К востоку от полночи - Александр Иванович Сорокин

— Что за шум, а драки нет? — Юра попытался разрядить обстановку банальной фразой.

— Да вон, задрыга ваш, — хирург зло кивнул в сторону Веселова, внимательно изучавшего строение оконной рамы, — Вздумал шуточки со мной шутить. Поживи с моё, потом шутить будешь, и то не со мной!

Дежурный дёрнул головой и удалился. Только сейчас Оленев обратил внимание на то, что хирург был босиком.

— Чего это он? — спросил выходящую из кабинета медсестру Наташу.

— Да Веселов ему под утро втихую тапочки загипсовал, а потом из приёмного покоя позвонил, что «скорая» тяжёлую черепную привезла. Ну, Пётр Иванович спросонья хватился бежать — чуть ключицу об стол не сломал.

— Достукаешься. Устроят тебе тёмную когда—нибудь, — Юра подошёл к окну.

— Чем темнее, тем интимнее, — отозвался Володька без особого веселья, — Но учтите — в темноте я могу в чай мочегонного влить в лошадиной дозе, да ещё перед самой конференцией. Во, попляшете.

Выглядел Веселов озабоченным и растерянным и хохмочки отпускал как будто автоматически, без свойственной ему бесшабашности.

— Опять с похмелья? Смотри, выгонят.

— Ещё чего?! Я по утрам — ни—ни. Только кефир. Если подвезут.

— Где шеф? Пора уж и планёрку начинать.

Веселов как—то непривычно замер, почесал заросший за суточное дежурство подбородок и ответил, перебавляя беззаботности в голосе:

— Отсыпается в лаборатории. Ночью шарашился по всем отделениям. Теперь до обеда не поднимешь.

В кабинет зашла Мария Николаевна.

— Здравствуйте. Матвея Степановича нет? Что ж, проведём планёрку без него. День операционный, мешкать некогда.

— Ну, слава Богу, отсеялись. Зашивай! — скомандовал Чумаков ассистенту и пошёл из операционной. Снимая перчатки, маску и халат крикнул через двери, — Юр, иди сюда, анекдот вспомнил. Ваш, про анабиоз и реанимацию. Наладил, значит, Михал Сергеич перестройку, ну, результатов ждать долго, а знать—то хочется, чем дело кончится. Вот и созвал он учёных—реаниматологов и говорит: «Вот такая вам, товарищи, задача — погрузите меня в анабиоз лет эдак на пятьдесят…».

Сестра—анестезист стояла над Оленевым, что продолжал сидеть перед приборами в операционной.

— Будем отправлять в палату? — кивнула она на спящего на столе больного.

— Нет, — встрепенулся Оленев, — Позвоните в лабораторию, пусть заберут анализы ещё раз.

— 43 —

Ощущение близкой беды не покидало его, хотя с этим пациентом всё было в порядке.

— Ты чего вошкаешься? — Чумаков заглянул в операционную, — Что—нибудь не так?

— Всё нормально. Просто не хочется идти в ординаторскую.

— А—а… Бабские склоки, — Чумаков не успел закончить мысль: оттолкнув его, в операционную влетел Володька Веселов.

— Куда без маски?! — прикрикнула на него операционная сестра, собиравшая инструменты.

— Бал—маскарад тебе, что ли? — огрызнулся Веселов и окинул взглядом коллег, — Закругляйтесь тут. Там женщину привезли, трамваем сбило. Машка у главного торчит, остальные на операциях. Давайте на подмогу.

Они бегом спустились в приёмный покой. Тут шла размеренная, без лишних слов суета.

На каталке лежала женщина в окровавленной одежде. Санитарки раздевали её, и она стонала с закрытыми глазами. Оленев быстрыми, точными движениями ощупал тело. Переломов не было. Санитарка разрезала ножницами бюстгальтер, откинула в стороны чашечки и отошла. «Так… ушиб лёгкого, возможно, отёк. Рёбра тоже, вроде, целые. И на том спасибо. Голова в крови. Закрытая черепно—мозговая». Он приоткрыл лицо от спутанных волос… и узнал ЕЁ. Да, это была та самая молодая женщина, мелькнувшая в окне и увиденная сегодня в автобусе!

«Вот откуда предчувствие беды, — подумал он, считая пульс и прислушиваясь к хрипящему дыханию.

— Делай подключичную, — бросил он Веселову и повернулся к сёстрам, — Кровь забрали? Обмыть и на стол. Готовьте интубацию.

Веселов склонился над пострадавшей.

— Давление падает, — сказала сестра с прибором в руках.

Оленев облизнул пересохшие губы.

— Энцефалограф. И позовите нейрохирурга, возможна гематома. Да, Володя — надо шефа будить.

Веселов встал как вкопанный с пустым шприцем. Рука его подрагивала.

— Его… пушкой не разбудишь, — прохрипел он, но тут же взял себя в руки, — Я лучше за Машкой сбегаю. Пусть поруководит, она любит это дело.

Он хлопнул дверью, а Юра так и остался стоять в изножии каталки. Санитарка отмыла лицо пострадавшей от крови. Чистое, бледное, оно показалось ему ещё более знакомым и близким.

«Неужели я потеряю её, не успев найти?» — подумал он, а вслух скомандовал сёстрам:

— Полиглюкин под давлением, гидрокортизон — сто двадцать пять, лазикс — сорок, хлористый кальций — двадцать, атропин..

— 44 —

— Не зовите Грачёва, — сказала Мария Николаевна, заходя в покой, — Обойдёмся без его советов.

Заглянул Чумаков. Потрогал живот и сказал, что ему пока здесь делать нечего. А там время покажет. Раздетую пострадавшую накрыли простынёй и повезли в операционную.

— Передохните, Юрий Петрович, я займусь больной, — Машка, Мария Николаевна вышла следом за каталкой.

Оленев вышел в коридор, постоял у окна, вынул сигарету, но не прикурил, а пошёл по лестнице, спускавшейся в подвал.

«Что это? Очередные штучки от Ванюшки? Но он обещал не вмешиваться в работу. Только в моей квартире он имеет власть делать всё, что ему заблагорассудится… Не успев найти, уже теряю. Не успев полюбить, могу расстаться».

Он толкнул дверь лаборатории, зажёг свет. Грачёв лежал на раскладушке на спине, с головой закрывшись казённым покрывалом.

На цыпочках, чтобы не потревожить шефа, подошёл к холодильнику и открыл его. Вспыхнула лампочка. Среди чёрствых пирожков и остатков бутербродов лежала пенопластовая коробочка. На крышке рукой Грачёва было выведено: «Ребионит».

Оленев открыл её. В пенициллиновых пузырьках плескалась прозрачная жидкость.

Пузырьков было восемь, хотя коробка рассчитана точно на десять, и Юра точно вспомнил:

— Пятнадцать собак, Юрий Петрович, уже не пять, не десять, а пятнадцать собак разного возраста и состояния здоровья благополучно перенесли испытания препарата, — Грачёв одной рукой укладывал пенициллиновые пузырьки в коробку, а растопыренными пальцами показывал Юре количество подопытных собак. И как раз на десяти животных он вставил последние пузырьки, показал на них пальцем и закрыл крышку.

Сейчас он только вспомнил это, но голова была так забита случившимся за последние полчаса, что он только отметил в памяти количество пузырьков, но не придал этому никакого значения. Машинально вынул из коробки ещё два, положил в карман халата, а коробку вернул на место.

Дверца холодильника громко хлопнула, Оленев вздрогнул и оглянулся на шефа. Тот не пошевелился.

— Матвей Степанович, уже день. Привезли тяжёлую больную, посмотрели бы.

Покрывало не шевельнулось. Рискуя нарваться на окрик, Юра все же откинул ткань и увидел лицо Грачёва.

Рефлекс реаниматолога, вбитый годами практики, сработал мгновенно. Он рванул рубашку на груди Грачёва, прикоснулся на миг ухом, нажал пальцами

— 45 —

на сонную артерию и, не раздумывая, не тратя времени на поиск салфетки, отжал челюсть спящего, взялся пальцами за