Жертва судебной ошибки - Сю Эжен

— Это возможно. Немного надо, чтобы навести г-жу де Роберсак на след. Удайся дело, открытие помешало бы мне. Но оно рушится, благодаря твоей неловкости.

— Оно рушится? — спросил вдруг Луазо с торжествующим видом. — Может быть, сударь, может быть…

— Что ты там говоришь?

— Как я ни стар, как ни выдохся, но еще гожусь на что-нибудь.

— Сомневаюсь. Но посмотрим.

— Долго не представится еще другого такого случая, потому что этот бездельник муж не бросает жену. Но нынче он дежурный, и г-жа Фово будет всю ночь одна. Несмотря на отказ, я оставил ей выход, если она одумается. Я предупредил, что во всяком случае в час ночи буду у магазина с домино и на извозчике. Вам, сударь, следует ехать со мной. Я постучу в дверь. Красавица спит одна на антресолях. Возможно, что наше предложение оставило некоторое впечатление, хотя она и отказалась из глупой гордости. Если она даже заснет, то я стуком разбужу ее. Тонкая штучка догадается, что это я, и если не выйдет к нам сейчас же, я стану стучать еще сильней. Быть может, уверенность в себе или гнев заставят ее отворить нам. Вы займете мое место и лучше меня сумеете сказать за себя слово. Я надеюсь, что вы ее убедите; она придет в восторг, что важный барин у ее ног; ваши обещания вскружат ей голову, и ее мысли могут принять другой оборот.

— Ты прав. Надо попробовать, надо воспользоваться тем, что малютка одна.

— Скажет ли теперь князь, что Луазо…

— Но нет! Нет! Нечего и думать об этом, — перебил князь своего «Скапена», топнув ногой. — Я не могу отказаться от поездки на бал, это бы возбудило подозрения баронессы, их надо непременно усыпить. Раз она мне не верит, то ее проницательность очень опасна. Вообще есть тысяча причин, почему я должен сильно ухаживать за г-жой де Роберсак. Будь проклята моя мысль устроить поездку в Оперу!

— Ваша правда, сударь, — сказала Луазо в раздумье, грызя ногти, — в этом все затруднение… вам нельзя не ехать вместе на бал. Вот было бы ловко, если бы вы оставались на балу с г-жой де Роберсак и в то же время попали на улицу Бак к хорошенькой продавщице!

— Г-н Луазо шутит, вероятно? — сказал высокомерно князь.

— Бедняга Луазо говорит серьезно: быть может, есть средство…

В это время кто-то постучал в дверь.

— Войдите, — сказал князь, раздосадованный, что ему помешали.

Вошел его секретарь и отвесил почтительный поклон. Черты г-на де Морсена приняли тотчас же привычное выражение холодного достоинства, потому что Луазо был единственный из его приближенных, перед кем он не маскировался. Секретарь, указав взглядом на Луазо, проговорил:

— Князь, я желал бы иметь честь сказать вам два слова об одном деле, как мне кажется, очень важном.

— Ступай, приготовь мне одеться: скоро обед, — обратился князь к своему интимному камердинеру.

Луазо вышел.

— В чем дело? — спросил князь секретаря.

— Сейчас являлся сюда некий господин Анатоль Дюкормье, но вы его отослали к управляющему. Он спросил, разве у вас нет секретаря, потому что его дело можно скорее со-общить секретарю, чем управляющему. И тогда его привели ко мне.

— Что за сообщение?

— Он от французского посланника в Англии, графа де Морваля, и недавно приехал.

«Конечно, он то лицо, о котором Морваль говорит мне в последнем письме. Есть вещи, которые писать неудобно, лучше передать их на словах», — подумал князь и потом спросил:

— Что же сказал вам этот господин?

— Оп жалел, что не имел чести повидаться с вами, и поручил мне просить вас припять его скорей; если можно, завтра утром. Оп оставил адрес.

— Разумеется, приму. Напишите, чтобы пришел вавтра от 10 до 11 утра. Кстати, переписали вы начисто мое письмо к нунцию его святейшества?

— Да, князь.

— Не забудьте подать его мне для подписи завтра утром.

— Слушаю-с…

После нового совещания с верным Луазо, князь с дочерью отправились, как было условлено, в девять часов к г-же де Роберсак. Уведомления о постыдном браке маркизы де Бленвиль с доктором Бонакэ были написаны, и в полночь князь сел в карету с баронессой и герцогиней, одетыми в черное домино, чтобы ехать на бал в оперный театр.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

XI

Сговорившись с изобретательным Луазо, князь согласился провожать баронессу и дочь на бал только с условием, что и он наденет домино под предлогом своего возраста и общественного положения. Так как он был среднего роста и очень худ, то в широком и длинном домино походил больше на женщину, чем на мужчину.

На случай, если бы они разъединились в толпе, они прикололи к пелеринкам по банту из красных и белых лент, по которым могли легко отыскать друг друга. Впрочем, баронесса решила не оставлять князя ни на минуту.

У подъезда наши домино заметили, что публика чем-то взволнована. Слышались такие фразы:

— Говорят, она умерла.

— Кто?

— Женщина в черном домино, с которой сделались конвульсии.

— Ах, Боже мой! Где же она?

— Ее отнесли в комнату полицейского комиссара.

— А я слышал, что она не умерла, но что у нее припадок.

— Так следовало бы доктора.

— Ужа пошли за театральным доктором.

— Не знаменитый ли Бонакэ?

— Он самый.

— О, тогда она спасена. Болезнь не смеет шутить с доктором Бонакэ.

На минуту остановившись из любопытства, князь и обе женщины слышали эти слова.

— Странно, право, — сказал князь с гневным презрением, — что имя этого доктора, осрамившего мою фамилию, преследует меня и здесь.

— Отчасти выгодно, — заметила Диана, — если и мне сделается дурно, то меня получит наш кузен Бонакэ.

В то время как герцогиня говорила это, князь незаметно для г-жи де Роберсак сделал знак высокому домино, которое вело под руку также домино, но среднего роста. Эта пара сошла с извозчика, ехавшего следом за каретой князя.

Когда г-п де Морсен со своими дамами взошел на лестницу, которая вела в коридор бенуара, Диана де Бопертюи шепнула баронессе:

«Я вас оставлю: попробую развлечься. Через час мы увидимся в фойе против настенных часов».

И молодая женщина исчезла в толпе.

Герцогппя де Бопертюи приехала на бал с единственной целью — поискать развлечения от скуки. Она здесь видела многих из своего общества, но не чувствовала ни малейшего желания интриговать их. Она знала, что может сказать им и услышать от них только банальности. Герцогиня попала в большой зал, где костюмированная и замаскированная публика танцевала эксцентричные танцы. Увидев на балконе пустой стул, герцогиня заняла его. Вначале она смотрела на веселье пестрой публики со смесью любопытства, презрения и отвращения. Но потом, помимо воли, к этим чувствам присоединилась некоторая зависть, хотя ее гордое достоинство возмущалось при мысли, что она, герцогиня, может завидовать каким-то ничтожествам, которые предаются грубому разгулу.

Но ничтожные созданья, все эти Манон Леско, Пьерро и Пьерретты, веселились от души, беззаботно и с увлечением, а иногда и с грацией; блестящие, причудливые костюмы делали хорошеньких девушек и юношей еще красивей; в этой вакханалии чувствовался избыток силы, удовольствия, любви и молодости. И Диана де Бопертюи думала с горечью:

«Это общество вульгарно, грубо, неблагородно! А все-таки что может быть счастливей вот этой парочки? Пьерретте не более шестнадцати, а ее возлюбленному лет восемнадцать. Оба красивы и, без сомнения, свободны, как птицы небесные. А если у них есть несколько грошей, они весело поужинают, запивая вином из одного стакана, и, влюбленные, отправятся в свое гнездо где-нибудь на пятом этаже. Им нечему завидовать!»

Машинально следя глазами за этой парой, которая по окончании кадрили направилась к двери кулуара, герцогиня вдруг отвела от них взгляд, пораженная удивлением при виде молодого человека, остановившегося очень близко от того места, где она сидела.

«В жизни не видала такой поразительной красоты у мужчины», — подумала Диана, любуясь незнакомцем. — Что за благородное и вместе с тем очаровательное лицо! Какие глаза, какой взгляд, какая умная и тонкая улыбка! Сколько грации, изящества, важности в его фигуре, в позе, в манере держать себя! С каким вкусом он одет! А каковы рука и нога! Ему не больше двадцати пяти лет. Очевидно, он из нашего общества: в другом месте не найдешь такой породистой наружности и таких манер. Как это я до сих пор не встречала его ни в одном из десяти — двенадцати салонов, где собираются сливки нашей аристократии? Без сомнения, он долго путешествовал. Быть может, это иностранец, русский? Иногда русские так превосходно разыгрывают из себя французов, что и не отличишь. Нет, все-таки отличишь. Еще одна странность: у него голубые глаза и темные волосы. А каков цвет лица! Бледный и смуглый, матовый, как у женщины, при ярких губах с шел-ковистыми усиками. Он очарователен, очарователен! В жизни не видала ничего подобного. Теперь я понимаю мужчин, когда они грубо воспламеняются при виде хорошенькой женщины. И, право, если бы я была из числа вон тех Пьерретт, я бы предложила очаровательному незнакомцу поужинать вместе. Мне хочется смотреть на него: я начинаю гордиться нашим обществом, где редко встречаются такие законченные типы. А этот незнакомец — достойный представитель человека высшей породы. Но вдруг он глуп? Наружность так обманчива. Нет, нет: вот он сейчас смотрит на что-то в зале, и на губах пробежала тонкая насмешливая улыбка. Впрочем, сколько раз я замечала такую же улыбку у графини де Марси, когда она выслушивает своих обожателей. Глядя на нее, можно подумать, что она умна, как бес, а между тем она отвечает возмутительно глупо. Мне необходимо это решить, иначе я не буду спокойна. Вот и я нашла себе удовольствие на балу. Я должна узнать, может ли человек быть так удивительно одарен, чтобы его ум равнялся красоте. Но сперва надо узнать, кто это, чтобы разговор вышел менее банален».