Сципион Африканский. Победитель Ганнибала - Бэзил Харт

Мастерский выход из тяжелой и грозной ситуации сильно напоминает методы Петена при усмирении мятежей 1917 г. – не изучал ли великий француз, случайно, историю мятежа на Сукроне? – не только сочетанием суровости к зачинщикам со справедливым удовлетворением жалоб, но и восстановлением морального здоровья воинских частей с наименьшим возможным использованием меча. То была поистине экономия сил, ибо восемь тысяч мятежников сделались не просто ненадежным подкреплением, из трусости подчиняющимся приказам, но лояльными сторонниками.

Однако подавление мятежа было только первым шагом к выправлению ситуации, созданной болезнью Сципиона. Экспедиция против Гадеса окончилась неудачей – прежде всего потому, что заговор был раскрыт карфагенским командующим, а заговорщики арестованы. Хотя Лелий и Марций добились успехов местного значения, Гадес они застали готовым к обороне и, вынужденные оставить свой план, возвратились в Новый Карфаген.

Там Сципион уже был готов выступить против испанских мятежников. В десять дней он достиг Ибера (Эбро), пройдя полных триста миль, и четыре дня спустя разбил свой лагерь в виду врага. Между двумя лагерями лежала долина круглой формы, и в нее Сципион приказал загнать скот под охраной легковооруженных солдат, чтобы «возбудить в варварах жадность». За отрогом горы он спрятал Лелия с конницей. Рыбка клюнула, и, пока застрельщики весело дрались между собой, Лелий выехал из укрытия. Часть его конницы ударила на испанцев с фронта, другая часть, проскакав вокруг подножия холма, отрезала их от лагеря. Поражение настолько разъярило испанцев, что на следующее же утро, на рассвете, испанская армия вышла из лагеря, предлагая битву.

Это полностью устраивало Сципиона, ибо долина была настолько узкой, что испанцы своим предложением осудили себя на рукопашную схватку в тесном строю и на ровной поверхности, где особое мастерство римлян в рукопашном бою давало им начальное преимущество перед войсками, более привычными к сражениям в горах и на большей дистанции. Более того, чтобы найти место для своей конницы, испанцам пришлось оставить третью часть своей пехоты вне поля битвы, поставив ее на склоне в своем тылу.

Сципион увидел в этой ситуации возможность свежей тактической уловки. Долина была такой узкой, что испанцы не смогли разместить свою конницу на флангах пехотной линии, которая заняла все пространство. Увидев это, Сципион понял, что его собственные пехотные фланги оказались в безопасности автоматически, и, соответственно, послал Лелия с конницей вокруг холмов широким круговым маневром. Затем, всегда помня о жизненной важности обезопасить этот маневр энергичной сковывающей атакой, он сам повел в долину свою пехоту с четырьмя когортами по фронту – наибольшим числом, которое он мог эффективно развернуть в узкой долине. Как он и хотел, эта атака заняла все внимание испанцев и помешала им заметить кавалерийский маневр, пока удар не пал и они не услышали в своем тылу шум конной атаки. Таким образом, испанцы были принуждены вести два отдельных сражения, причем ни их конница не была в состоянии помочь пехоте, ни пехота коннице – и та и другая были обречены слушать деморализующий шум атаки с тыла, так что каждая атака оказывала моральное давление на другую группу обороняющихся.

Стиснутая в долине и атакуемая опытными в рукопашной бойцами, глубокий строй которых давал им преимущество в чередовании ударов, испанская пехота была разрезана на части. Затем испанская конница – окруженная, страдающая под давлением беглецов, прямой атаки римской пехоты с фронта и римской кавалерии с тыла, неспособная использовать свою мобильность и принужденная к битве не сходя с места – после мужественного, но безнадежного сопротивления была перебита до последнего человека. О ярости битвы и качестве испанского сопротивления, когда всякая надежда была потеряна, свидетельствуют римские потери: тысяча двести убитых и почти три тысячи раненых. Из испанцев уцелела только треть их сил – легковооруженная пехота, которая стояла на холме, оставаясь беспомощным зрителем трагедии в долине. Эти, со своими вождями, удрали вовремя.

Этот решающий триумф был достойным завершением испанских кампаний Сципиона – кампаний, которые, несмотря на долгое пренебрежение со стороны военной науки, обнаруживают глубокое понимание стратегии (во времена, когда стратегия еще едва родилась) и ее интимной связи с политикой. Но прежде всего они заслуживают бессмертия за богатство тактических достижений. Военная история едва ли содержит другую такую серию изобретательных и вдохновенных боевых маневров, превосходящую даже подвиги Ганнибала в Италии. Если Сципион и почерпнул многое из невольного учебного курса, преподанного Ганнибалом на полях битв в Италии, то ученик превзошел учителя. Уроки Ганнибала не принижают величия Сципиона, ибо владение высшими достижениями военного искусства является врожденной, а не благоприобретенной способностью, – иначе почему позднейшие военные вожди, древние и современные, так мало почерпнули из уроков Сципиона? Как ни удивительно творческое планирование Ганнибала, подвиги Сципиона свидетельствуют о еще большем разнообразии, еще более сложных расчетах и, в трех отношениях, о его решительном превосходстве. Атака на крепости признается слабым местом Ганнибала – у Сципиона наоборот, ибо Новый Карфаген – это веха в истории. Преследование после Илипы открывает новую страницу в военном искусстве – как и широкое скрытое круговое движение в последней битве против Андобала, явно далеко превосходящее узкие фланговые маневры, которые до этого считались верхом тактического мастерства.

Похоже, что военным девизом Сципиона было «каждый раз новая стратегма». Был ли когда-либо среди полководцев столь плодовитый художник войны? Рядом с ним большинство знаменитых военных вождей в истории кажутся простыми любителями в военном искусстве, показавшими за всю свою карьеру по одному-два отклонения от ортодоксальной практики. И не будем забывать, что за одним исключением все триумфы Сципиона были достигнуты над первоклассными противниками; не над азиатскими ордами, как у Александра, не над племенами, как у Цезаря, не над придворными генералами и дряхлыми педантами атрофированной военной системы, как у Фридриха и Наполеона.

Победа над Андобалом и Мандонием оказалась завершением не только его военных подвигов в Испании, но и политического завоевания страны. Она была настолько решительной, что Андобал понял тщетность дальнейшего сопротивления и послал своего брата Мандония умолять о мире без всяких условий. Надо думать, Мандоний должен был чувствовать некоторый пессимизм как касательно приема, так и продолжительности собственной жизни. Было бы только естественно подвергнуть этих дважды мятежников ужасному мщению. Но Сципион знал человеческую природу, включая испанскую. Никакая месть не могла улучшить его военную и политическую позицию, теперь неуязвимую и неоспоримую, – в то время как, с другой стороны, месть могла посеять семена будущих неприятностей, обратить уцелевших в ожесточенных врагов, считающих дни до нового восстания.