Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца - Анатолий Приставкин

Все эти неновые новости мы приняли молча. Мы про себя знали, что школа нам не нужна. И Чушке не нужна, и Тусе, и Ужу… Мы из «спеца», и это в нас въелось, как клеймо, на всю жизнь. Нас и дальше всякие «спецы» ждут: спецучилища (под надзором), спецремеслуха… спецколония… спецлагерь…

И спецохрана, само собой. А стаж нам, точней «спецстаж», начисляется с рождения. С корзины то есть, которая уже с решеточкой.

И везде, везде там свое образование, и учителя свои, и школа совсем другая. Там Сабонеев не в чести, ибо он может помочь выжить карасям, но нам помочь выжить в тех «спецусловиях» не может.

Вот в моей «Истории», которую я подобрал в светлый час на пожаре… А светлый оттого, что горел-то дом ночью и светло было! И все наши хапали из огня что ни попадя, какую-то тумбочку с продуктами расшарапили… Только мне из тумбочки ничего не обломилось, а я от огорчения книжку подобрал, у нее уже края тлели! Посмотрел: «История»! Что за «История» такая, вот пожар – это правда история, да еще, видать, уголовная, потому что легавые прибежали… А мы – тикать, я книжечку скорей за пазуху! От нее и до сих пор дымом пахнет! А мне, когда читаю, все кажется, что дымом пахнут истории, которые в ней рассказываются. А там, значит, есть история про Всемирный потоп, как всю землю залило водой, а один старик-то не растерялся, сколотил плот да всех тварей на него и насажал, и чистых, и нечистых… Тем и спаслись… Он их небось в корзинках держал… А на некоторых корзинках, чтобы не спутать, бирочка: «нечистый»! Как про нас написано, мы, ясное дело, нечистые, потому что грязные… А Чушка – в роли того старика. Небось на плоту-то «спецрежим» был, иначе бы перетопли все!

Носит нас по океану, а куда причалим, неизвестно. Да и причалим ли? Вот вам и Сабонеев! Который о карасях болеет и лещах разных.

За размышлениями я чуть главного не пропустил. А главное вот что: до школы остались недели, и нас посылают в колхоз на уборку свеклы.

До меня дошло, когда все закричали «ура»: поездки в колхоз у нас любят. В колхозе воля, в колхозе жратье! Хочешь – иди в поле, а хочешь – в лес, никаких тебе ментов и легавых, кроме пьяного бригадира дяди Феди. В лесу, правда, не слишком разживешься, гриб там какой-то схаваешь, орех подберешь, и все. Зато в поле много кой-чего съестного растет, свекла, к примеру, ее можно сырой жрать, или турнепс, или морковь… А морковью брюхо набить – счастье!

Нас распустили, велели ложиться спать, с утра пораньше будет от колхоза машина. Я лег и все о документах своих зарытых думал.

Колхоз колхозом, а документы обратно добывать надо.

Кругом гудели разговоры вокруг поездки, вспоминали, как в прошлый год на рынок колхозный бегали.

На том же рынке можно даже под ногами что-то найти. Теряют все и везде, но тут особый глаз нужен. В «спеце» есть такие, их почему-то «грибниками» зовут. Вот и сейчас один «грибник» похвалился, что червонец вчерась нашел! А кто-то сказал:

– А я сотню видел… Правда, не успел, другие из-под носа вырвали!

Тогда крикнули:

– Эй! Дайте свет, хочу посмотреть на фраера, который сто рублей видел! Может, он сто вшей видел! А не сто рублей!

И снова заржали.

Известно, что люди теряют бумажники, кошельки, даже хлебные карточки. Но только все знают, что хотя легенды о больших деньгах бытуют среди «спецов» все время, а вот находят-то мелочишку, рубль там или два. Хвостик однажды рылся в помойке, видит, мокрый рубль лежит. Схватил, а он не целый – половинка! Так Хвостик, бедный, всю помойку в поисках второй половинки перерыл, а потом от огорчения заплакал.

Я слушал чужой треп про деньги, как кто-то их нашел и сукой божится, что нашел, а ему не верят. И правильно делают, что не верят. Я бы тоже не поверил, да ведь сам недавно закопал. Не сотню, даже не тысячу!

И вдруг мне стало холодно от мысли, что их там уже нет, без меня откопали. Потому что любой, кто придет на бугорок, а бродят там многие, всякая шушера, сразу увидит, что землю тут рыли. Это только кажется, что надежно землей присыпано и мусором забросано… У такого, как наши «грибники», глаз навострился на штык в землю-то видеть!

Я даже подскочил, вообразив, что это, мое, завернутое в бумажку, кто-то тырит в тот момент, когда я тут разлеживаюсь, байки дурные о находочках слушаю.

А у меня своя находка, родная, кровная, в этот момент пропадает!

Ай да Серый! Ай да ловкач! За бесплатно подарочек кому-то сделал! А сам теперь червонец найти мечтает!

Я натянул штаны, а рубаху в руках потащил, якобы в уборную, которая на дворе стоит. Выскочил на крыльцо, а тут как тут наша Туся дежурит, со сторожем лясы точит… А сторож-то, мы это знаем, хоть инвалид, а Чушке да в милицию все доложит. Ему где-то полчелюсти снесло, так вторая половина, как целая, доносит!

Он за свои нынешние геройства даже паек особый получает! Как же! Не просто пацанов, а опасных, то есть «режимных», сторожит!

Протрусил я мимо него да Туси, в темную уборную забежал. Кожей, пока летел, почувствовал, что ко всему еще и дождик накрапывает. Вернулся, спиной ощущая: криворотый меня глазом проследил, – и опять нырнул под одеяло. Чуть согрелся, стал дальше думать, как со своей оплошкой быть. В окно если удрать, то надо час, а может, два не спать. Да если и выскочу, в темноте-то мне документов не найти.

Всю ночь, даже не просыпаясь, я слушал: дождь шумит, разойдясь за окном. А мне все снилось, что я под этим дождем ищу свои документы. Одну ямку вырыл, не нашел, стал другую рыть, и третью… и четвертую… Наверное, за ночь я ямок сто вырыл, но так ничего не нашел. А когда проснулся утром, у меня пальцы от копания болели.

14

Утром я сбегал и откопал свои документы, они даже не успели отсыреть. Земля, а сохранилось не хуже, чем за моей пазухой. Теперь я засунул пакет в «Историю», а «Историю» запрятал поглубже под рубаху. При себе-то надежней, если шмона нет. Так и поехал в колхоз в машине, ощущая кожей, что документы при мне, около тела!

Ехать недалеко, километров десять. И места знакомые, мы тут несколько раз бывали: поле, овражек и дом с навесом, который зовется «полевым станом».

Пока искали бригадира дядю Федю, который всегда под хмельком, Кукушата разбрелись по полю. Кто непрактичней, побрел искать брюкву или морковь, другие же тут, на жнивье, стали собирать улиток, у себя в «спеце» мы их всех живьем съели, ни одной в округе не осталось.

Я ушел в овражек, присел на траву и достал свой пакет. Снова ощупал его, он был на диво сухой. Или над моим бугорком не капало?

Развернул бумагу, расстелил на земле, а на нее сверху положил документы. Стал их по очереди рассматривать, но начал со сберегательной книжки. Про свое рождение я не хотел, не мог читать. Мы уже один раз смотрели с Машей книжку. Но это все равно что кучей шарапить из одной миски!

Смотреть, как и жрать, надо в одиночку. Чтобы все принадлежало только тебе: твоим рукам, твоим глазам, твоему желудку! А больше никому! Ни Чушке, ни Маше, ни даже товарищу Сталину!

Хотя нет, товарищу Сталину, если бы сказали, я бы корочку от пайки не задумываясь отдал!

Я пощупал, погладил серую плотную бумагу, попробовал на язык, потом понюхал. Вкуса никакого, а пахла она дымом, оттого что лежала в «Истории». На обложке был нарисован сверху герб, а ниже крупно надпись: «СБЕРЕГАТЕЛЬНАЯ КНИЖКА». Ну, понятно, берегут, чтобы не сперли… Что же у них там, в кассе, своих жуликов, что ли, нет?!

Ниже крупной надписи шли помельче: «ощадна книжка», «омонат дафтарчаси», «сактык ктапшасы», «сактык книжкасы»… А дальше совсем уже не по-нашему. Я так понял: наводят тень на плетень, чтобы показать, что не воруют… Запрятали, мол, так, что не найдешь. В общем, сактык книжкасы! Не лезь, мол, гад, а то по рукам! И по сактыку!

Я открыл страничку, где стояли обозначенные цифрой деньги, ее Маша тогда показала! Но с Машей я ничего и рассмотреть не успел, не только прикинуть про себя, что же эта цифра на самом деле означает.

Я стал внимательно изучать эту страницу. Там было написано: «приход», «расход», «остаток» и «подписи». Никаких «приходов» и «расходов» в книжке не было, и «остатка» тоже не оставалось, а подпись стояла одна, и та закорючка. Вот тебе и «сактык»! Доказывай потом, что деньги им отдавал! Фигу докажешь! Сактык тебе, скажут, моржовый, а не деньги!

Цифра тоже была одна, ее написали от руки чернилами: единичка, потом нули. Единичка-то одна, а нулей много. Целых пять штук.

Надо бы вслух произнести цифру, но у меня язык увяз, не поворачивается, уж очень она была ненормальная. Вот когда в школе в задачке пишешь, то она кажется нормальной, а здесь нет. Стоит представить, что это не из задачки и обозначаются не тонны стали или там угля, добытые стахановским трудом, а рубли, которые якобы реально существуют, – становится не по себе. Но, правда, я не верил, что эти рубли на самом деле есть. Для кого-то, может, и есть, а для кого и нет. У меня лично таких денег быть не может. У меня могут быть одни нули… Без палочки…

Пять нулей, вот что тут мое!