Вершины жизни - Галина Серебрякова

«Юнг делает отчет о посещении совместно с Лафаргом второго отделения рабочих-каменщиков; делегатам был оказан восторженный прием и обещана поддержка…

Кример сообщает, что он посетил дамских сапожников Сити… и условился с секретарем рабочих-переплетчиков о посылке делегации на их ближайшее собрание».

Маркс откинулся в кресле. Он был доволен. Непосредственная связь с трудящимися налаживалась. Секретарь, откашлявшись, продолжал читать последний раздел протокола, озаглавленный: «Портные и их последняя стачка».

«Лестер сообщает, что в Эдинбург доставлено известное количество немецких портных; все говорят, что и некоторые из лондонских предпринимателей ведут переговоры о доставке какого-то количества в Лондон. Проживающие в Лондоне немецкие портные образовали комитет и хотят действовать совместно с Советом Международного Товарищества Рабочих, чтобы разбить замыслы хозяев и их агентов в Германии.

Маркс заявляет, что, если Лесснер сообщит ему факты, он сам непосредственно свяжется с немецкими газетами».

Кример закончил чтение протокола и, после того как председатель скрепил его своей подписью, осторожно спрятал в папку, чтобы затем подклеить в большую черную книгу. Члены Генерального совета выпили по чашке крепкого горького чая и продолжили заседание. Сначала избрали двух новых членов Генсовета, кандидатуры которых обсуждались на предыдущем вторнике, и обсудили, кого утвердить секретарем для Польши. Маркс предложил избрать гражданина Бобчинского, находившегося в эмиграции, что и было принято единогласно. Затем перешли к подбору делегатов, которым надлежало посетить и договориться о совместных действиях с объединенным обществом механиков, переплетчиками и бочарами.

После чтения писем из разных стран и городов, споров и вынесения решения, которое утверждалось голосованием, Генеральный секретарь огласил письмо сапожников из Дарлингтона. Они выражали свои симпатии к Товариществу и обещали оказывать ему поддержку. Портные из того же города прислали пять шиллингов и сообщали о присоединении к Интернационалу.

Единая форма заявления для обществ, желающих присоединиться к Международному Товариществу Рабочих, гласила:

«Мы, члены обществ… собравшиеся в… заявляем о своем полном согласии с принципами и целями Международного Товарищества Рабочих и обязуемся распространять и проводить их в жизнь; в подтверждение искренности наших намерений мы просим настоящим Центральный совет принять нас в братский Союз в качестве примкнувшего отделения Товарищества.

Подписали но поручению членов в количестве…

Секретарь

Председатель».

Все новые и новые общества и рабочие объединения вступали в Интернационал. Прошло менее двух лет со времени митинга в Сент-Мартинс-холле, когда великий призыв «Коммунистического манифеста» о соединении воедино рабочих всех стран стал претворяться в жизнь, и вот уже Международное Товарищество становилось сильным и влиятельным. Маркс создал не только его «Учредительный манифест» и «Устав», но и направил всю свою исполинскую волю и умение на то, чтобы слова стали делом. Сам почти нищий, он отдавал Интернационалу последние деньги, не щадя здоровья и сил, работал в нем постоянно, вникая во все без исключения, собирал, учил, оберегал, растил для него людей.

В конце заседания, когда на столе дважды сменились чашки с чаем и пепельницы напоминали отроги Везувия и Этны, Генеральному совету было доложено об организации экскурсии английских рабочих в Ирландию.

— Сколько человек сможет поехать? — заинтересовался Маркс.

— Не менее трехсот. Уже ведутся переговоры с дирекцией лондонской Северо-западной железной дороги, и та дала благоприятный ответ.

— Великолепное начинание, — одобрил Маркс.

Товарищество стремилось всеми возможными средствами улучшить отношения и сблизить ирландский и английский народы. Предложение посетить соседний остров пришлось по душе всем членам Генерального совета. На этом очередное заседание закрылось. Было уже более десяти часов. Лондон отходил ко сну. Вместе с Лафаргом и Лесснером Маркс бодро шел по опустевшим улицам. Как всегда, в руках у него был неизменный, свернутый на этот раз черный зонт. Но небо не предвещало дождя.

— Не выпить ли нам по кружке пива? — предложил Лесснер, давнишний друг Маркса.

Фридрих Лесснер был делегатом почти всех конгрессов и конференций Интернационала. Он поверил в гений Маркса с первой их встречи — еще в пору издания «Коммунистического манифеста».

Упорный, сдержанный, Лесснер, после долгих раздумий приняв решение, уже не отступал от него. Марксизм он принял навсегда. Жизнь убеждала его в правильности этого учения, и не было такой силы на земле, которая могла бы заставить Лесснера поколебаться. Коренастый, с почти квадратной головой, упрямым лбом, большими скулами и широким носом, с прямым, испытующим, смотрящим исподлобья взглядом, с растущей вкривь и вкось лохматой бородой и свисающими на рот густыми усами, он весь был как глыба воли и силы.

— Что ж, Мавр, зайдешь со мной промыть глотку элем? — повторил Лесснер свой вопрос.

— Ты, Фридрих, маг, читаешь чужие мысли, — заметно оживился Маркс. — Тряхнем стариной, человече!

Лафарг предпочитал элю стакан красного вина. И то и другое можно было получить в таверне «Черный бык», к которой они подходили. Содержал ее итальянский изгнанник, осевший в Лондоне, которого знали в Генеральном совете. Он оказывал немалые услуги, предоставляя свое помещение всякий раз, когда это было нужно. Когда Маркс и его товарищи вошли в небольшую таверну, владелец ее был поглощен партией в шашки и не заметил их появления. Маркс очень любил эту игру и, покуда толстая неаполитанка с усиками, которым позавидовал бы любой офицер, и черным пушком на подбородке наливала за стойкой пиво и вино, уселся за столик с шашечной доской. Не прошло и десяти минут, как он обыграл одного за другим водителя омнибуса, плотника, каретного мастера и, наконец, Лесснера.

— Ну и сильны же вы, гражданин Маркс, в шашках, — сказал почтительно хозяин «Черного быка».

— Что шашки, — усмехнулся Лесснер, — наш Мавр кого угодно положит на обе лопатки. Рано или поздно с его головой всех врагов Интернационала победим.

Отдохнув за увлекательной игрой, выпив кружку доброго пива, Маркс отправился домой.

От непомерной работы днями и ночами Карл, и без того ослабленный физически, свалился в тяжелом карбункулезе. По и в постели он отказывался отдыхать и продолжал отделывать и дополнять «Капитал».

Женни часто упрекала Маркса, что он не бережет себя. Фридрих Энгельс также писал об этом из Манчестера:

«…сделай мне одолжение, начни принимать мышьяк и приезжай сюда, лишь только тебе позволит твое состояние, чтобы ты, наконец, мог поправиться. Этим вечным промедлением и откладыванием ты губишь лишь себя самого; ни один человек не в состоянии долго выдержать такого хронического заболевания карбункулами, не говоря уже о том, что может, наконец, появиться карбункул в такой форме, что ты от него отправишься к праотцам. Что тогда будет с твоей книгой и с твоей семьей?

Ты знаешь, что я готов сделать все возможное, и в данном экстренном случае даже больше, чем я имел бы право рискнуть при других обстоятельствах. Но будь же и ты благоразумен и сделай мне и твоей семье единственное одолжение — позволь себя лечить. Что будет со всем движением, если с тобой что-нибудь случится? А если ты так будешь вести себя, ты неизбежно доведешь до этого. В самом деле, у меня нет покоя ни днем, ни ночью, пока я по выцарапаю тебя из этой истории, и каждый день, когда я от тебя ничего не получаю, я беспокоюсь и думаю, что тебе опять хуже».

По настоянию Энгельса Маркс поехал отдохнуть к морю. Он поселился в тихом домике у самого берега и вскоре, отдохнувший, веселый, писал Лауре:

«Очень рад, что поселился в частном доме, а не в пансионе или отеле, где к тебе неизбежно пристают с местной политикой, семейными скандалами и соседскими сплетнями. И все-таки я не могу петь, как мельник из Ди: «Мне ни до кого нет дела, и никому нет дела до меня», потому что есть моя хозяйка, которая глуха, как пень, и ее дочь, страдающая хронической хрипотой. Но они очень славные люди, внимательные и не назойливые.

Сам я превратился в бродячую трость… большую часть дня гуляю, дышу свежим воздухом, ложусь в десять часов спать, ничего не читаю, еще меньше пишу и погружаюсь в то душевное состояние небытия, которое буддизм рассматривает как вершину человеческого блаженства».

Маркс продолжал усиленно работать над «Капиталом», которому отдал двадцать пять лет своей жизни. Ради этой книги ему пришлось отказаться от поездки на Женевский конгресс Международного Товарищества Рабочих, подготовкой которого он занимался.