Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 2 - Мурасаки Сикибу

Гэндзи ни на миг не забывал об обитательнице далекой горной усадьбы, но высокое положение, которое он занимал при дворе, не позволяло ему часто навещать ее. Женщине между тем казалось, что она познала сполна всю безотрадность мира, хотя вряд ли у нее были к тому основания… Она по-прежнему отказывалась переезжать в столицу, боясь затеряться среди остальных дам, и Гэндзи, не одобряя этой чрезмерной, по его мнению, неуступчивости и вместе с тем жалея госпожу Акаси, снова поехал в Ои под предлогом очередного молебна.

Жизнь в горном жилище с каждым днем становилась все более унылой. Даже человек, лишенный всякой чувствительности, наверняка затосковал бы здесь. Так что же говорить о госпоже Акаси? Каждый раз, когда Гэндзи приезжал к ней, она невольно вспоминала о том, сколько горя принес ей этот союз, и, хотя хорошо понимала, что он далеко не случаен, столь редкие встречи скорее печалили ее, нежели радовали, и Гэндзи не всегда удавалось рассеять ее тоску.

Сквозь густые заросли мерцают фонари, напоминая снующих над ручьями светлячков.

– Человек, не привыкший к такой жизни, не уставал бы изумляться, – замечает Гэндзи.

– Фонари над водой…Глядя на них, вспоминаюМорские огни.Но не ладьи ли рыбачьиЗанесло к нам случайной волной?

Да, все та же печаль… – говорит женщина, а Гэндзи отвечает:

– Не зная о том,Какие глубины скрываетВодная гладь,Тревожно в волнах качаютсяОтраженья ночных фонарей… (179)

«Из-за кого?..» (180) – в свою очередь, пеняет он ей.

В те дни жизнь Гэндзи текла спокойно и неторопливо. Отдавая много времени служению Будде, он бывал в доме у реки куда чаще прежнего, и скорее всего женщине удалось в конце концов отвлечься от горестных мыслей.

Утренний лик

Министр Двора (Гэндзи), 32 года

Жрица Камо (Асагао) – дочь принца Момодзоно

Пятая принцесса – сестра имп. Кирицубо и принца Момодзоно

Госпожа из Западного флигеля (Мурасаки) – супруга Гэндзи

Гэн-найси-но сукэ, 71-72 года, – бывшая придворная дама имп. Кирицубо (см. кн. 1, гл. «Праздник алых листьев»)

Облачившись в одеяние скорби[1], жрица Камо принуждена была покинуть священную обитель. Министр, никогда не забывавший тех, к кому в прежние времена устремлялись его думы, довольно часто писал к ней, выражая свои соболезнования. Но, к великой его досаде, жрица отвечала более чем кратко, ибо память о прежних страданиях еще не изгладилась из ее сердца.

Узнав, что на Девятую луну жрица переехала во дворец Момодзоно, Гэндзи отправился туда якобы для того, чтобы навестить жившую там теперь Пятую принцессу. Эту принцессу, равно как и бывшую жрицу, ушедший Государь жаловал особой благосклонностью, и, помня об этом, Гэндзи не упускал случая выказать ей свое расположение.

Принцесса и жрица занимали соответственно западную и восточную части главного дома. Несмотря на то что со дня кончины принца прошло совсем немного времени, покои были запущены, повсюду стояла щемящая душу тишина.

Приняв Гэндзи на своей половине, принцесса удостоила его беседы. Она очень постарела за последнее время, ее постоянно мучил кашель. Супруга ушедшего Великого министра приходилась ей старшей сестрой, но сходства меж ними не было. В то время как первая в свои весьма преклонные годы сумела сохранить завидную моложавость, вторая, напротив, казалась дряхлой старухой. Голос у нее охрип, а тело высохло. Впрочем, ведь и жизнь ее сложилась совершенно иначе…

– С тех пор как покинул мир ваш отец, я чувствую себя совсем одинокой. Сгибаясь под бременем лет, уныло влачу дни, и глаза мои почти не высыхают. А теперь и принц Сикибукё оставил меня. Постепенно я перестаю понимать, жива я сама или уж нет? Но ваше милостивое посещение, несомненно, заставит меня забыть все печали… – говорит принцесса.

«О, как же она постарела!» – думает Гэндзи и почтительно отвечает:

– Увы, все так внезапно и неузнаваемо изменилось, когда Государь покинул этот мир. Я был обвинен в неизвестных мне самому преступлениях и долго скитался по неведомым землям. Потом меня снова призвали ко двору, но, обремененный множеством обязанностей, я почти не имею досуга, а потому мне остается лишь сожалеть, что до сих пор я не мог прийти к вам и побеседовать о былых днях.

– О да, я не устаю изумляться, видя вокруг все новые и новые проявления непостоянства мира. Только в моей жизни ничто не меняется, и я часто сетую на собственное долголетие. Правда, узнав о вашем возвращении, я невольно подумала, как обидно было бы умереть, не дождавшись этого радостного дня, – говорит Пятая принцесса дрожащим голосом. – За годы, прошедшие со дня нашей последней встречи, вы стали еще красивее, – продолжает она. – Помню, как поразилась я, впервые увидев вас ребенком. «Что за чудесный свет озарил наш мир!» – подумалось мне. Вы были, пожалуй, слишком красивы, и, видя вас, я всегда терзалась дурными предчувствиями. Говорят, нынешний Государь очень похож на вас. Может быть, это и так, но я совершенно уверена, что даже ему до вас далеко.

Она долго расхваливала Гэндзи, и он с удивлением подумал: «Можно ли так превозносить человека, да еще в его же присутствии?»

– Ах, что вы, мне слишком долго пришлось прозябать в глуши, и я до сих пор не успел оправиться, – говорит Гэндзи, – Государь же так прекрасен, что, пожалуй, и в древние времена не было ему равных. Так что вы весьма далеки от истины.

– А я уверена, что, будь у меня возможность хоть изредка видеть вас, моя и без того долгая жизнь непременно продлилась бы. Вот и сегодня я забываю о старости, и мир уже не кажется мне таким бесконечно печальным, – отвечает принцесса и снова плачет.

– Как завидую я Третьей принцессе! Ведь узы, вас с ней связавшие, позволяют ей часто видеться с вами… Вот и умерший принц раскаивался… – замечает она, и Гэндзи прислушивается.

– В свое время я был бы несказанно счастлив, если бы мне разрешили заботиться о дочери принца. Но тогда никто меня особенно не жаловал, – обиженно говорит он, и взор его невольно устремляется к той части дома, где живет жрица. Ах, когда б он мог хоть краешком глаза ее увидеть! Представив себе изящную фигуру женщины, задумчиво глядящей на прекрасный увядающий сад, Гэндзи тихонько вздыхает.

– Раз уж я пришел сюда, мне следует навестить и госпожу жрицу, дабы меня потом не обвиняли в нечуткости. – И он по галерее переходит в ее покои.

Уже довольно темно, но сквозь обшитые темно-серой каймой шторы видны неясные очертания черного занавеса. Воздух пропитан тонким ароматом курений, убранство покоев свидетельствует о безукоризненном вкусе их обитательницы.

Столь важную особу нельзя принимать на галерее, и дамы проводят Гэндзи в южные передние покои. Прислужница, которую называют Сэндзи, выйдя к нему, передает послание госпожи.

– Я вижу, вы и теперь собираетесь держать меня за занавесями, – обиженно говорит Гэндзи. – Конечно, не так уж плохо снова почувствовать себя молодым, но я надеялся, что мне позволят наконец войти. Мне казалось, что испытания, выпавшие на мою долю в священные для вас годы, дают мне право рассчитывать на вашу снисходительность.

– Долго жила я словно во сне, но вот проснулась и не в силах уразуметь, что более зыбко – сон или явь? Поэтому мне хотелось бы отложить разговор о ваших испытаниях до более благоприятного времени, – передает бывшая жрица.

«А ведь и в самом деле – уразуметь трудно…» – вздыхает Гэндзи, и мысли его невольно обращаются к прошлому.

– Горестей многоДовелось мне изведать за этиЛуны и годы,Но надеялся тайно – богиЯвят милость свою…

Какие новые преграды воздвигнете вы между нами? Многое испытал я, многое передумал, и если б вы позволили мне излить хоть малую часть… – настаивал он.

Никогда еще Гэндзи не казался жрице столь пленительным. Он очень возмужал, однако и теперь был, пожалуй, слишком молод для своего сана.

– Внимая твоимРечам о горестях мира,Тем самым ужеНарушаю обет, навлекаяНа себя немилость богов… -

передает ему жрица.

– Увы… А ведь все мои былые прегрешения давно развеял бог Синадо[2]… – молвит Гэндзи, и, право, трудно не восхититься, на него глядя.

– Я слышала, что не всякая жертва приятна богам… (181) -словно невзначай добавляет Сэндзи, но и ей не удается смягчить сердце жрицы, которая никогда не имела склонности к делам этого мира, а за последние годы стала настоящей затворницей. Не обращая внимания на неодобрительные взгляды дам, она и не думает отвечать.

– Недаром говорят: «Ближе к старости – больше обид»[3], – разочарованно вздыхает Гэндзи, собираясь уходить. – А ведь я хотел только, чтобы вы вышли и взглянули на мои изменившиеся черты (182). Неужели я не заслужил даже этого?