Я твоя черная птица - Елена Федина

Я никогда не делала этого в замке. Я никогда тут не летала, только там, в лесу возле утеса. Залезть на него человеку сразу невозможно. Я успевала ускакать глубоко в лес и там раздеться. И уже оттуда вылететь как черная смерть.

На этот раз я вылетела прямо в окно. Я никого не собиралась убивать, мне хотелось только полета! Моего мощного, грозного полета с мгновенными падениями в бездну, с бесконечным наслаждением свободой и простором!

Что вы знаете люди со своими глупыми удовольствиями? Что вы можете такого испытать, набивая пищей желудки или трясь друг об друга в жаркой постели?! Взлететь под облака и камнем рухнуть вниз — вот это упоение, вот это острота, вот это счастье…

Ночной полет был великолепен, я никогда не летала по ночам, потому что нужды в этом не было: в темноте никто бы не полез на мой утес, а просто, ради удовольствия — мне такое и в голову не приходило. А зря! Звезды горели ярко и превращались из точек в длинные светящиеся дуги. Далеко внизу, на земле, проплывали черные леса и залитые лунным светом холмы, а я неслась и парила над ними как хозяйка всего этого сонного безмолвия.

Утес я ненавидела, я не знала, зачем я его охраняю и для кого, и не знала, почему он всех так притягивает к себе, почему самой иногда хочется всё бросить и карабкаться туда, вверх, сдирая кожу и обливаясь холодным потом, словно ты маленький щенок-сосунок, и там твоя мамочка, единственная и незаменимая…

9

Через несколько дней гости наконец разъехались. Даже Леонард устал развлекаться и сутками отсыпался и отпивался рассолом.

Конрад, вместо того, чтобы срочно вникнуть во все дела своих владений и навести там порядок, был поглощен одной только страстью. Он сутками сидел в библиотеке и выискивал хоть что-нибудь о черной птице. Меня это сильно беспокоило. Я уже не сомневалась, что кончится всё тем, что он полезет на утес, и мне придется… нет, об этом страшно было подумать. Я просто не могла этого допустить, слишком большую цену я заплатила уже за свое бессмертие!

Внушать ему, что птицы нет, не было никакого смысла: он видел ее собственными глазами, она держала его в когтях, и она, в конце концов, спасла его от плена.

Существование другой такой птицы было для меня открытием. Я была уверена, что я такая одна в целом свете. А всё оказалось сложнее, а может, и проще. Я охраняю утес и стену в барахолке, почему бы другой птице на другом краю земли не охранять ледяной дворец? Разве Мим говорил, что я у него одна? Это я сама так решила, а на самом деле нас, наверно, много, и все мы что-то охраняем. Знать бы что!

— Посмотри! — Конрад показал мне старую рукописную книгу, — уже пятьсот лет назад о ней упоминается, правда, тоже как о легенде. Сколько же ей веков, этой бестии?

— Столько, сколько стоит наш замок, — сказала я, — пойдем обедать, Конрад, ты уже похож на сушеный лист.

— Принеси мне сюда что-нибудь, — попросил он, — не хочу никого видеть.

— Ты имеешь в виду Корнелию? — осмелилась я спросить.

Он ответил спокойно.

— И Корнелию тоже.

— Ты осуждаешь ее?

— Нет, конечно. Ее никто не заставлял ждать меня всю жизнь. Мне только не понятен ее выбор. Всем своим поклонникам она предпочла нашего вздорного братца.

— Он умеет быть великолепным, ты же знаешь.

— Да пусть он живет, как хочет, — отмахнулся Конрад, — до него мне тоже дела нет.

— А до кого есть?

— До Филиппа.

Я даже присела после таких слов, опустилась на стул рядом с ним, и руки мои тоже опустились как уставшие крылья.

— Но он… он же погиб.

— Тем более, — сказал барон.

— Оставь это, Конрад, умоляю тебя! Лучше бы ты занялся своим двойником! Но тебе, как вижу, и до него дела нет…

— Это была она, — заявил Конрад.

— Кто?

— Птица. Кто же еще знал, что я возвращаюсь, и мог меня опередить? Это птица-оборотень, поэтому ее и поймать никто не может. Вот тут как раз написано…

Логика в его рассуждениях несомненно была, и тот, кто писал, тоже, наверно, о чем-то думал, но я-то знала, что это не так! Я знала, что мы, черные птицы, не можем превращаться в кого попало! Мы просто охранники-убийцы, у нас есть клюв, когти, крылья и больше ничего! Здесь было какое-то странное совпадение, но благодаря этому совпадению, Конрад чуть не подошел к раскрытию моей тайны! Иными словами — к своей неминуемой смерти.

— Опомнись, — сказала я, дрожа, — даже если твоя птица это может, зачем ей понадобилось превращаться в тебя?

— Разве не понятно? Чтобы попасть в замок и расхаживать по нему, где вздумается, никому не давая отчета.

— Не проще ли ей было превратиться, скажем, в меня? На это бы вообще никто не обратил внимания. Я тут примелькалась за сто лет! Ходила бы она себе по замку, сколько влезет!

— Я тоже над этим думал. И знаешь, что я понял?

— Что?

— Она никогда не видела ни тебя, ни Леонарда, ни кого-либо другого из обитателей замка. Только меня. Понимаешь? Она никогда здесь прежде не была. Ты спросишь, кто тогда убил Филиппа? И я тебе скажу: другая птица. Их две, а может и больше.

Я поражалась, какие точные выводы он делал из совершенно неверной предпосылки.

— Тогда, может быть, ты знаешь, что ей так понадобилось в нашем замке? — спросила я.

— В нашей барахолке, — уточнил он с каменным лицом, — в барахолке, Веста. И я давно хочу с тобой посоветоваться, что у нас там такого ценного?

— Не имею понятия, — сказала я, пожимая плечом, — если хочешь, мы всё с тобой перетряхнем в этом подвале хоть сегодня. Но почему ты так уверен, что это твоя птица взломала дверь?

— Во-первых, она — оборотень. Во-вторых, дверь была взломана в тот же день, а может и час, как появился мой двойник, а в-третьих — с нечеловеческой силой. Надо быть сильнее меня раз в десять, чтоб так разворотить замок, а я — не самый слабый из людей, ты знаешь.

Я сразу вспомнила про Веторио с его дьявольской силой. Я совсем его не видела в последние дни и, кажется, успела совершенно о нем забыть и истребить свое нелепое чувство к нему в зародыше. Ни внимания, ни сочувствия он был, на мой взгляд, не достоин, но Конраду я ничего не сказала.

Мой начитанный барон заблуждался. Дверь взломала не та птица и не эта. А кто — так и оставалось мучительной загадкой.

Я сходила на кухню за вином и закуской. Пока мой любимец ел лежащие горкой перепелиные яйца и украшенный зеленью мясной рулет, я не могла на него насмотреться. Я слишком долго его не видела!

Ему было тридцать пять. В его белых от природы волосах седина угадывалась не сразу, но ее было полно. Морщины на лице были резкие, словно рубленые, глаза темно-карие, как у всех баронов Карсти, и немыслимо грустные.