, когда стройного красавца со впечатляющим парусным вооружением мотало по океану, словно сорвавшийся с ветви древесный лист под дыханием осеннего ветра, он лишился обеих мачт, парусов и рей, почти весь такелаж был оборван.

Совсем недавно беспощадные лавины мутной от пены воды били в деревянный корпус, жалобно трещавший и скрипевший всякий раз, когда поднимался новый вал, и каждый такой треск эхом отражался в сердцах людей, доверивших свои жизни чудовищу из дерева и парусины. Много раз наступал момент, когда казалось, что сейчас все закончится, а очередная волна разобьет судно вдребезги… но нет, корабль держался, несмотря ни на что, упрямо подставляя свои борта под удары воды и ветра. Он шел дальше, яростно пробираясь сквозь бури и непогоду, слившиеся для него в один сплошной, непрекращающийся шторм. Измученным морякам представлялось, будто это сам зеленовласый бог Тайдерр сошелся в ужасной схватке с дикими морскими монстрами где-то там, в черных пучинах, защищая свое Террамаре[2] от врагов.

Безумие ветров и вод продолжалось не одну неделю, и когда людям уже начало казаться, что узлы бурь заплелись навечно, буйство стихии неожиданно закончилось, и море сменило черную маску гнева на белопенную милости. Беснующиеся волны успокоились и плавно, словно девы-танцовщицы из далеких восточных султанатов, начали исполнять завораживающие движения, сливаясь с водной гладью, будто с бархатным ковром. Дикие завывания ветра превратись сперва в заунывный шепот, а вскоре и вовсе затихли. Дождь угомонился, а среброликая богиня Аллайан избрала новую цель для своих сверкающих стрел-молний, направив их куда-то на северо-восток. Даже тучи наконец разошлись, освобождая темно-фиолетовое ночное небо, а присмиревшая вода тут же укутала длинные весла белыми волосами пены и уже не казалась такой черной и страшной. В ней теперь отражались бледная красавица луна и любопытные звезды, с интересом следящие за беднягой-кораблем.

«Морской Змей», наш старый знакомец, – двухмачтовый (а ныне совсем безмачтовый) корсарский «дракон» с черными бортами и резной фигурой змеи на носу, имевший глупость заплыть так далеко в незнакомые воды, добрался наконец до своей цели. Но как стареет человек, так и судно, казалось, все покрылось морщинами, облысело и одряхлело. Оно тяжело переносило раны и очень устало. Можно было подумать, что ему, словно какому-нибудь болтуну, отрезали язык, поскольку с двух надстроек, юта на корме и бака на носу, не раздавалось ни звука. На палубах, среди выстроившихся вдоль бортов людей, поселилась почти ощутимая тишина, даже доски, казалось, перестали скрипеть, лишь ритмичные всплески весел походили на едва слышные вздохи, полные жалобы и отчаяния. Даже обычно говорливые птицы, куры и гуси, вернувшиеся из трюмов в свои клетки на палубе у основания обрубка грот-мачты, не издавали ни малейшего кудахтанья или кряканья.

То, что осталось от корабля, небыстро скользило к небольшой, кажущейся тихой и уютной бухте, скорее даже маленькому заливу. Но чем ближе судно подплывало к берегу, тем сильнее рассеивался образ уютной и гостеприимной гавани.