Мы живем неправильно - Ксения Букша

Итак: мы приехали в гостиницу, но не смогли расстаться и пошли вместе на ужин, а после ужина отправились гулять. Прогулка увела нас далеко, так далеко, что мы заблудились и смогли выбраться к гостинице только в четыре часа утра. Вступив в сонный холл, замерзшие и мокрые (часть времени мы бродили по полю среди засохшей травы, глядя на огни взлетающих самолетов вдали), довольно пьяные, мы окоченевшими руками сгребли ключи от наших номеров и стали подниматься. Когда лифт остановился на моем этаже, Р.И. посмотрел на меня и сделал неверный шаг в коридор. Двери лифта затворились.

– До завтра, – сказала я, улыбнулась и помахала рукой.

– Тьфу ты, пардон, этажом ошибся, – сказал Р.И. – До свидания! – И он побежал вверх по лестнице.

Всего одна минутная заминка. Больше не было ничего. Всю неделю, с утра до вечера, мы ходили неразлучной парой; вместе сидели на одних и тех же семинарах; интересные выступления – обсуждали, на неинтересных – играли в крестики-нолики и в слова и просто переписывались на листке бумаги. Но ни разу Р.И. не дал мне понять, что хотел бы сблизиться со мной, да и я с ним не кокетничала. Сказать по правде (хотя кто поверит такой правде), у меня не появилось ни одной мысли о возможных «отношениях» с Р.И.; даже ту заминку у лифта я оценила только потом, спустя несколько месяцев после конференции, а тогда подумала, что его просто увлек разговор со мной. И все-таки: за неделю я привыкла к его постоянному присутствию; к его профилю (когда мы сидели рядом на семинаре) и фасу (когда сидели друг напротив друга в кафе). Я изучила его руки и его замашки – поднимать одну бровь, держать коньяк во рту перед тем, как проглотить. Неделя была долгой.

Потом мы летели обратно.

Я, вообще говоря, не слишком боюсь летать. Но именно в тот раз я испытала страх, сильнейший, переходящий в панику. Я начала бояться задолго до полета, у меня были какие-то мрачные предчувствия, и они, по кругу, заставляли меня бояться еще сильнее. Я была близка к тому, чтобы сдать билет и отправиться домой на автобусе. Я сказала об этом Р.И., и он успокоил меня:

– Долетим. Сядешь рядом со мной, будем играть в слова и пить коньяк.

Его добродушная уверенность придала мне сил. В то утро дул сильный ветер, разогнавший все облака. Мы залезли в самолет и, скрючившись, поместились в кресла. Слева от меня сидел толстый, равнодушный менеджер, от которого до сих пор пахло домашней едой, справа – Роман Иосифович. Самолет вырулил на взлетную полосу и начал разгоняться. Когда он оторвался от земли, я почувствовала такой прилив страха, что чуть не потеряла сознание. Знаками я попросила у Р.И. коньяку и выхлебала большими глотками полфляжки, не чувствуя ни вкуса, ни алкоголя, но страх не прошел. Меня трясло и тогда, когда погасла надпись «Пристегнуть ремни», и потом, все три часа до Москвы. Р.И. пробовал занять меня разговором, игрой, но впустую – у меня зуб на зуб не попадал, и я могла говорить только о том, как мне страшно и какая высота там, внизу. В довершение мне все время хотелось смотреть в иллюминатор, и я, не стесняясь, перегибалась через толстого менеджера, который очень скоро надел наушники, чтобы избавить себя от моей тихой истерики. Мои переживания были тем страннее, что полет проходил идеально. В темном небе колесило яркое солнце, внизу (ни облачка!) проплывали реки, дороги, города. Но я не могла любоваться: воздушная пропасть между нами и землей стояла у горла.

Ближе к Москве погода испортилась. Поналезли с краев неба серые облака. Вдобавок выяснилось, что внизу уже совсем темно. Садились мы так: мелькнули огни дорог и домов – и самолет тут же весьма ощутимо причалил к земному краю. К этому времени Р.И. рядом со мной уже не было: в какой-то точке полета он ушел от меня в другой ряд, а может, и в другой салон. В чартерных рейсах всегда много свободных мест. Когда я опомнилась от снедавшего меня ужаса, я поняла, что люди уже выходят из самолета, а багаж Р.И. по-прежнему лежит на полке надо мной. Я немного подождала, а потом, подхватив двойную дозу сумок, его и мои, пробралась по проходу и выпросталась наружу.

Меня сразу обдало резким, живительным ветром, темнотой, лучами прожекторов, дождем. Я глянула вниз и увидела, как Роман Иосифович – брдыдзым! – летит по трапу вперед руками, а в конце, странно вывильнув в сторону, падает навзничь, обдирая ладони и правую щеку. Он был пьян.

К счастью, Р.И. был не единственным представителем своей фирмы – его напарник, добродушный пожилой физик, оказался достаточно трезвым, чтобы разобраться в ситуации. Мы с физиком помогли Р.И. пройти таможню, разыскали паспорт; затем вместе сели в такси и отправились на Ленинградский вокзал. По дороге Р.И. чуть протрезвел; он все время благодарил меня, совал ободранную грязную ладонь и признавался в любви. Мы проводили Р.И. до поезда.

Когда я уходила, он просил меня поехать с ним. Я в ответ попросила перезвонить утром.

Он перезвонил.

Я была уже на работе; не в лучшей форме, но работать-то надо было. Тело болело так, будто на мне пахали, глаза, высохшие от алкогольной интоксикации, слезились. Физическая слабость сочеталась с обманчивой легкостью ума.

Зазвонил телефон.

– Это я, – сказал Роман Иосифович из Питера. – Я доехал.

Я увидела мысленным взором, как он виновато улыбается.

– Прости, – сказал он.

Я сказала:

– Да вы что! Не за что! Все было прекрасно!

Он повесил трубку.

А на следующий день пришла та эсэмэска.

Я сломала всю голову, пытаясь понять, что происходит. И все-таки: а вдруг это ошибка? А вдруг это вообще не его жена?

А если это все же она, то раз она знает мой номер, очевидно, что она безумно ревнует. До такой степени, что полезла в мобильник мужа и выудила оттуда мой телефон… Почему именно мой? Откуда она знает меня?

Кто-то донес на нас? А если донес, то – что именно?

Вечером я пошла к сестре. Мы с ней живем в одном доме, она на тринадцать лет старше меня. Я обрисовала ей ситуацию и спросила, что мне делать.

– Давай я ей позвоню, – сказала сестра.

Она набрала номер, с которого приходили эсэмэски, и включила громкую связь. Я ждала, затаив дыхание.

– Алло, – сказала сестра. – На мой телефон с вашего номера приходят какие-то неприятные сообщения. Перестаньте, пожалуйста, их присылать, здесь какая-то ошибка.

– Вы – Александра? – спросили на том конце.

– Нет. Меня зовут Ольга.

– Если у вас есть дочь или сестра по имени Александра, – голос звучал спокойно, – передайте этой особе, чтобы она отвязалась от моего мужа и перестала разрушать нашу семью.

Короткие гудки.

– Я ничего не разрушала, – сказала я.

– Да я верю, – сказала сестра. – Кто-то ошибся номером. Вот люди!

Кажется, надо было сразу забыть об этом эпизоде. Но я уже раздумалась. Жена Р.И., если это действительно она, написала мне уже на следующий день после приезда. Кто в наше время настолько интересуется чужими делами, чтобы, не успев прилететь из командировки, тут же рассказать ей о нашем поведении? Да и потом, Р.И. был в командировке один, без коллег и знакомых. Может, кто-то его все же знал? А может быть, он сам рассказал ей обо мне? И если да, то в каких терминах? «Милая, я встретил очаровательную девушку»? Или: «Все, мы разводимся, я женюсь на москвичке Але Ерыгиной?»

Я думала об этом по дороге с работы и на работу, думала и не могла остановиться. Мысли перескакивали с одного на другое. Я вспоминала наши разговоры, прогулки, ночные посиделки в барах, семинары, вспоминала обратный полет. Постепенно эти воспоминания стали моей любимой «заложенной страничкой» памяти, вошли в избранное. Я стала просматривать их перед сном. Чем дальше уходила в прошлое конференция, тем сказочнее, волшебнее становилась она, а с ней и Р.И. Я исподволь сравнивала с ним своих подруг, молодых людей, родных и понимала, что настолько душевно близкого собеседника у меня не было никогда – ни до, ни после. Этот гибкий ум, это умение и рассказать о своем, и выслушать меня; эти уважительные диалоги, в которых не было ни капли иронии или усталости друг от друга.

При этом я отдавала себе отчет в том, что по-настоящему совсем не знаю Р.И. У меня было ужасно мало информации. В Интернете он присутствовал по минимуму – как автор нескольких научных работ, как один из партнеров, возглавляющих фирму, где он работал. Еще – как консультант на форуме о приборостроении, где периодически появлялись его заметки. И все. Может быть, в конце концов, не получая реальной подпитки, образ Р.И. начал бы бледнеть и стираться у меня из памяти, но ближе к Новому году я получила от него письмо.

Письмо было совсем короткое. Вот что он писал:

«Надеюсь, я никогда больше о тебе не услышу».

Не услышу!

Письмо расстроило меня почти до слез. Я сидела как ошпаренная, глядя в экран, твердя: футыблин, черта лысого, футыблин…

Что я сделала не так? В чем я виновата? За что?

И главное: почему его слова так меня расстраивают?