Гора трех скелетов - Артур Баневич

– Вы сербка? – (Она не ответила.) – Значит, наполовину сербка. А вторая половина у вас польская… Верно?

– Я знаю сербохорватский, хорошо знаю английский, не очень хорошо русский, немного немецкий, албанский, болгарский… – Она слабо улыбнулась. – У меня, должно быть, способности к языкам. А польский я учила здесь, когда вышла замуж.

Доводилось мне слышать и более конкретные ответы на свои вопросы. Но, в конце концов, дело было не в ее родителях.

– Давайте договоримся, – предложил я, – если вы не хотите говорить о чем-то, сделайте так… – Я сложил треугольник из указательных и больших пальцев, касающихся друг друга кончиками.

– А что это? – Она растерянно улыбнулась.

– Понятия не имею. Это один мой приятель выдуман. Видите – Треугольник? У вас есть водительские права?

– Н-н-нет. – Она наморщила лоб. – Но я, кажется, догадываюсь, что вы имеете в виду: бывают такие дорожные знаки.

– Совершенно верно, предупредительные. Знаете, только, ради бога, не говорите, что отца нужно искать на Балканах…

Она опустила голову и посмотрела на меня сквозь ресницы… Или из-под бровей? Они у нее были густые и светлее, чем волосы. Не светлые, а просто светлее. Подкрашивать их тушью нужды не было. Они придавали ее лицу какую-то возвышенность, что ли. Как у красавиц на картинах старых мастеров. Сказать по правде, красавицей она вовсе не была, и, что забавнее всего, именно это мне в ней и нравилось. Она не отпугивала аурой прекрасной недоступности и в то же время была эффектной, влекущей… Идиотский гимн красоте звучал в моей душе, пока колдовские глаза Йованки гипнотизировали меня, и я под их воздействием мало-помалу смирялся с неизбежным…

– А это нужно говорить? – услышал я как сквозь сон.

Странное дело, я только улыбнулся:

– Значит, я должен ехать на Балканы…

– Не один, нет! – Она энергично мотнула головой. – Мы должны ехать вдвоем. Я знаю, вы не владеете сербским, это чужая страна… И вообще…

– Вдвоем?! Но это же совсем другое дело!.. Во сколько? – Я сделал вид, что смотрю на часы.

– Я знаю! Вы считаете меня сумасшедшей…

– Сумасшедшей? Ну что вы!.. – Я вздохнул. – А ведь надо было бы. Вы что, не видите, какой из меня детектив? Черт меня дернул напечатать дурацкие объявления в газе…

И опять она перебила меня:

– А я пришла к вам вовсе не из-за ваших объявлений! Не такая уж я дура, чтобы ничего не видеть…

– Но вот видите, видите! – воскликнул я с горьким удовлетворением.

Некоторое время она молчала, сведя брови.

– Я думала, вы действительно хотите помочь мне.

Некоторое время мы молчали. Потом я сказал, помешивая ложечкой пустой кипяток:

– Но я ведь до сих пор не знаю, чем могу помочь вам. А помочь хочу. И вам, и вашей девочке… Вот поэтому я бы и советовал вам поискать кого-нибудь другого…

Йованка вздохнула:

– Но денег на профессионала у меня нет. Да и не в этом дело… Вы верующий, пан Малкош? – (Некоторое время я недоуменно смотрел на нее.) – Простите, пожалуйста, но тому, кто верит в Бога, было бы легче понять меня. Я знаю, это глупо, но когда я прочитала ту статью… ну, это было для меня как Божий знак, не иначе. Порой не знаешь, что делать, мучишься годами, и вдруг тебя словно бы осеняет, как молнией в темноте…

– Минуточку! О какой статье вы говорите?

– О той – в «Политике»… Ну вы же знаете!

– Да, честно говоря, и знать не хочу. Я не покупаю вашу «Политику». Понимаете?… Я не читаю таких газет.

Мне казалось, что я все объяснил ей предельно ясно. Должно быть, психолог из меня был никакой. Йованка странно улыбнулась:

– Но для этого номера вы должны были сделать исключение…

Мой тупой взгляд сказал ей куда больше слов. Крайне удивившись, Йованка встала. Она подошла к шкафу, вынула оттуда свою сумку. На этот раз гостья моя копалась в ней сравнительно недолго. На стол передо мной лег цветной еженедельник. Той самой статьи, на которой остались отпечатки Божьей руки, искать не было нужды, достаточно было взглянуть на обложку. Большую ее часть занимала послужившая фоном фотография поросшей лесом горы с фрагментом дороги и бронемашиной на переднем плане. Поперек горы крупными красными буквами было напечатано: «Он не ошибается!» – а справа черными буквами помельче цитата из материала о героях Монте-Кассино.[3] Там же справа, но вверху, были помещены названия хитовых статей номера.

– «Польский путь в Европу», – зачитал я вслух, морщась. – «В ошмянском повяте»… «Выберите меня, и я это сделаю!..» – Сначала я поднял глаза, потом брови: – Надеюсь, это не цитата из моего объявления?

Йованка Бигосяк смотрела на меня широко раскрытыми глазами.

– Вы что, и тогда были… пьяным?

– Тогда?… Пожалуй что нет. Если б был под газом, ей-богу, придумал бы что-нибудь поинтересней… – Я ткнул пальцем в самый хвастливый из трех заголовков. – Там, на лестнице, была бы сейчас очередь, если б я действительно принимал участие в этом свинстве…

Она в ужасе покачала головой:

– Господи, вы и вправду ничего не помните… Как же так можно, с пьяным… Какая же она курва в таком случае!

Я впервые услышал от нее по-настоящему польскую фразу. Энергичную, сочную!

– Кого вы имеете в виду?

– Эту Ковалек, журналистку. – Йованка произнесла фамилию с нескрываемой ненавистью. – Мы с ней о вас говорили по телефону… Я думала, она вас хорошо знает, просто соловьем пела, обещала познакомить.

– Вы сказали – Ковалек?

Что-то забытое шевельнулось в темных глубинах моей памяти.

Ладонь Йованки громко шлепнула по журнальчику.

– Если вы, пан Малкош, этого действительно не читали, то лучше уж и не читайте!

– Вы серьезно?

– Это плохая статья. Вас она не обрадует. Я могу рассказать, что там написано.

– А я могу прочитать.

– Вам будет неприятно. – Судя по тому, как Йованка поморщилась, именно это чувство она в данный момент испытывала.

– А какое имеет значение?

– Но ведь речь-то о вас… Поймите, Оля – мой единственный ребенок, а вы – моя единственная надежда на ее спасение. Я думала… Ну я совсем по-другому думала о вас. Либо эта Ковалек плохо пишет, либо я плохо понимаю по-польски.

– Я разочаровал вас?… Помню я эту мадам. Я и впрямь был пьян, когда она сюда заявилась. Мы, кажется, говорили о Боснии, обо мне, о том, как мне сейчас живется… Знаете, такой типично польский психоанализ после литра натощак… – Я невесело улыбнулся. – И чего я там наплел?

– Наплели?… Не знаю, по-моему, так все очень даже связно и все по делу, без лишних подробностей. Ковалек считает, что вы настоящий профессионал, тот самый сапёр, который все-таки разок ошибся. По вашей вине двое погибли, а третий остался калекой. Следствие раскопало не все, Ковалек знает куда больше. Сейчас, после того как она поговорила с вами…

– Я признал свою вину?

Губы ее тронула бледная усмешка.

– Да нет же. – Она ткнула пальцем в красные буквы на обложке: – Это, собственно, цитата из вашей исповеди.

– Я заявил, что никогда не ошибаюсь?!

– Ну, не дословно, но что-то вроде этого. Капитан Малкош сделал все, что было в его силах, и не считает себя виновным…

– Как бы не так! – спокойно сказал я. – Капитан Малкош сделал все, как положено по Уставу, но виновным себя считает безоговорочно. Три трупа и одна оторванная нога. Такие вещи не забываются…

– И все-таки она дрянь! – сказала Йованка. – Такие статьи не пишутся впопыхах. И не берут интервью у пьяных…

Она убрала руку с журнала, дав мне наконец возможность рассмотреть обложку повнимательней.

«Монте-Кассино нового века». Так было написано мелким шрифтом под красными буквами. Подзаголовок статьи был обо мне, а не реклама горного курорта.

– Здесь, на этой дороге, – она показала на фотографию, – недавно случилось несчастье… Только не на этой горе, а на другой, которая по-соседству… Читатели любят всякие там истории про необыкновенное. Просто проклятая Богом гора.

– Гора… Какая гора?

– А вы не узнаете? Это же она – гора Трех Скелетов. Вы же сами ее так назвали, если не ошибаюсь…

Как раз в этот момент ко мне кто-то постучался.

Своего оружия у частного детектива Марчина Малкоша, увы, не было. Имелся лишь выданный Марковским газовый пистолет, который я просто не успел вернуть. Его я и вынул, чтобы произвести впечатление на клиента.

– Лучше уж возьмите кочергу, – тихо сказала Йованка Бигосяк.

Несколько ошарашенный не очень типичной для обыкновенной женщины реакцией, я на цыпочках пересек спальную комнату, тихо прикрыл за собой двери, затем, уже не таясь, протопал через свой так называемый офис и, сохраняя безопасную дистанцию, приоткрыл застекленные двери.

В прихожей стояли два совершенно незнакомых мне типа. Одному – голова у него была стрижена под бандита, а нос недавно сломан – было лет тридцать. У них обоих были удивительно светлые голубые глаза. Второй поразительно походил на первого, но выглядел на пяток лет постарше и поумней: по носу его еще не били.