Люблю, убью, умру… - Татьяна Тронина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В переулках Солянки я сначала немного запуталась, а потом как-то сразу наткнулась на вывеску — «Дель Арт». Клоун в белом балахоне, больше похожий на Каспера-привидение, подмигнул мне неоновым глазом. Коломбина бежит на свидание к Пьеро…
Швейцар распахнул передо мной стеклянную дверь, и я оказалась в мраморном вестибюле.
— Добрый вечер! — вышел навстречу гардеробщик, пожилой мужчина в фуражке. — Вам заказано?
— Кажется…
— А то у нас сегодня полный аншлаг, все столики заняты… — вежливо произнес он, принимая у меня плащ и зонтик.
— Я к Александру Фадеевичу.
— К кому? — поднял брови гардеробщик.
— Он поет у вас, — растерянно произнесла я. Может быть, я не туда попала и на этом московском холме есть еще один клуб «Дель Арт»?
— Господи, так вы к Саше! — страшно обрадовался гардеробщик. — Ну как же, как же… Вы к нашему Саше!
Он заглянул в соседнюю дверь и позвал кого-то. К нам вышел представительный мужчина в шикарном костюме, судя по всему — метрдотель.
— Елизавета… ох, к сожалению, Саша забыл сказать мне ваше отчество… — с исключительной любезностью заговорил он.
— Можно без отчества.
— Да, столь юному существу совсем не нужно отчества! Меня зовут Альберт, и это отнюдь не псевдоним…
Важный метрдотель понес какую-то, говоря языком моих студентов, пургу, расшаркиваясь и улыбаясь, а сам буравил меня любопытным взглядом. «Юное существо» терпеливо его слушало.
— А теперь позвольте вас препроводить… Саша скоро будет.
Альберт повел меня по полутемным запутанным коридорам. Мягкий ковер стелился под ногами, гася все звуки. Мы прошли мимо бильярдной, потом мимо еще какого-то помещения, где развлекалась шумная компания, и наконец оказались в большом зале. С одной стороны возле стены располагалась роскошная барная стойка, с другой — пустая сцена, где лучом прожектора был освещен круглый черный рояль. Между ними стояли столики — и действительно не было свободных, кроме одного — как раз возле сцены. Из динамиков доносилась ленивая мелодия танго, в зале негромко шелестели голоса, кто-то заразительно смеялся…
— Здесь вам, Лиза, будет лучше всего видно и слышно. Меню? Или я принесу вам то, что заказал для вас Саша, сообразуясь с вашими вкусами…
Я посмотрела на толстенный талмуд в кожаном переплете и скромно сказала:
— Пожалуй, доверюсь Саше.
Альберт испарился, а через пару минут появился официант, улыбаясь нестерпимо белозубой улыбкой, — он принес ведерко с шампанским. Именно с шампанским, а не шипучим вином — увидев бутылку, я улыбнулась. Моего героя никак нельзя назвать жадиной. Помнится, в прошлой жизни я пила такое же.
В зале было полутемно — лишь горели свечи на столах, да тускло светили скрытые светильники под потолком. Я немного освоилась и нашла, что клуб «Дель Арт» — довольно милое заведение. Светло-желтые стены, темные гардины, репродукции Бакста, Сомова, Лансере…
Посреди зала тихо журчал небольшой фонтан с золотыми рыбками, и шелест воды общим умиротворяющим фоном наслаивался на гудение зала.
Официант, продолжая нестерпимо улыбаться, принес мне блюдо с разнообразными фруктами и пирожными. Но мне пока есть не хотелось — я едва прикоснулась к одной из песочных корзиночек, в которой дрожало нежнейшее апельсиновое желе. Я маленькими глотками пила шампанское и ждала Сашу. Чем дольше его не было, тем сильнее я начинала волноваться. С самого начала я поняла, зачем меня посадили так близко к сцене. Он должен появиться возле рояля в луче света.
Я осматривалась, стараясь не слишком вызывающе вертеться на стуле, и вскоре пришла к выводу, что за мной наблюдают. Нет, не публика — все сидели за своими столиками и были заняты исключительно собой, а вот бармен за стойкой, протиравший полотенцем стаканы, смотрел прямо в мою сторону. За его спиной постоянно колыхались темные гардины, и из-за них то и дело высовывались чьи-то любопытные лица. Потом выглянул кто-то в белом колпаке, с половником наперевес — из коридорчика, ведущего на кухню, в котором то и дело скрывались официанты, возвращаясь оттуда с нагруженными всяческой снедью подносами. Да и сами официанты при всей их явной вышколенности как-то подозрительно косили глазами в мою сторону, словно все поголовно страдали врожденным косоглазием.
«Ну, ясно! — мысленно ахнула я. — Саша всем разболтал про меня, и сейчас все, кто здесь работает, пялятся на меня, словно на слона в зоопарке!»
«С кем ты связалась, Лис? — чуть ли не наяву услышала я надменно-вкрадчивый голос. Голос, струящийся из прошлого. — Фи, какой мезальянс — девушка с высшим образованием, которая преподает в институте и пишет серьезную научную работу о литературе Серебряного века, и какой-то ресторанный певец…»
Тут голос внезапно поперхнулся — на сцену из темноты вышел Саша. В черном фраке, белоснежной рубашке, с галстуком-бабочкой. Безупречная прическа — волосок к волоску. Он послал мне воздушный поцелуй и как ни в чем не бывало сел за рояль. Музыка в динамиках стала затихать, и раздались первые негромкие аккорды. Переход от одной мелодии к другой был столь плавным и незаметным, что из всех сидящих за столиками появление Саши на сцене заметила только я.
Луч прожектора светил прямо на него — лицо бледное, под глазами тени — от того, что свет лился сверху.
— «В бананово-лимонном Сингапуре…» — негромко запел Саша таким прозрачным, ленивым, печальным голосом, что у меня мурашки побежали по коже. «Ах, ну да, Вертинский! — мелькнуло в голове. — Как же я сразу не догадалась, что в клубе под названием «Дель Арт» должны исполнять именно такие песни!»
Он пел чудесно. Профессионально. Пальцы Саши легко порхали по клавишам, в свете прожектора вспыхивали иногда серебристым огнем его запонки…
— «…Где вы теперь, кто вам целует пальцы, куда ушел ваш китайчонок Ли?.. Вы, кажется, потом любили португальца, а может быть, с малайцем вы ушли!..» — пел Саша. И тут вдруг, склонившись в мою сторону, он подмигнул мне.
Он пел, почти не делая перерыва. А я удивлялась тому, что он делает в этом клубе. С таким голосом, с таким тонким артистизмом он вполне мог бы выступать на сцене какой-нибудь филармонии. И публика в вечерних платьях и смокингах приходила бы только для того, чтобы послушать его, забыв про еду и питие…
Похолодев, с застывшими в глазах слезами, я слушала его. Песни Вертинского, которые долгие годы при советской власти считались вульгарными и напыщенными, были в исполнении Саши своего рода скрытой от посторонних глаз игрой — и печаль, и восторг, все в них казалось немного ненастоящим и театральным, и в то же время… О настоящей любви и нельзя говорить серьезно, прямолинейность губит чувства.