Ненасытность - Маргит Сандему

— Да, конечно, дорогой. Ты уже написал домой о наших планах?

Он не писал домой, у него не было на это времени. Но говорить об этом ей он не хотел.

— Да, я написал вчера…

Ему нужно было как можно скорее отправить письмо, чтобы ложь не была такой грубой.

— Как ты думаешь, что они ответят? Они знают что-нибудь обо мне?

— Конечно, я много писал им о тебе. Они рады, что старый холостяк наконец-то обзавелся девушкой.

Она была польщена тем, что он рассказывал о ней своим родителям.

— Но ты ведь еще не такой старый, — со смехом сказала она.

— Мне уже двадцать семь. Самое время обрести покой.

«А Марит из Свельтена двадцать девять, — без всякой связи с предыдущим подумал он. — Агнета тоже была немного старше Хеннинга. А Сольвейг была намного старше Эскиля…»

Он возвращался к себе домой со странным чувством неудовлетворенности. «Мне так повезло, — с какой-то безнадежностью думал он. — Лиза-Мерета согласилась выйти за меня замуж. Она такая хорошенькая. Такая непосредственная! Она такая забавная со своими свадебными приготовлениями. Из нее получится первоклассная жена, лучше и не бывает!»

На следующий день катастрофа стала фактом.

Делая вместе с главным врачом и двумя медсестрами обычный обход в мужском корпусе, он тут же заметил признаки заражения. Молодой ученый, у которого рана на руке почти зажила, теперь лежал в лихорадке, а края раны покраснели и воспалились. Попавший в обвал крестьянин тоже был не в лучшем состоянии, и на этот раз ему было не до шуток.

А в следующей палате лежал в бреду Бернт Густавсен; сняв повязку, они увидели, что одна его нога распухла у колена и ниже. Лицо и шея у него были покрыты отвратительными гнойничками.

Никто не произнес ни слова, все понимали, что произошло. Несмотря на все меры предосторожности, сюда проникли бактерии.

Когда они на следующий день стали делать обход в женском корпусе, Кристофферу стало по-настоящему страшно. У Марит был сильнейший рецидив лихорадки, свирепствовавшей в ее измученном теле в первые дни. Две другие женщины имели гнойнички по всему телу.

Ситуация была отчаянной. И дело не стало лучше от того, что советник Густавсен написал в газету ругательную статью:

«Скандальные беспорядки в нашей больнице.

Что делать бедным семьям, если их близкие не ограждены от эпидемий в стенах больницы? Это же форменный скандал! Неужели врачи забыли о всякой ответственности?..»

И так далее в том же духе. Собственно говоря, в подобных эпидемиях не было ничего из ряда вон выходящего, просто на этот раз в больнице волей случая оказался собственный сын советника, поэтому тон статьи сразу же стал мелодраматическим. Густавсен не мог простить Кристофферу того, что тот сначала прооперировал женщину с хутора, а потом уж Бернта, поэтому его не беспокоило то, что его статья могла повредить репутации его будущего зятя. Лиза-Мерета была возмущена; ей не нравилось, что Кристоффера ругали на страницах газеты, и еще меньше ей нравилось то, что в больнице распространилась инфекция. Почему он ничего не сказал ей об этом? Разве он не понимает, что, заразившись сам, он мог бы заразить других?

Скажем, заразить ее!

Все это делало Кристоффера ужасно несчастным, но эти огорчения не шли ни в какое сравнение с теми огорчениями, которые поджидали его в больнице. Разумеется, не все больные были заражены, бактерии поразили лишь самых слабых.

И у Марит из Свельтена не было никаких сил сопротивляться.

С Бернтом Густавсеном дело тоже обстояло плохо. Советник уже начал впадать в истерику, и это можно было понять, поскольку он опасался за жизнь сына, однако его поступки подрывали существование всей больницы. На собрании коммунального правления он потребовал ограничить ассигнования на нужды больницы, пока не будет покончено с эпидемией. Родственник другого члена правления тоже лежал в больнице, и обоим этим господам удалось убедить остальных в том, что врачей следует припугнуть, чтобы они стали более ответственными. «Ни одно средство не действует так, как экономический бойкот», — с бесцеремонной самоуверенностью заявил советник.

Узнав об этом, Кристоффер имел со своим будущим тестем разговор на повышенных тонах. По его мнению, более разумной мерой было бы увеличение ассигнований на больницу, чтобы бросить на борьбу с эпидемией дополнительное количество людей. Советник же, побагровев, кричал в ответ, что эти запоздалые меры уже не помогут его сыну, который уже заразился, благодаря нерадивым болванам, бесстыдно требующим средств от коммуны. Если его сына спасут, ассигнования на нужды больницы будут увеличены.

Кристоффер был совершенно вне себя и, прежде чем уйти, наговорил отцу Лизы-Мереты кучу неприятных слов.

Бедная девушка, она не должна была страдать из-за того, что ее отец и ее возлюбленный не поладили из-за чего-то, что ее вовсе не касалось!

Марит из Свельтена поняла, что с ней что-то не так. Она, будучи до этого такой радостной и воодушевленной, теперь не могла поднять руки. Каждый день к ней приходила медсестра и промывала шов, который пришлось вскрыть, потому что рана снова воспалилась.

Ее и двух других зараженных женщин перевели в отдельную палату, чтобы не заразились остальные.

Но она понимала, что состояние ее хуже, чем у других.

Доктор Вольден ежедневно осматривал ее. Взгляд его был колючим от недосыпания и забот.

У нее больше не было сил разговаривать с ним. Но для нее было большим утешением, когда он бегло пожимал ее руку и говорил, что все будет хорошо, что она поправится и окрепнет. Больничный персонал делал все, что было в его силах, но и ей самой следовало бороться.

Марит кивала и шептала, что будет бороться. Но откуда ей было взять силы для борьбы?

Однажды утром, придя к ней, Кристоффер застал ее почти в бессознательном состоянии. У нее был жар, она вся обливалась потом, ее лихорадило. Взгляд ее был затуманен, но она все же поняла, что это он положил ей руку на лоб, почувствовала, как рука его скользнула вниз и медленно, нежно погладила ее по щеке. Слегка повернув голову, Марит приложилась щекой к его ладони. И он не убирал руку, пока она не заснула от изнеможения.

Среди дня она очнулась. Кристоффера рядом не было, но возле ее постели стояли врачи.

Она услышала голос главного врача:

— Перенесите ее в изолятор, сестры!

«Нет! — безмолвно умоляла Марит. — Нет, нет!»

5

Кристоффер старался бывать у Марит из Свельтена как можно чаще. Он знал, что у нее нет никаких шансов выжить, и именно поэтому находил время для посещений. Ему казалось самым ужасным то, что именно она, так и не узнавшая, что такое жизнь, должна была умереть. Хотя до этого было совершенно очевидно, что контакт с ним благотворно действовал на нее. Поговорить с кем-то означало очень много для такой одинокой женщины. Для нее важно было, что кто-то обратил на нее внимание.