О, Иерусалим! - Ларри Коллинз

Невысокий, коренастый монарх глубоко презирал своих собратьев по Арабской лиге, занимавшихся в Каире глупой болтовней. О самой Лиге он однажды сказал, что это "мешок, который напялили на семь голов сразу". Он презирал всех египтян, а короля Фарука в особенности. Абдалла часто говаривал: "Нельзя облагородить сына балканского мужика, посадив его на трон". Сирийцев, чьи земли Абдалла был бы не прочь присоединить к своим владениям, он считал вздорными забияками. И, разумеется, с первой же встречи в 1921 году Абдалла возненавидел муфтия. Впрочем, эта ненависть была взаимной. "Мой отец, — неустанно напоминал эмир своим приближенным, — всегда предупреждал меня, что следует остерегаться проповедников".

Судьба была несправедлива к Абдалле. В 1914 году Лоуренс Аравийский доверил руководство арабским восстанием не ему, а его младшему брату, и слава обошла Абдаллу стороной. Он был изгнан из наследственного эмирата на берегу Красного моря.

Нынешнее свое покрытое песками королевство он получил из рук Уинстона Черчилля, который милостиво отрезал ему часть Палестины после того, как французы изгнали его брата Фейсала из Дамаска. Долгие годы резиденцией Абдаллы оставалась бедуинская палатка, разбитая на том самом холме, где сейчас высился его дворец. Он горел честолюбием, у него были великие замыслы, а управлял он всего лишь клочком забытой Богом пустыни да горсткой людей.

И вот, наконец, одобренный ООН план раздела Палестины предоставлял ему такую возможность, о какой он четверть века только мечтал, — возможность выбраться из своей трансиорданской клетки и стать властителем солидного королевства, которое соответствовало бы его способностям и наследным правам. Священный город Иерусалим мог сделаться теперь его столицей.

Преданный премьер-министр Абдаллы вошел в кабинет сэра Алека Керкбрайда, британского посланника в Транс — Иордании, и осторожно спросил:

— Какова будет реакция правительства Его Величества, если король Абдалла присоединит к своим владениям ту часть Палестины, которая согласно решению ООН должна отойти к арабскому государству?

В эти дни по мечетям, куда на заре сходились на молитву правоверные, начал разноситься слух: "Возвращается Абу Муса". Услышав эти слова, многие трогались в путь. Из Яффы, Хайфы, Шхема, Дженина и Туль-Карема — из 20 городов, небольшими группами, чтобы не возбудить подозрения англичан, арабы двигались в Бейт-Суриф, небольшую деревушку к юго-востоку от Иерусалима, где предполагал расположиться Абу Муса. В небольшом каменном здании в честь главнокомандующего и его ближайших сподвижников был устроен торжественный прием.

Большинство из тех, кто сидел сейчас, скрестив ноги, на полу вокруг Абдула Кадера Хусейни, не видело своего вождя почти десять лет — с "Арабского бунта" 1936-1939 годов. Тогда Абдул Кадер сражался против англичан, был дважды ранен, бежал в Ирак, четыре года провел там в британской тюрьме.

Затем во время восстания 1938 года он повышал свою воинскую квалификацию в школе подрывников Третьего рейха. Теперь Абдул Кадер вернулся в Палестину, чтобы сражаться против нового врага. Он вовсе не был склонен разражаться проклятиями или, бия себя в грудь, свирепо клясться окрасить Средиземное море еврейской кровью; он был серьезен, спокоен, деловит и твердо знал, чего он хочет.

— Дипломатия и политика, — сказал он собравшимся, — не помогли нам достичь нашей цели. Теперь арабам Палестины осталось только одно: защищать свою честь и страну силой оружия.

Спокойно и методично он начал объяснять стратегию той борьбы, для ведения которой он был прислан сюда муфтием.

Подобно Игаэлю Ядину, Абдул Кадер знал, что война за Палестину будет выиграна или проиграна на дорогах. Никакая другая стратегия не отвечала тем средствам, которые Абдул Кадер имел в своем распоряжении. Лучше всего арабы умели нападать из засады на движущийся транспорт, а так как в еврейских грузовиках и автобусах всегда можно было чем-то поживиться, алчность подстегивала их боевой дух.

Расстелив на ковре большую карту Палестины, Абдул Кадер провел пальцем по цепочке обособленных еврейских поселений, обведенных красной чертой.

Первоначальная задача заключалась в том, чтобы нарушать коммуникации между отдельными пунктами, препятствовать их снабжению и в конце концов блокировать все поселения. Затем палец Абдула Кадера передвинулся в центр карты, к темному пятну в сердце Палестины — Иерусалиму. Арабский военачальник не хуже Бен-Гуриона понимал, что сто тысяч иерусалимских евреев — наиболее уязвимая часть ишува.

— Как только будет достаточно людей и оружия, объявил Абдул Кадер, — мы возьмем Иерусалим в кольцо.

Сцепив пальцы рук и как бы сжимая ими темное пятно на карте, арабский главнокомандующий поклялся:

— Мы задушим Иерусалим!

Часть вторая. Иерусалим: дом, восставший против самого себя

декабрь 1947 года — март 1948 года

7. Разве мы не соседи?..

К середине декабря 1947 года восторженное настроение, охватившее иерусалимских евреев в ту ночь, когда ООН приняла план раздела Палестины, сделалось лишь приятным воспоминанием. Бело-голубые флаги на улице Бен-Иехуды, уныло свисавшие с фонарных столбов, напоминали измятые ленты на похоронных венках. Красочные плакаты, некогда оживлявшие стены домов в еврейских кварталах Иерусалима, теперь были заклеены другими, на этот раз черно-белыми и куда более строгими объявлениями о мобилизации: каждому еврею-мужчине от семнадцати до двадцати пяти лет предписывалось зарегистрироваться для несения воинской повинности.

А дальше, всего в нескольких сотнях метров, и арабском квартале, пожилой шляпочник Филипп Арук выбивался из сил, стараясь выполнить все поступавшие к нему заказы на изготовление фесок. С 1936 года он не продавал столько фесок, сколько теперь. Эта темно-бордовая конической формы фетровая шапка с кисточкой была своего рода условным знаком, по которому снайперы муфтия, все больше наводнявшие город, должны были определять, кто араб, а кто нет.

Днем жизнь в Иерусалиме оставалась относительно спокойной.

Центр города, как и раньше, кишел народом, и в витринах красовались товары, столь же пестрые, как и само население Иерусалима. Из кофеен струился аромат жареного кофе. По городу разгуливали религиозные ортодоксы из Меа-Шеарим в длинных черных лапсердаках, девушки-киббуцницы в шортах и свитерах, йемениты-ремесленники, эмигранты из Германии в своих поношенных, но тщательно отутюженных двубортных костюмах; люди толкались на тротуарах и мостовых и не обращали внимания ни на ругань полицейских, ни на нетерпеливые гудки патрульных машин британской армии.

Однако внимательный взгляд сразу обнаружил бы, что в этой толпе недостает арабов, которые прежде придавали ей своеобразный колорит: исчезли мальчишки-чистильщики, уличные разносчики, торговцы горячими каштанами; исчезли продавцы лимонада, издали возвещавшие о своем приближении звоном медных тарелок. Исчезли и жители окрестных деревень, обычно привозившие в Иерусалим на своих тонконогих осликах горы апельсинов, помидоров, редиски и моркови.

Отчасти из страха, отчасти по приказу муфтия арабы старались избегать еврейских кварталов Иерусалима. Как у евреев, так и у арабов теперь была своя транспортная служба. Евреи ездили на выцветших синих автобусах кооператива "Эгед", арабы — на бледно-серебристых автобусах Арабской национальной компании.

Еврейские такси отказывались возить пассажиров в районы, населенные арабами, а арабские такси не появлялись в еврейских кварталах. Один иностранный корреспондент заметил, что переезд из еврейского района в арабский напоминает поездку за границу.

Арабские и еврейские служащие, много лет работавшие бок о бок, теперь начинали свой день с того, что обыскивали друг друга в поисках оружия. Поездка в суд или в главный иерусалимский банк "Бэрклейс" дорога к которым проходила через арабские кварталы с каждым днем становилась для евреев все более опасной. Для араба столь же рискованной была поездка в какое-нибудь учреждение мандатной администрации, расположенное в еврейской зоне. Даже дети принялись бросать друг в друга камнями по дороге в школу. Основные городские учреждения — центральный почтамт, телефонная станция, правительственная больница, полицейское управление, радиостанция, тюрьма — находились в "Бевинграде", под защитой рядов колючей проволоки. Туда вел только один въезд, около которого день и ночь дежурили двое часовых — араб и англичанин.

15 декабря был взорван водопровод: это было весьма серьезное предупреждение со стороны арабов. Пока англичане чинили водопровод, Еврейское агентство приказало обследовать без липшего шума состояние водосборных цистерн в еврейских районах Иерусалима. Даже то убежище тишины и покоя, на котором арабы и евреи всегда мирно уживались друг с другом, — кладбище — вскоре после голосования в ООН стало ареной стычек. Арабские снайперы несколько раз обстреляли еврейские похоронные процессии, поднимавшиеся по извилистым тропинкам на вершину Масличной горы. Случалось, что эти процессии провожали в последний путь тех, кто пал жертвой беспорядочных перестрелок, все чаще вспыхивавших в Иерусалиме.