Днем с огнем (СИ) - Вран Карина

— Плацет облаце, Льеца водица. Льеца водица, Неугодица.

И снова, тот же набор слов, как на повторе.

Банты расплелись, полились водными струями по беленькой блузке девочки, хлынула и изо рта вода, косички теперь были, как бегущие ручейки.

Я открыл было рот, чтобы выкрикнуть какую-то нелепость вроде: "Какой Ибицы хрень тут творится?!" — но язык не ворочался.

— Плацет облаце, Льеца водица. Льеца водица, Неугодица.

Повторял распахнутый рот, из которого лилась вода. Распустились ручьи-косички…

Тело задеревенело, попытка протянуть руку, чтобы остановить лифт, дала только боль в конечности.

— Плацет облаце, Льеца водица. Льеца водица, Неугодица.

Двумя потоками хлынула вода из голубых глаз.

В воде мое непослушное тело стояло уже по колено.

"Что естественный противник огня?" — вспомнил я вопрос служивого.

"Что естественный противник воды?" — с пронзительной ясностью подумал я.

— Плацет облаце, Льеца водица. Льеца водица, Неугодица.

"Сварюсь", — осознал я четко и безальтернативно, обращаясь к тому немногому, что успел узнать о своей "встроенной паранормальщине".

Вода при удерживаемом живом огне разогрелась, вскипела неестественно быстро, паром заволокло все лифтовое пространство.

— Плацет… Пла… Пла… — заело, наконец, эту живую пластинку.

Девочка начала уменьшаться, будто таять, начиная с нижних конечностей.

Я орал — орал мысленно, безумно — моим нижним конечностям приходилось не легче. И держал бьющий из меня живой огонь, из последних сил, а как те кончились, так на одной незамутненной боли. Из моего носа что-то лилось, вряд ли водица, скорее, кровушка.

Вода перестала прибывать, когда в пузырящейся жидкости скрылась макушка моей несостоявшейся убийцы.

Когда лифт остановился, с треньком и скрежетом разошлись его двери, боли в ногах уже не было. Я их — ног — не чувствовал ниже колена, как и не было их вовсе.

Топот маленьких ножек, всклокоченные волосы и шерсть дыбом — вот, что встретило мое рухнувшее тело. Упал я, когда остатки горячей воды вытекли из кабины, заструившись весело по железобетонной лестнице вниз.

Меня вытянули на лестничную клетку в пару рук и пару лап, и только тогда к телу начала возвращаться подвижность. По чуть-чуть, сверху вниз.

О том, что с тем низом, я не хотел думать.

— Ведро! — скомандовал Кошар. — И ни одна дверь не должна распахнуться!

Парадник метнулся, пропав из моего поля зрения.

"Зачем?" — вяло подумалось мне. — "Водица уже утекла, по семи этажам собирать теперь капли"…

Манул же когтями, как днем с апельсином, начал резать на мне одежду.

"Мне огонь не вредит, но одежда? Почему одежда целехонька?" — предавался я бесцельным измышлениям.

Шок — штука действенная, я его порцию выхватил порядочную.

Раздался скрежет металла по полу.

— Волосы проверь, — велел Кошар, вприпрыжку мчась с моими вещами в лапах к большому эмалированному ведру.

По голове зашарили маленькие ручки.

Туда и одежда, и белье, и кеды отправились. И промокшие продукты, рассыпавшиеся при падении, и даже полиэтиленовый пакет. Лапа манула щедро выхватила горсть собственных шерстинок, те искрами упали на вещи. Полыхнуло.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Шерстистый поскакал обратно, осматривать и обнюхивать меня с головы до ног.

Мне осталось лишь апатично подумать, что как же я удачно не взял с собой бумажник, а мобильный брать не стал перед парком, так как незачем он мне там был.

Что они ищут, я понял, когда Кошар с шипением вытянул из царапины на руке, куда пришелся скользящий удар косичкой, рыбью чешуйку. Я и не заметил ту царапину.

— Теперь огонь живой по телу пускай! — спалив завонявшую стоялой водой чешуйку, потребовал от меня Кошар.

Что странно, пока вещи горели, ничем не пахло, хотя от паленых кед вонь должна была быть несусветная. Видимо, овинный хозяин как-то и на дым влиять был способен.

Я промычал что-то, сам не знаю что.

— Скорее же! — прикрикнул Кошар. — Нет воды, ее всю невелик собрал и выплеснул. Ну же!

"Хуже уже некуда", — подумал я и попросил проявиться свое живое пламя еще раз.

Объятия в этот раз вышли нежнее, теплее, стихия словно извинялась передо мной.

"Пустое", — мысленно изобразил улыбку я.

И понял, что чувствую свои ноги, все, целиком. Свои не сваренные ноги.

Так я узнал, что такое слезы облегчения.

Слезы по морщинистому лицу парадника катились, не переставая, при этом само лицо лучилось счастьем.

— Если б жешь… Кабы край… Я бы… Ох! — причитал Мал Тихомирыч, шмыгая носом.

Вот же: я в него при первой встрече полотенцем бросал, "тыкал", голос повышал, а в ответ такая искренность. Мне было стыдно. Очень. Поэтому я отводил глаза, высматривая что-то неведомое в глубокой тарелке, да работал ложкой.

Жор напал на меня после всего пережитого, я как умылся да оделся, сразу ринулся на кухню, заранее зная, что мало что найду. Видел ведь, как в большом эмалированном ведре в огне пропал свежезакупленный провиант. Так что на предложение Кошара отреагировал без раздумий:

— Овсянку? Холодную? Буду! — хотя никогда в любви к овсяной каше замечен не был.

Еще я подумывал откупорить-таки одну из бутылок с зеленым напитком, но попозже.

Ел я, кстати, стоя. Ощущать саму возможность стоять, вышагивать по небольшой кухонке — это было как бальзам на сердце. Оба табурета заняли мои уставшие, не меньше меня перенервничавшие спасители. Особенно утомленным выглядел Кошар, он даже лупил хвостом в замедленном темпе.

Мой информационный голод Кошар уже начал утолять, ответив на животрепещущий вопрос: "Не бессмертен ли я часом с встроенным живым огнем?" — что не все так восхитительно, как хотелось бы: очень скоро после повреждения тела надо обращаться к живому огню; серьезные повреждения он не исправит, руку, например, отрубленную не пришьет, не говоря про голову; от старения не убережет. Много побочных условий, не во всем мне понятных, но и то, что есть — бонус существенный.

— Живот натешил? — когда я донес до раковины пустую тарелку, спросил заревой батюшка, снова переключившись на речь, понятную мне в основном интуитивно. — Теперь рот свободен, говори говором. Что-то мы учуяли, что-то услыхали, но и тебя послушать охота.

Вздохнув, расписал словесно все события от парадной до седьмого этажа, максимально детально. Эти двое мне жизнь спасли, да и я сильно не прочь услышать их мысли о произошедшем.

— Невелик, поспрошай у своих про девчонку, хоть и зряшнее это, но поспрошай, — покачал головой Кошар. — Одежу, кроме бантиков с блузою, запомнил?

Это он уже мне.

— Юбка темная, вроде черная, — напряг я память: глаза ясные и банты эти все внимание на себя перетянули. — Или темно-синяя, не скажу точно. Обувь не помню. Гольфы еще были белые с двумя синими полосками, по верху широкая, пониже узкая.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Как с тем кактусом: не заметить что-то важное, но выцепить какую-то малозначимую деталь — это про меня.

— Мигом обернусь, — пообещал парадник и пулей метнулся к угловому кухонному шкафчику.