Испорченная женщина - Доминик Дьен

Виржини чувствует, что у нее нет сил противостоять этому очередному испытанию. Ей и без того тяжело жить. А теперь новые образы наслаиваются на те, которые давно и неотвязно преследуют ее, лишь усугубляя ее мучения. Она с убийственной отчетливостью представляет себе свою мать, лежащую обнаженной в объятиях молодого человека. Это невыносимо.

Вечером Катрин не переодевается, как делает обычно, вернувшись домой. Она рассеянно смотрит телевизор, дожидаясь возвращения Жана. Тот приходит по своему обыкновению в восемь часов и выглядит удивленным, застав ее сидящей на диване в гостиной.

– Что ты здесь делаешь? Уже вернулась?

Он произносит это слегка раздраженным тоном, поскольку очень дорожит этой короткой передышкой перед ужином, во время которой он может полностью расслабиться.

– Что ты имеешь в виду? Я всегда возвращаюсь в это время!

– Так почему ты еще не переоделась?

– А зачем мне переодеваться? Тебе не нравится, как я одета?

– Потому что обычно ты всегда переодеваешься, когда приходишь домой, вот и все! Правда, с некоторых пор ты все делаешь не как обычно… – Последние слова срываются у него с языка против его воли, так как он решил для себя, что не будет делать ей никаких замечаний.

– Что ты хочешь этим сказать? – голос Катрин становится более резким, выдавая ее нервозность и беспокойство.

– Ты действительно хочешь продолжить этот разговор?

Жан уверен, что Катрин на этом и остановится – ведь она ценит собственное спокойствие превыше всего.

– Мои привычки ничуть не изменились!

Она провоцирует его… Это что-то новенькое… Но чего она добивается? Неужели ей что-то известно?..

– Катрин, не раздражай меня, я не хочу ни о чем разговаривать.

– Как всегда!

Жан Салерн переключает телевизор на другой канал. Сердце его бьется учащенно. На экране появляется лицо Патрика Пуавр д'Арвора.[3] Это несколько успокаивает Жана. Телеведущий – такая же неотъемлемая часть его жизни, как собственное отражение в зеркале. Он помогает ему подготовиться к тому, чтобы снова надеть свою обычную скучающую маску. Жан делает вид, что полностью поглощен новостями. Главное – не дать втянуть себя в этот разговор… Они с Катрин никогда не ссорились, и ему не хочется начинать это сейчас. Особенно сейчас. Наконец, Катрин поднимается и выходит. Жан облегченно вздыхает и слегка ослабляет узел галстука.

За ужином Катрин всматривается в членов своей семьи. Свекровь в этот день ужинает с ними. Равно как и Кристиан. Брат Жана всегда казался Катрин частью интерьера, и она никогда его не любила. Хотя непонятно, почему она жаловалась на то, что он постоянно сует нос не в свои дела. По правде говоря, ей совершенно не в чем его упрекнуть. Просто что-то в нем (что она никогда не могла четко сформулировать) раздражает ее. Катрин затрудняется сказать, кого ей следует опасаться больше: свекрови или Кристиана, с его слащавым голосом и вечно бегающими глазами. Подолгу пристально рассматривая своих домашних, Катрин пытается определить, знает ли кто-нибудь из них? Неужели перед ней сидит автор тех грязных писем? Нет, невозможно, иначе они бы уже давно устроили скандал и выставили ее из дома. Здесь каждый верен себе. Они такие же, как всегда. Пустые и скучные.

А она – вдруг она и вправду шлюха? И вообще, что такое шлюха? Она вспоминает о том, как закидывала ноги на плечи Оливье, стоявшего перед ней на коленях, о своих обнаженных ягодицах на полированном столе, о языке Оливье, исследующем потайные складочки ее плоти… Да, должно быть, она действительно шлюха…

Интересно, много ли на свете шлюх? Катрин начинает думать о женщинах, с которыми она знакома, но не находит среди них ни одной шлюхи. Кроме себя. Она решает, что ей стоило бы исповедаться, но затем ее мысли переключаются на священника. Она представляет, как член Оливье, твердый и прямой, словно палка, вздымается под сутаной кюре. Она не выдерживает и смеется. За столом воцаряется полная тишина. Все ошеломленно смотрят на нее. Катрин говорит себе, что им даже в голову не приходит то, о чем она сейчас думает. Она видит, как раздвигает ноги перед Жаном и какое у него при этом лицо… Представляет, как сутана кюре, к которому ходит свекровь, топорщится от его эрегированного члена… Она смеется все сильнее и сильнее и говорит себе, что если это и значит быть шлюхой, то это не так уж плохо, и что у всех Салернов вместо головы задница (этому выражению она научилась от Оливье). У всех, кроме ее детей, которых ей неожиданно становится жалко. Смех буквально распирает ее, но тут она видит ухмылку свекрови и думает о дьяволе. Она говорит себе, что тот, кто написал эти анонимные письма, может в один прекрасный день рассказать обо всем ее семье, и тогда случится катастрофа, потому что все отвернутся от нее и она останется совсем одна. Она также говорит себе, что любит Оливье до безумия, но придет время – и его губы будут целовать другую… Ее смех, все более и более резкий, постепенно переходит в детские рыдания, бурные и испуганные, которые разносятся по всей столовой, а затем затухают на плече Тома. Тот поднимается и вместе с Анриеттой помогает ей выйти из комнаты. До Катрин доносится возобновившееся ритмичное постукивание приборов и монотонное позвякивание бокалов. Катрин даже кажется, что она слышит, как они глухо пережевывают большие мягкие куски хлеба.

Она закрывает глаза. Ей ни за что не вынести, если домашние узнают о том, что она делает каждый день. Она скорее умрет, чем будет в бедности и одиночестве влачить тяжкое бремя стыда и бесчестья.

15

МНЕ КАЖЕТСЯ, что Мадам снова заболела! Как тогда, семь лет назад, когда у нее еще не было магазина. Я сказала об этом Месье, после того как его мать с месье Кристианом спустились к себе. Он ответил, что это не может быть рецидив и что наверняка все скоро пройдет.

– Посоветуйте ей, чтобы она как следует отдохнула в понедельник. Она слишком утомляется на работе.

Не знаю, почему он упомянул о понедельнике. Я сразу смутилась и перевела разговор на другую тему. Но так или иначе, он явно не собирается беспокоиться о Мадам! В этом доме одна только я забочусь о ней! И я не допущу, чтобы она подвергала свою жизнь опасности, как в прошлый раз! Все, только не это! Я теряюсь в догадках: уж не заподозрил ли Месье чего-нибудь по поводу отлучек Мадам по понедельникам? По понедельникам, по четвергам вечером – да впрочем, и во все остальное время… Хотя уж лучше мне об этом не знать! Впредь буду поступать, как все Салерны – меньше знаешь, легче жить! Мадам проплакала всю ночь. Я не отходила от нее ни на шаг и спала в ее комнате на кушетке. Однако утром она все равно пошла на работу. Бедняжка ужасно выглядела! У меня так сердце и защемило, когда я ее увидела. Надеюсь, это все не из-за того, что она порвала с ним! В последнее время она казалась такой счастливой! Она не заслуживает того, чтобы ей причиняли боль! Должно же ей повезти хоть раз в жизни!