Левитан - С. Пророкова

Новая картина Нестерова, «Девушка-нижегородка», ни на кого большого впечатления не произвела, но чувствовалось, что художник выходит на какой-то новый для себя путь. А портрет Сергея Иванова друзьям очень понравился.

Переплетчиков заметил, что их приятель по Училищу Виноградов только Сергея Иванова и Репина считает за художников во всем русском искусстве, Поленова отрицает, Сурикову не отказывает в таланте, но отвергает его самобытность. И снова возвращаются молодые художники к достоинствам репинской кисти, к могучему цвету Сурикова, к тому, как много еще надо потрудиться, чтобы хотя бы приблизиться к ним.

Поздно. Как ни хорошо среди товарищей, а пора домой. Левитан привык очень рано начинать рабочий день. Но разошлись только после того, как обсудили недавно вышедшую пьесу Льва Толстого «Власть тьмы».

Антон Павлович жил не очень далеко от Левитана. Надо пройти до Триумфальной площади, повернуть за угол и быстрым шагом измерить несколько кварталов Садовой. Возле Кудриной стоял двухэтажный особняк Корнеева, в котором поселился Чехов и очень метко прозвал его «комодом».

Случалось, заработается Левитан у себя в номере или побывает в гостях, в театре, вдруг вспыхнет острое желание увидеть Чехова.

Ночь, морозно, снежок хрустит под ногами. В окнах домов гаснет свет. Не поздно ли?

Левитан подходит к дому. Спальня Чехова в первом этаже, и посмотреть в окно не представляет труда: свет есть. И слышится легкий стук в стекло, пронзительный шепот:

— Крокодил, ты спишь?

Все в доме спят. Стараясь не шуметь, Чехов выходит в прихожую, не зажигая огня, тихо открывает дверь и впускает Левитана вместе с ночной морозной сыростью.

Говорят шепотом. Рядом в маленькой комнате спит Михаил. Они сидят в кабинете, горит лампа под зеленым абажуром. Тихо льется беседа. Горькое растворяется в мягкой шутке, перестает казаться столь серьезным, на душу ложится покой. Не потревожь он Чехова, быть бы ночи бессонной, тоска душила бы до утра.

Бывал Левитан на Кудриной часто, как в родном доме. Работает Антон, можно подняться на второй этаж, посидеть с Марией Павловной, попросить Николая сыграть любимые вещи.

Так повелось. Напишет Чехов новый рассказ и читает его родным. Часто при этих чтениях бывал и Левитан. Пьесу «Иванов» он услышал впервые тоже в авторском исполнении. Понравилась она ему и в театре.

Чехов писал об этом брату Александру 24 ноября 1887 года: «Чтение пьесы не объяснит тебе описанного возбуждения; в ней ты не найдешь ничего особенного. Николай, Шехтель и Левитан — т. е. художники — уверяют, что на сцене она до того оригинальна, что странно глядеть».

Левитан переживает вместе с Антоном Павловичем удивительный успех его первой повести «Степь», читает ее в декабрьской книжке «Северного вестника», передает ему восторженные отзывы читателей.

Чехов заходит в сумрачный номерок Левитана.

Видит холсты, прислоненные к стене, перевернутые. Эти «дозревают». Видит свежие мазки, только что положенные на уже знакомых картинах. Чутким зрением проникновенного пейзажиста замечает, как от холста к холсту художник шагает все увереннее.

В доме на Кудриной было много веселья. Здесь молодел убеленный сединами писатель Григорович и расправлялись морщины на лице у поэта Плещеева.

Особенно бурно веселились в день рождения Чехова. Играли, исполняли шуточные танцы. Смех не умолкал. Сколько тут разыгрывалось сверкающих остроумием импровизаций, каких только забав не придумывали!

В Москве широкую известность приобрели шмаровинские «среды». Они получили свое название по имени хозяина дома в Савеловском переулке на Остоженке. Шмаровин после женитьбы стал богатым человеком, и дом его был широко открыт для людей искусства.

В среду приходили художники различных эстетических убеждений, все, кому дорого общество собратьев. Они рассаживались за большим столом, рисовали, писали акварелью. Левитан тоже бывал у Шмаровина.

Рисунки часто разыгрывались в лотерею. Приходили на «среды» артисты, писатели, меценаты. Иные из них покупали грошовые лотерейные билеты пачками и становились обладателями набросков, даже законченных композиций, принадлежавших перу или кисти Левитана, К. Коровина, Поленова, Нестерова.

Здесь можно было услышать пение Шаляпина, монолог артиста Ленского, игру блестящих пианистов.

В двенадцать часов пополуночи звучал гонг, возвещавший конец трудам. Шумное общество приступало к трапезе, поднимались тосты.

Завсегдатаем «сред» бывал литератор Гиляровский, «дядя Гиляй», он сочинял экспромты — острые, юмористические стихи, песни.

Был шуточный гимн «сред», который исполнялся, когда произносился уже не один тост.

Шмаровин покупал работы художников, у него собралась целая коллекция, и там было много левитановских полотен.

Расходились под утро, с тем чтобы через неделю вновь посетить дом, где так любили и оберегали искусство.

Адольф Левитан тоже посещал «среды». Его знали как умелого рисовальщика; особенно удавались ему зарисовки типажей. Старший Левитан мыкался по гостиницам, очень нуждался, кормясь неверным заработком журнального художника. Братья не ладили, всегда жили в разных номерах и встречались чаще всего в многолюдном обществе.

Не было у них родственной близости, а их родство в искусстве даже грозило еще большей рознью. Адольф ревниво относился к растущей известности младшего брата. Теперь, говоря о картинах Левитана, все реже прибавляли к этому имени словечко «младший». Ясно, что похвала и внимание относились к молодому пейзажисту.

Антон Павлович, который нередко встречался с Адольфом на страницах одних и тех же журналов, в письме к Лейкину сообщал, что с ним живет художник Левитан, в скобках заметил: «Не тот, а другой — пейзажист». Левитан-старший был известен в журнальной среде, Левитан-младший — в большом искусстве.

Еще в одном доме Левитан часто виделся со всеми Чеховыми и братом. Он бывал у Софьи Петровны Кувшинниковой, которая устраивала званые вечера и приглашала писателей, художников, артистов. Посещала ее салон Мария Николаевна Ермолова, здесь пел Донской, играли известные музыканты.

Жили Кувшинниковы в доме под пожарной каланчой, неподалеку от знаменитого Хитрова рынка.

Дмитрий Павлович был полицейским врачом. Не раз, когда в гостиной жены собиралось пышное общество, его вызывали остановить кровь, забинтовать рану или дать медицинское заключение о только что совершенном преступлении.

Он был общим любимцем, и даже хитровские жулики относились к нему с грубоватой нежностью.

После мрачной прокуренной комнаты полицейского участка, после зверских лиц и зрелища крови Кувшинников входил в освещенную гостиную. Он слушал звуки виолончели, пение, игру жены на рояле. Софья Петровна — в центре внимания, она — душа салона.