Кодекс пацана. Назад в СССР - Василий Высоцкий

— позади толпа жаждущих крови. Кровь пьянит голову. Кровь разжигает другую кровь, подобно искре, попавшей в бочку с бензином.

Ночь взорвалась криками, ударами, выстрелами.

Громкий топот ног позади. Тяжелое дыхание. Справа мрачные сосны и забор — не перепрыгнуть.

Слева дорога, кусты и обегающие враги.

Мы как волки. На нас идет охота. Флажками являются фигуры вдалеке. Они приближаются со стороны Советских домов. Они уже знают, что сегодня валят Вокзальных…

Выход только справа. В ворота, а дальше через кусты и деревья в разные стороны. Мы ныряем туда, уходя от преследователей. Самые быстрые ломятся через деревянный забор, по пути вырывая штакетины.

Мы пробегаем сто метров по асфальту и видим, что со стороны концертной ракушки выбегает ещё одна толпа.

— Ты направо, я налево! — кричу я Серёге, ударяя его по плечу.

— Давай! Встретимся в домике! — кричит он в ответ и уходит вправо.

По лицу хлещут ветки молодой рябины, когда я проламываюсь через кусты. Остается полузакрыть глаза и молиться о том, чтобы ни одна ветка не воткнулась в глаз или не попала под ноги.

— Они здесь! — слышится знакомый голос, а в следующий момент мой левый глаз вспыхивает болью.

Как будто среди ночи вспыхнул танцевальный стробоскоп и мазнул лучом по глазам.

Я отшатываюсь и в этот момент под ноги попадает кирпич. С треском валюсь навзничь, группируюсь, чтобы уберечь голову от повреждений.

— Ты! Падла! — слышится голос Серёги, а следом раздается мат и удары.

Пока я выбираюсь наружу, двое пацанов успели сцепиться друг с другом и сейчас посыпают ударами. Стараются от всей души. Серёга сверху и молотит так, как будто сдает на разряд.

Я встаю и хватаю Серёгу за плечо.

— Бежим! Брось его!

— Да сейчас! Это же Коляска! — вырывается из моих рук Серёга. — Он мне ещё за Ленку ответит!

— Брось!

— Сссука! — шипит вертящийся ужом Коляска.

Теперь и я его узнал. И сам бы добавил, но пацаны лежачего не бьют… А времени всё меньше…

— Бежим же! Бежим!

— Наа! — выкрикнул Коляска.

Среди криков, мата и протяжного воя милицейской сирены я расслышал звучный шмяк. Такой шмяк получается, когда тесто ударяют о столешницу, чтобы сделать его мягче. Вот только рядом никакого теста не было!

Серёга со стоном повалился назад. В темноте я смог разглядеть, как по его виску потянулось вниз что-то жидкое, черное…

Его противник вскочил на ноги. Пнул застонавшего Серёгу.

В руке Кольки был зажат обломок кирпича!

Так он…

У меня помутилось в глазах.

— Тварь!!! — крикнул кто-то рядом и пнул Кольку в область живота.

Пнул так, что он отлетел назад и свалился в овраг. Уже через секунду я понял, что это был я. Что этот крик вышел из моего рта. И пинал тоже я!

Но сейчас не до упавшего противника. Я рванулся к Серёге. Он еле дышал. Пульс не прощупывается! Крики раздавались всё ближе. Только кусты скрывали нас от преследователей.

— Беги, Сашок, — слабо прошептал Серёга. — Нам двоим не выбраться… а ты… беги…

— Я тебя не брошу, — прошипел я и попытался схватить Серёгу за руку, чтобы взвалить на плечо.

— Беги, полудурок… — оттолкнул он мою руку. — Брось меня. Вдвоем не выбраться…

Преследователи уже рядом. Я сорвался с места. Помчался туда, где есть дыра в заборе. Она словно была там всегда и по ней сокращали путь через парк идущие на работу люди. А теперь… Теперь она должна спасти мне жизнь.

— Вон он! Хватай пи…раса! Заходи слева!

И снова бег по пересеченной местности. Снова дыхание за спиной и ощущаются клыки на загривке — вот-вот вцепятся, повалят на землю и тогда…

Нет! Не видать вам Сашки Лосева!

Я, оправдывая кличку, ломился через кусты, молодую поросль и пересекал тропинки. Вслед летели палки, осколки кирпичей, мат.

Но соваться ближе никто не решился.

Я выскочил на Пушкина, свернул на Стадионную и припустил так, словно меня дома ждал просмотр диснеевских мультфильмов. Вот только не ради мультфильмов я так бежал. Нет! Сейчас я бежал ради того, чтобы скрыться от бегущей толпы. От преследователей. От того кошмара, который творился позади.

Бежал и чувствовал, как на глаза выходили слезы.

Я не должен был бросать Серёгу. Не должен был его оставлять! Это всё неправильно! Это всё не так! Не так должно было закончиться!

Не так!!!

А под городским небом продолжали раздаваться крики. Где-то скользили фигуры. Где-то мелькали маячки милицейских машин.

Я бежал и забирал вправо. Уходил от дома. Нельзя мне сейчас домой. Никак нельзя!

Дома могут найти мстители и тогда… Тогда все родные пострадают. Пострадает мама, отчим… Да хрен с ним, с отчимом, а может быть дома Алёнка? Тогда как?

Нет, я уходил прочь. Огибал закоулками места, где могут оказаться противники. Уходил в ночное Нефёдовское поле, где прячась по кустам и пожарному оврагу, добрался до «домика».

«Домиком» мы назвали шалаш, спрятанный в кустах неподалёку от рукотворного пожарного пруда. Пруд создавался ещё в те времена, когда большинство домов были деревянные. И что бы машинам далеко не ездить, выкопали этот и ещё несколько подобных дырок в земле. Для спасения села от пожара.

Сам шалаш был местом сборища нашего круга. О нем мало кто знал, только те, кто был посвящен в дела Вокзальные…

Мы обустроили его как могли. Тут был топчан на случай ночевки. Был стол и несколько стульев. Со стороны «домик» не увидеть и если не знать, что он там есть, то можно пройти в трех шагах и не заметить.

Я с опаской прошел рядом с ним, прислушался — нет ли засады?

Но только ветер шевелил густые кусты сирени и вдали раздавался собачий лай. Цикады вели свою заунывную стрекотню, словно распиливая кости усопших… Молчаливая луна смотрела на меня с осуждением, заливая всё вокруг своим мертвенным светом. Вот только осуждения луны мне и не хватало…

Осторожно раздвинув ветви, я протиснулся на площадку перед «домиком». Снова прислушался. Ничего не изменилось. Тогда я отодвинул в сторону дверь шалаша и забрался в небольшое, три на три метра, помещение.

Рухнул на топчан и дал волю своим детским чувствам. Чтобы не орать, закусил палец и тихо заныл, высвобождая злость, разочарование и ненависть к тем, кто всё подстроил.

Пока из тела выходил адреналин вместе с выплескиваемыми эмоциями, мозг бешено работал. Я взвешивал все «за» и