Ангел-истребитель - Донн Кортес

Как Джек и ожидал, Джанин и мать сразу его поддержали, а вот отец поворчал немного. Сэлтер-старший никогда не выражал восторгов по поводу избранного сыном рода деятельности; он неоднократно пробовал убедить Джека выбрать что-нибудь другое, «где чуточку больше стабильности». Давным-давно Джек научился просто переводить разговор на другие темы, вместо того чтобы отстаивать свою точку зрения. Искусство не было выбором Джека; оно само его выбрало. Лучшее объяснение, которое Джек мог бы дать своему отцу, понимая, впрочем, что отец бессилен его понять.

В конечном счете они все равно пришли к мировому соглашению, заключив меж собою договор, автором которого, сам о том не подозревая, был Сэм. Однажды он застал их в разгаре спора, заревел и отказывался прекратить плач, пока Джек не обнялся с отцом. После этого случая никаких громких споров больше не было. Во всяком случае, в присутствии Сэма.

В итоге отец настоял, чтобы Джек взял родительскую машину.

— На ней зимняя резина, и тебе не придется ее откапывать. Об одном прошу — не оставляй приемник на той дурацкой частоте, которую ты обычно слушаешь.

Джек жил в Бернэби, тогда как его студия располагалась на востоке Ванкувера, неподалеку от Мэйн-стрит и Терминала. Он поехал по Хастингс-стрит, но даже и по этой дороге машина еле ползла; на длинном спуске, как раз после поворота с Баундари-роуд, случилась какая-то авария, вызвавшая цепную реакцию столкновений. По крайней мере, три тягача и пять полицейских машин блокировали дорогу, превратив снегопад в стробоскопическую радугу желтых, голубых и красных вспышек.

До студии Джек добрался не раньше шести, когда уже совсем стемнело. Либенстраум еще не подъехал, так что он отпер дверь и вошел. Побродил несколько минут, вытащил несколько работ, которые хранил здесь, и расставил, немного нервничая. Джек работал по преимуществу в смешанной технике, комбинируя элементы живописи, скульптуры и текста; его произведения тяготели к поп-арту и были трехмерными — как тот бюст Мадонны, что он соорудил из упаковок презервативов, строительной пенки и силикатного клея.

Прошло пятнадцать минут, полчаса Либенстраум не появлялся. Джек забеспокоился, смог ли немец раздобыть такси. Он решил сделать несколько звонков, попробовать выяснить, можно ли сейчас раздобыть такси, но диспетчерских служб в Ванкувере было слишком уж много… и потом, что, если ему будет звонить сам Либенстраум?

Наконец в дверь постучали. Впрочем, за нею стоял вовсе не коллекционер из Германии; то была женщина в полицейской форме.

— Нам звонили насчет возможной кражи, — сказала она. Двадцать с чем-то лет, карие глаза, коротко стриженные темные волосы. Джеку показалось, что она слишком весела для человека, чье дежурство пришлось на канун Рождества.

Джек показал ей свои документы, объяснил, кто он такой и что тут делает. Она ушла, пожелав веселого праздника.

Он подождал еще полчаса, а потом позвонил домой.

Трубку никто не взял. После четырех гудков включился автоответчик, и Джек повесил трубку под звук собственного голоса. Попытался вновь, с тем же результатом. Странно. Пришлось списать на снегопад и канун Рождества. Видно, линии перегружены.

Он выждал еще полчаса, прежде чем смирился с мыслью, что Либенстраум уже не покажется. Либо немцу не удалось раздобыть такси, либо все это время он попросту водил Джека за нос. Джек даже не знал, что должен чувствовать — злость или разочарование.

Ни то, ни другое, решил он, садясь в машину и готовясь к долгому пути домой. Ведь канун же Рождества, черт возьми, и он проведет его остаток с семьей, будет нить ром со взбитыми яйцами, слушать плохие шутки отца и вообще отлично проводить время. А бедняга Либенстраум застрянет в десяти тысячах километров от земли, будет жевать резинового цыпленка, смотреть «Один дома-4» и слушать храп незнакомца на своем плече. Туда ему и дорога.

Джек включил радио, отыскал местную станцию, передававшую «Танцуя рок у рождественской елки», и начал подпевать. Обратный путь он одолел в рекордное время, и к тому моменту, когда вывернул на подъездную дорожку у дома, снова пребывал в весьма неплохом расположении духа.

Парадная дверь была слегка приоткрыта.

ПАТРОН: Кто создает великие произведения искусства?

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Великие мастера.

ПАТРОН: Именно. Но что делает их великими?

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Образование. Упорство. Талант.

ПАТРОН: Увы, это не так. Существует множество художников, обладающих всеми этими достоинствами, но создающих попросту добротные вещи. Требуется нечто большее, чтобы одолеть эту пропасть — перескочить от обычного мастерства к вершине, от посредственности к подлинному вдохновению. Если ты еще не догадался, что это, спроси у своего пленника.

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Боль.

Джек уже знал, еще не успев переступить порог.

Его посетило нечто вроде параноидальной вспышки — внезапно появившееся чувство, время от времени посещающее каждого, особенно когда в выпуске новостей упоминают об автокатастрофе или крушении самолета. Острое осознание, что погиб кто-то из близких: друг, возлюбленная, кто-то из родителей. Эта вспышка поражает мозг, словно разряд молнии, но затем инициативу перехватывает рассудок, который успокоит нервы, развеет страх.

Джек в одно мгновение пережил весь этот процесс, но на сей раз страх не желал униматься; раз возникнув, он в один присест поглотил всю способность Джека рассуждать логически.

Дрожащей рукой он медленно толкнул дверь. Было слышно, как где-то внутри Бинг Кросби исполняет «Я мечтаю о снеге на Рождество».

Мать он увидел первой. Она висела в пролете лестницы, на елочной гирлянде, захлестнувшей ее шею и подтянувшей лодыжки к запястьям. Лампочки включались и выключались, поочередно окрашивая вытаращенные глаза и высунутый язык матери Джека в голубой, зеленый, красный, желтый цвета Она медленно поворачивалась на сквозняке от распахнувшейся двери.

ПАТРОН: Боль. Совершенно верно. Такое простое слово, а вбирает в себя безграничное количество оттенков. На уровне биологии это не более чем система предупреждения, — но если рассмотреть эмоциональную сферу, мы получим нечто совершенно иное. Душевные муки — топливо, которым можно заправить множество механизмов: страх, похоть, ярость, всякого рода устремления… И творческие способности.

Ничего не видя вокруг, Джек побежал вперед по короткому коридору на кухню, мимо гостиной. Когда потом его допрашивали полицейские, он не смог объяснить им, почему сначала обязательно хотел попасть на кухню или как миновал гостиную, так и не заглянув в нее.

Отец Джека был распростерт на кухонном столе. Он был одет в костюм Санта-Клауса, расстегнутый нараспашку, чтобы были видны извлеченные внутренности. Кровь капала с фальшивой белой бороды и кишок, запутанными веревками свисавших с края стола. Джек вдохнул запахи — крови, испражнений, жареной индейки.

ПОЦЕЛУИ СМЕРТИ: Ты дважды упомянул Пасху. Ты специально подгадал убийство к празднику?

ПАТРОН: Да. На фотографии этого не видно, но на плите кипит кастрюлька с молочным шоколадом. Запах — это такой важный компонент воспоминаний! Я хотел, чтобы ощущение пасхального утра навсегда поселилось в сознании Сальваторе. Он никогда больше не взглянет на распятие, не увидев трупа своей матери, никогда не съест и кусочка шоколада. Я крепко спаял два события в самых глубинных уголках его существа…

Джек пребывал в состоянии шока Он не мог понять, не мог осмыслить того мира, который вдруг распахнулся перед ним.

Спешить вроде бы было некуда — он двигался, подчиняясь какой-то бессвязной инерции.

Джанин была в гостиной. Ею украсили елку.

Джек начал воспринимать все вокруг ясно сфокусированными кадрами, отдельными деталями в застывших осколках времени. Отрезанный палец, балансирующий на нимбе одного из его ангелочков, смастеренных из вилок-ложек. Босая ступня, ногти которой он сам недавно покрыл алым лаком, висящая у самого ствола. Сердце, завернутое в окровавленную фольгу, аккуратно выложенное на ветку.

Голова, насаженная на верхушку вместо звезды. Все это вдруг показалось Джеку очень далеким, хотя находилось совсем рядом. Вот что самое странное.

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Как, обошлось без пасхального зайца?

ПАТРОН: У всякой метафоры есть свои пределы.

ПОЦЕЛУЙ СМЕРТИ: Ты назвал Ториньо своим успехом. Почему?

ПАТРОН: Потому что он выжил. Я провел двадцать одну операцию, всякий раз выбирая кого-то, в ком чувствовал потенциал, и уничтожая самого дорогого ему человека или людей. Из двадцати одного кандидата, намеченных мною для трансформации, пятеро покончили с собой, трое стали алкоголиками, один подсел на героин, четверо попали в психиатрические больницы и двое мотают срок. Пятеро излили боль в искусстве, более или менее успешно. Один из них получил премию Тернера два года тому назад. Многие члены Стаи утверждают, что их занятие — своего рода искусство. В отличие от них, я не создаю шедевры. Я творю художников.