Из сборника «Девушка в тюрбане» - Антонио Табукки

Он подождал ее в стороне от толпы, заполонившей фойе, в конце коридора; подошла она все с той же слабой улыбкой, уверенная, решительная, ну точно, она и есть связная. Добрый вечер, не хотите ли чего-нибудь выпить? Нет, спасибо, лучше проделать все побыстрей, шоколадный набор вы, наверно, оставили в гардеробе, тогда давайте обменяемся номерками. А если деньги при вас, пойдемте к телефону, положу вот в эту сумку, таких больших вечерних в природе нет, весь город исколесила, пока нашла. Голос твердый, бесстрастный. Чуть выступающие скулы, карие глаза — красивая. Сколько ей — тридцать, сорок? Это тип без возраста. Закурила, глядит невозмутимо. Держится непринужденно, профессионалка. Не сейчас, проговорил он, сожалею, еще не время, встретимся после спектакля, если босс не помешает. Какой босс? Тот, что сидит с тобой рядом. Не мели ерунду, я пришла одна, его впервые в жизни вижу, и вообще, к чему дожидаться конца, не понимаю. Потом поймешь.

А правда, зачем? Как будто он понимал. Не понимал и не собирался ломать голову над этим. Да просто так. Потому что устал. Потому что сделал тот снимок. Потому что Долорес больше нет, потому что слишком много времени прошло, потому что, потому что, потому что. Потому что вот так. Потому что я хочу пойти поужинать и приглашаю тебя. Когда они выходили из зала, публика стоя вызывала тенора. Она шла за ним молча. В гардеробе он взял пальто, шарф и, растопырив пальцы, покрутил ладонями: видишь, никаких сюрпризов, никакого шоколадного набора, деньги в гостинице и тебе придется за ними пойти, но прежде в ресторан, я голоден как зверь, со вчерашнего вечера ничего во рту не было, кроме растаявшего мороженого. Где ты остановился? Э, нет, хочешь получить деньги — пошли ужинать, а если не голодна — будешь просто смотреть, как я ем. Рассмеявшись, она взяла его под руку: ладно, решим в такси. Я предлагаю в «Лютецию» — лучшая французская кухня в Нью-Йорке, такой вечер стоит отметить ужином во французском стиле. Идет. Почти всю дорогу молчали, только она заметила: правил не соблюдаешь, должен был отдать в театре. Что верно, то верно, но, раз уж так вышло, давай теперь думать о французской кухне.

Сели за уединенный столик. Официант, уберите свечи, довольно одной, яркий свет нам не нужен. Ну что, побезумствуем? Так и быть. Тогда для начала устриц и шампанское, не слишком холодное, как тебя зовут? Неважно. Меня Франклин, а тебя? Зови как хочешь, дело твое. Отлично. Делотвое — чем не имя, правда больше смахивает на фамилию, но пусть будет по-твоему, Делотвое. Порой все начинается с шутки, а дальше, слово за слово, течет беседа сама собой, если ничто не мешает. Беседа потекла, вино тому способствует. Говорил почти все время он: об Ист-Ривер, как давно это было, и о поездках в Мексику, и о былых мечтаниях, и об ушедших друзьях, теперь уже призраках… Я устал, сказал он ей, я одинок, больше так не могу. На десерт ананас с ликером и два кофе. Гарсон, еще, пожалуйста, большую коробку шоколадных конфет. Извинившись, он пошел в туалет, высыпал конфеты в корзинку. Уложил доллары, по пути оплатил счет, купил у табачницы розу и просунул в коробку. Вот, сказал он, возвращаясь, шоколад высшей марки, они были со мной, прости мне эту комедию. Она заглянула в коробку. Зачем ты это сделал? Захотелось общества, столько лет уже ел один, надеюсь, ужин тебе понравился, а теперь извини, пойду спать, спасибо за компанию, Делотвое, спокойной ночи, вряд ли когда-нибудь еще свидимся.

Проходя через зал, он дал официанту хорошие чаевые, merci, monsieur, au revoir[30]; на ногах держался твердо, голова не кружилась, только чуть-чуть захмелел, даже приятно. Она подошла, когда он уже сидел в такси, решительно села рядом: я еду с тобой, в ответ на его взгляд улыбнулась: я тоже одна, проведем этот вечер вместе. Ну, смотри, Делотвое, пожалуйста, в «Парк Лейн».

Давай не задергивать шторы, будем смотреть на ночной город: с сорокового этажа Нью-Йорк очень красив — столько огней, столько фигур, столько за всеми этими окнами разных историй, обними меня, хорошо здесь, правда? гляди, вон тот дом — как океанский лайнер, не удивлюсь, если он сейчас отчалит и уплывет в ночь. Я тоже. Как тебя зовут, Делотвое — это все-таки звучит как фамилия, скажи мне имя, выдумай на худой конец. Зовут меня Спарафучиль. Ну вот, уже лучше. Спарафучиль Делотвое, было чудесно, словно я тебя и вправду люблю, столько уж лет такого со мной не бывало, прости, я на минутку в ванную.

В ванных почему-то всегда неподходящий свет — слишком яркий, как будто в гримерной театра. Он глянул в зеркало. При лампах с отражателями его лысина имела удручающий вид, но ему, в общем-то, было все равно. Он прополоскал рот, помассировал виски. И чуть не присвистнул. На мраморной полочке лежала косметичка. Повинуясь какому-то безотчетному порыву, он открыл ее. Занятно встретить в косметичке самого себя. Фотография была в пудренице, под зеркальцем. Снят он был телеобъективом в полный рост, на улице — где и не поймешь. Несколько секунд он держал фотографию двумя пальцами и размышлял. Она не могла знать, кто он, не должна была знать. Он пригляделся к этому моментальному снимку, крупнозернистому, как все снимки, сделанные телеобъективом: человек из толпы, впрочем, лицо приметное, худощавое. И представил кружок оптического прицела, наведенный на его лицо или на сердце. Щелк. Поворачивая ручку на двери ванной, он вспомнил ее большую вечернюю сумку; теперь он знал: в ней не только деньги, при желании мог бы догадаться раньше, но, видно, не было такого желания. Жаль, подумал он, — но не того, что все вот так, жаль остального, потому что было прекрасно. И еще подумал, хорошо бы ей сказать: какая жалость, что Спарафучилем оказалась именно она, досадно и смешно, как раз когда он решил, что отныне все будет по-другому. Но он знал: уже не успеет.

Синема

Перевод Н. СТАВРОВСКОЙ

Станция была почти пуста. Маленькая прибрежная станция, где возле деревянных скамеек росли пальмы и агавы. Сразу за коваными воротами начиналась дорога к поселку, а на противоположной стороне каменная лестница спускалась к морю.

Из стеклянной диспетчерской будки вышел начальник станции и под навесом проследовал к путям. Толстенький, усатый, он закурил и с сомнением поглядел на затянутое тучами небо. Проверяя, не начался ли дождь, выставил ладонь из-под навеса, потом развернулся кругом и с озабоченным видом сунул руки в карманы. Двое рабочих, ожидавшие поезда на скамье под вывеской с названием местечка, приветственно ему помахали; он в ответ кивнул. На другой скамейке сидела пожилая женщина в черном с чемоданчиком, перевязанным бечевкой. Начальник осмотрел с обеих сторон пути и, услышав звонок, возвещающий о прибытии поезда, возвратился в свою будку.

В этот момент из-за кованой решетки показалась девушка. На ней были платье в горошек, туфельки с ремешком вокруг щиколотки и голубая вязаная кофта. Шла она быстро, видимо чтобы согреться от ходьбы; из-под платка выбивались густые светлые волосы. В руках она держала матерчатый чемоданчик и маленькую плетеную сумочку. Провожая ее взглядом, один из рабочих толкнул локтем своего зазевавшегося товарища. Равнодушно глядя в землю, девушка прошла в зал ожидания и прикрыла за собой дверь. В зале было пусто. Девушка сразу же направилась к большой чугунной печке, в надежде, что ее затопили. Но, пощупав, разочарованно отвела руку и положила на печку свои вещи. Сама села рядом, спрятав лицо в ладонях; плечи ее чуть заметно вздрагивали. Так она просидела долго, похоже плакала. У нее были красивые нежные черты лица, тонкие запястья и щиколотки. Потом она сняла платок, встряхнула пышными волосами. Окинула ищущим взглядом стены комнаты. На них висели полные угроз предписания оккупационных властей местным жителям и фотографии лиц, объявленных вне закона. Девушка затравленно огляделась, потом взяла сумку с печки и поставила на пол у ног, словно желая ее защитить. Поежилась, подняла воротник кофты. Руки все время двигались, что-то нервно теребили, явно не находя себе места.

Дверь распахнулась, вошел мужчина. Высокий, худой, в светлом плаще, перетянутом в талии поясом, и надвинутой на лоб фетровой шляпе. Девушка вскочила и прерывисто вскрикнула:

— Эдди!

Мужчина приложил палец к губам и двинулся ей навстречу. Улыбаясь, он заключил ее в объятия. Девушка прижалась головой к его груди.

— О, Эдди! — прошептала она, отрываясь наконец от него. — Эдди!

Мужчина потянул ее за руку, усаживая на скамью, подошел к дверям и украдкой выглянул наружу. Потом сел рядом с ней и вынул из кармана несколько сложенных листков.

— Вручишь их английскому майору, — сказал он. — Потом расскажу, как это надо сделать.

Девушка взяла листки и сунула их за вырез платья. Выглядела она испуганной, глаза были полны слез.

— А ты? — спросила она.