Братья Шелленберг - Бернгард Келлерман

Венцель непринужденно откинулся на спинку кресла.

– Ты, вероятно, ведешь очень простой образ жизни в Шперлингсгофе, Михаэль?

– Я живу, как крестьянин.

– Превосходный у тебя вид! Загорел ты, как хлеб, только что вынутый из печи! Прекрасная это вещь – жить по-крестьянски, – продолжал Венцель с легким вздохом. – Впрочем, неподолгу. Иначе это становится скучно, ах, как скучно! Для меня, во всяком случае, это уже не жизнь – по крайней мере в настоящее время. Мне нужны суета, шум, разнообразие… А вот и раки! И xepec! Полюбуйся-ка: реликвия, а не вино! А теперь, Михаэль, давай-ка примемся безмятежно ублажать утробу. Расскажи, как тебе живется. Расскажи мне о Шперлингсгофе и своих планах! Ты, наверное, все еще носишься с своими старыми идеями, я ведь знаю тебя.

Венцель улыбнулся своею прежней, добродушно-иронической улыбкой и прищурил один глаз.

– Разумеется! Разрешение проблемы вырисовывается теперь предо мною с полной ясностью! – с увлечением ответил Михаэль. – В эти дни как раз я занят созданием исполнительного комитета. Много разочарований, но и много восторженных сторонников…

Венцель покачал головою.

– Ты неисправим! – сказал он и с треском надломил рака.

– Неисправим? Что ты хочешь сказать?

– Ну, ну, не сердись, Михаэль. У тебя – свои взгляды, у меня – свои. Я теперь смотрю несколько скептически на все такие вещи. Я на людей смотрю другими глазами… Но довольно об этом! Потом мы обо всем поговорим. Слышишь – обо всем! Рассказывай, говори. Я сегодня десять часов говорил и немного устал. Рассказывай покамест только о себе. Я слушаю.

Михаэль принялся рассказывать за едой о своей работе, об опытах, о «большом плане». Глаза у него сияли, и краска заливала щеки. Он не мог говорить о своей работе и о своем «большом плане», сразу же не приходя в возбуждение.

Вдруг Венцель перебил его – рассказ он слушал, казалось, рассеянно.

– А кстати, как ты меня, в сущности, разыскал?

– Случайно! Мне сказали, что ты бываешь в кафе, в окрестностях Жандармского рынка.

– Сказали? – Венцель наморщил лоб и усердно высасывал клешню рака. Некоторое время он молчал. – И с такими данными ты отправился меня искать? – насмешливо спросил он потом.

– Как это ни странно, найти тебя было совсем нe трудно.

Венцель покачал головой.

– Только ты можешь справиться с такой задачей. Но рассказывай дальше. Все эти опыты меня интересуют, хотя я мало в них понимаю, вернее – ничего. Я был офицером и выдрессирован только на механическую работу. Как обстоит дело с этой знаменитой земляной шарошкой?

Михаэль принялся пылко излагать, как эта шарошка режет почву маленькими резцами на пятьдесят сантиметров в глубину, так что почва разрыхляется лучше, чем под лопатой любого садовника, не говоря уже о плуге.

– Это очень интересно.

Михаэль продолжал. Заговорил о способах, могущих повысить сельскохозяйственную производительность втрое, в пять раз.

– Я, например, устроил искусственное орошение луга, площадью только в пять гектаров. Этот луг дает больше корма, чем при нормальном уходе – двадцать моргенов лугов.

Венцель поднял на него глаза и улыбнулся.

– Ты повелеваешь дождями? – сказал он. – Пшеницу на ладони выращиваешь? А во сколько обходится тебе трава?

– Покамест этот способ еще дорог, сознаюсь.

Венцель расхохотался.

– Ты, видно, превосходный хозяин! – воскликнул он.

– Это опыт, пойми меня.

– Прости, что я рассмеялся, Михаэль. Ты ведь знаешь, я в этом решительно ничего не понимаю.

– Отчего ты не приехал ко мне в Шперлингсгоф, Венцель? Ты ведь обещал.

Венцель опустил вилку.

– Обещал, да, – сказал он. – О боже, чего только не обещал я весною и летом! Да не было, видишь ли, времени. Ни на час не уезжал я из Берлина, разве что по делам.

– Я очень жалел, что ты не мог сдержать слово. Тебя многое заинтересовало бы: мои опытные поля, мои холодильники и теплицы. Это огромная работа, но она вознаграждается. Я добился поразительных успехов, почти тропической растительности.

При этих словах Венцель опять громко засмеялся.

– Тропической? В этой ужасной, богом проклятой песчаной пустыне? Подумать только!

– Ну, не придирайся к словам, – уступил Михаэль, – «тропическая растительность» – это, конечно, некоторое преувеличение. Слушай дальше.

Наконец, Михаэль дошел до своего «большого плана»: синтез промышленности и сельского хозяйства, индустриализация сельского хозяйства. Вместо анархического производства – планомерное хозяйство в широком масштабе для всего государства. Продуктивная кооперация всех национальных сил… Систематическое продуктивное применение освобождающейся или праздной рабочей силы…

Кельнер подал пулярку и телятину.

Венцель слушал, наморщив лоб. Этот «большой план» Михаэля казался ему непомерным и даже фантастичным.

– Я очень боюсь, – прервал он Михаэля, возбуждение которого все росло, – что ты предаешься обманчивым надеждам. Что это имеет научный интерес, я допускаю, но позволь дать тебе один совет, Михаэль, и он тебе ничего не будет стоить. Если это твои окончательные убеждения, то постарайся как можно скорее перебраться в Америку. Здесь, знаешь ли, в нашей Германии, да и в нашей Европе вообще, нет почвы для реформ и такого рода вещей, не окупающихся сразу.

Михаэль покачал головою.

– В Америку? Разве там лучше?

– Может быть. Мне иногда случается читать в газетах, что тот или другой миллионер, всю жизнь грабивший народ, вдруг жертвует огромные суммы на, какое-нибудь учреждение. Разве это здесь бывает? А почему, скажи на милость? При тех огромных состояниях, какие есть у нас в стране? С тех пор как нет уже блестящих орденов и громких титулов, они еще трусливее держатся за свой карман. Нет, поверь мне, Михаэль, тебе не место в современной Германии, в современной Европе!

Лицо у Венцеля потемнело от гнева.

– У тебя, по-видимому, мало доверия к Европе? – улыбнулся Михаэль.

– Мало! Поистине мало! Не говори мне больше об этом! – крикнул Венцель, и кровь опять прилила у него к лицу. – Ложь, лицемерие, эгоизм, националистическое безумие, мания величия – вот, вот современная Европа. Груда материальных и моральных обломков! Перестанем об этом говорить.

– Послушай, "Венцель, – возразил Михаэль, повысив голос, – если Европа такова, какою ты ее рисуешь, разве не следовало бы с тем большею энергией постараться убрать эту груду обломков и воссоздать Европу?

Венцель с наслаждением запустил зубы в персик Мельба, поданный в бокале тусклого серебра. Он покачал головою и сказал спокойно, с не совсем естественным равнодушием:

– Не будем горячиться, Михаэль. Исповедуй какие хочешь убеждения и оставь меня при моих. Я боюсь только, Михаэль, – ты дождешься больших сюрпризов. Боюсь я этого, боюсь! Разве ты знаешь этих людей? Нет, говорю тебе, ты их не знаешь. Я тоже два года бился с ними и теперь знаю, кто они такие. – Мало-помалу, против воли, Венцель опять пришел в ярость. Он скрежетал зубами, надкусывая персик. – Для этих людей, для так называемых европейцев, существует одна только цель: Деньги! Деньги! Собственность! И при этом они не перестают кричать, что американцы день и ночь мечутся в погоне за долларами. Да ведь сами они таковы, черт бы их побрал, сами они! Деньги! Хотя бы все государство из-за этого лопнуло по швам!

Венцель разразился гневным смехом и ударил рукой по столу.

– Вот они каковы в действительности, братишка, поверь мне, все эти великолепные господа в безукоризненных жакетах, гетрах и цилиндрах, все до одного. Для них нет ни возврата, ни спасения.

Михаэль, улыбаясь, покачал головой.

– Ты знаешь только небольшую часть общества, Венцель, – возразил он. – Я знаю совсем другую. Я знаю сотни людей, бескорыстно работающих с утра до ночи в лабораториях и библиотеках.

– Да, где-нибудь по углам, может быть, и ютятся такие чудаки. За исключением тебя, мне еще ни один из них не встречался.

– Рассуди сам, Венцель, – продолжал Михаэль, – если Даже, как ты полагаешь, общество неспособно образумиться. то все же нужно было бы попытаться спасти его от хаоса, создав условия социального равенства и новой национальной солидарности.

Венцель гневно рассмеялся.

– Да ведь они совсем не хотят, чтобы их спасали! – крикнул он. – Они даже не чувствуют, что под ними колеблется почва. И не желают они никакого равенства. Что ты за слова пускаешь в ход, черт побери? Каждый хочет все иметь для себя одного и ничего не уступать другому. В этом все их миросозерцание! Ну, вот и ликеры появились!

Но Михаэль не привык скоро сдаваться.

– Я тебе сейчас объясню, вокруг каких стержней вращаются эти вопросы, и ты сразу поймешь…

Венцель уже не возражал брату. Он тщательно составил себе напиток из трех различных ликеров. Потом взглянул на Михаэля с добродушной, снисходительной улыбкой.

– Ладно, ладно, – прервал он его наконец. – Думай, что угодно, я со своей стороны не верю, что эти проблемы можно разрешить. Слишком они тяжелые, большие, сложные.