Год невозможного. Искусство мечтать опасно - Славой Жижек

Зачем мы тратим время на все эти диалектические анекдоты? Потому что они в чистом виде показывают нам, как работает идеология в наши якобы постидеологические времена. Для того чтобы выявить так называемые идеологические искажения, необходимо отмечать не только то, что было сказано, но сложное взаимодействие того, что было сказано, и того, о чем умолчали: что именно из несказанного проявилось в том, о чем сказали, — получили ли мы кофе без сливок или кофе без молока? Есть политическая равноценность этих рассуждений: в хорошо известном анекдоте из социалистической Польши покупатель входит в магазин и спрашивает: «Нет ли у вас случайно масла?» Ответ: «Извините, но в нашем магазине нет туалетной бумаги; вон в том магазине через дорогу нет масла!» А как насчет сцены в современной Бразилии, где во время карнавала люди из всех классов танцуют вместе на улицах, стирая свои расовые и классовые различия, — но очевидно, что это не одно и то же, когда безработный позволяет себе разрядку в свободном танце, забывая тревоги о том, как обеспечить семью, и когда богатый банкир разрешает себе идти и хорошо себя чувствовать рядом с другими людьми, забывая, что он, между прочим, является кредитором бедных рабочих? Они выглядят одинаково на улице, но рабочий танцует без молока, тогда как банкир танцует без сливок… Реклама дает нам другой поразительный пример, когда отсутствие выступает как определяющий фактор. Вспомните, как часто мы читаем на упаковке продуктов: «без добавления сахара» или «без консерваторов или пищевых добавок», — не говоря уже о «без калорий», «без сахара», «без жира» и т. д. Уловка состоит в том, что каждое «без» дает ощутить (сознательно или нет) присутствие какого-то другого «с» (кока-кола без калорий и сахара? Хорошо, но с искусственными заменителями сахара, которые создают свои риски для здоровья…).

То же самое относится и к разочарованию после 1990-х: как следует из названия польского движения, протестующие диссиденты хотели свободы и демократии вместе с солидарностью, напрочь отсутствующей в условиях капитализма, но получили они как раз свободу и демократию без солидарности. То же самое происходит и с широко распространенной критической реакцией на продолжающуюся «орбанизацию» Венгрии. Если папский эдикт именовался Urbi et Orbi («городу и миру»), это означает, что он был адресован не только Городу (Риму), но всему католическому миру. И когда большинство критиков ограничивают себя urbi, они пренебрегают измерением orbi в текущих венгерских событиях. История «орбанизации» Венгрии хорошо известна: благодаря превосходящему большинству в венгерском парламенте правопопулистская партия Fidesz премьер-министра Виктора Орбана получила возможность внести изменения в конституцию; более того, она ввела новые правила, которые позволяют ей принимать законы всего лишь за один день и без соответствующего обсуждения. И она пользуется своей властью в полной мере, принимая целые серии новых законов — вот наиболее одиозные из них:

• Закон, который заклеймил бывшую коммунистическую партию и ее преемников ярлыком «криминальные организации», сделав, таким образом, Венгерскую социалистическую партию и ее лидеров коллективно и индивидуально ответственными за всю преступную деятельность коммунистических партий, существовавших в Венгрии в прошлом.

• Новый закон о СМИ создал орган, контролирующий средства массовой информации, члены которого назначаются ведущей в парламенте партией. Для того чтобы работать легально, все медиаиздания должны быть зарегистрированы в этом органе. Комитет сможет налагать на медиаиздания штрафы до 700 000 евро за «несбалансированное освещение новостей», за публикацию материалов, которые комиссия сочтет «оскорбительными» для определенной группы или «большинства» или нарушающими «общественную мораль». «Грубые» нарушения могут привести к отказу в регистрации. Этот закон также отменяет правовую защищенность журналистов от необходимости раскрытия своих источников информации.

• Новый закон о религии автоматически признает только четырнадцать религиозных организаций, вынуждая остальные группы (более трехсот, включая представителей мировых религий, таких как буддисты, индуисты и мусульмане) проходить сложную процедуру перерегистрации. Заявители должны доказать как минимум сто лет существования своей организации на международном уровне или двадцать лет официальной деятельности в Венгрии; их аутентичность и теология должны быть оценены академией наук Венгрии, парламентским комитетом по правам человека, комитетом по вопросам религии и, наконец, утверждены двумя третями голосов в парламенте.

Мы можем продолжить это перечисление вплоть до изменения названия государства: больше нет Венгерской республики, но есть просто Венгрия, некая аполитично-этническая сакральная сущность. Эти законы подверглись жесткой критике, как в самой Венгрии, так и за ее пределами, как представляющие угрозу европейским свободам. Бывший посол США в Венгрии даже с иронией предположил, что вскоре Венгрии может вновь понадобиться Радио Свободная Европа. Основной парадокс этих законов заключается в напряженных отношениях между формой и содержанием. Хотя они представлены (с точки зрения содержания) как антитоталитарные, т. е. хотя их видимой мишенью выступают остаточные явления коммунистического режима, их реальной мишенью являются либеральные свободы — эти законы представляют собой настоящую атаку на Европу и несут настоящую угрозу европейскому наследию. Поэтому либералы не могут позволить себе тайную самодовольную надежду на то, что кто-то делает за них грязную работу по очищению сцены от остатков «тоталитаризма» (подобно тому, как консервативные немцы, которые, хотя и были против нацизма, втайне радовались тому, как Гитлер расправился с евреями), — их очередь уже пришла.

Легко указывать на непристойную абсурдность этих законов — в сегодняшней Венгрии диссиденты, некогда боровшиеся с коммунизмом, а сейчас преданные либерально-демократическому наследию, рассматриваются правящей партией как соучастники в преступлениях коммунизма. Однако либеральное самодовольство является ошибочным также и по другим причинам: оно продолжает концентрироваться только на венгерском urbi, забывая об orbi глобального капитализма, имплицитно в нем присутствующем. За легковесным осуждением правления Орбана скрываются другие вопросы: Почему происходит дрейф посткоммунистической Восточной Европы в сторону правонационалистического популизма? Как могло что-то подобное (уже не республике) Венгрии возникнуть из счастливого глобального либерального капитализма фукуямистского толка? Как-то в 1930-х годах Макс Хоркхеймер возразил легковесной критике фашизма: те, кто не желает говорить (критически) о капитализме, будут хранить молчание и по поводу фашизма. Сегодня мы можем сказать: те, кто не желает говорить (критически) о неолиберальном мировом порядке, будут хранить молчание и по поводу Венгрии.

Почему? Давайте вспомним еще об одном законе, одобренном недавно венгерским парламентом. Этот закон обычно относят ко все той же категории антидемократических законов. Когда он будет принят, он приведет к исчезновению центрального банка как самостоятельного института и предоставит премьер-министру право назначать его вице-президентов. Он также увеличит число политических назначенцев в Монетарном совете, устанавливающем процентные ставки в соответствии с интересами страны… Разве критика этого закона не выделяется в ряду прочих упреков в антидемократизме? Подобно тому, как Маркс с иронией говорил, что «свобода, равенство и Бентам» — это лозунг капитализма, не хотят ли западные либеральные критики навязать Венгрии «свободу, демократию и НЕЗАВИСИМЫЕ БАНКИ»?

Экономический контекст этого упрека, конечно, понятен: «независимые банки» — это условное обозначение для «суровых мер», вводимых ЕС и МВФ. Тем самым создается впечатление, будто демократические права и неолиберальная экономическая политика — это две стороны одной и той же медали. Отсюда уже недалеко до утверждения, что те, кто выступает против неолиберальной экономической политики, также представляют угрозу для свободы и демократии. Необходимо недвусмысленно отвергнуть эту логику: не только два эти измерения (подлинная демократия и неолиберальная экономика) не зависимы друг от друга, но в современных условиях подлинная демократическая политика выражается именно в народной оппозиции по отношению к «нейтральным», открыто аполитическим технократическим экономическим мерам. Даже на уровне государственной политики контроль за банковскими операциями часто доказывает свою экономическую успешность, когда необходимо справиться с разрушительными последствиями финансового кризиса. Это, конечно, ни в коей мере не оправдывает экономическую политику, проводимую правительством Орбана. Необходимый вывод с предельной ясностью сформулировал Гашпар Миклош Тамаш [31]: «Если защита демократических институтов происходит одновременно с продолжающимся обнищанием венгерского народа (в результате мер экономии, навязанных ЕС и ВМФ), мы не должны удивляться, что граждане Венгрии не высказывают энтузиазма по поводу восстановления либеральной демократии» {35}. Другими словами, нельзя идти одновременно в двух направлениях, возрождения демократии И неолиберальной политики экономии: кофе демократического возрождения можно подавать только без сливок экономического неолиберализма.