Люблю, убью, умру… - Татьяна Тронина

— Это Мандельштам. А девушки — дуры, могли бы заучить пару строчек наизусть, косили бы под интеллектуалок… У тебя их было много?

— Кого?

— Ну, дур… то есть девушек?

— Я не помню, — совершенно искренне сказал Саша.

Однажды, в конце сентября, когда теплая осень еще гуляла по городу, я вдруг вспомнила наш с Сашей разговор. Не весь, а только ту его часть, которая касалась моих предполагаемых родственников.

Что поделать — у меня и в самом деле их не было. Ни сестры, ни брата, ни двоюродного дяди, ни троюродной племянницы. Мама умерла четыре года назад, когда я заканчивала аспирантуру в своем родном Филологическом институте, а папу я не видела ни разу в жизни, у меня даже фотографии его не было. А ведь родители мои были официально расписаны, я носила фамилию и отчество вполне определенного человека…

Дело заключалось в моей маме.

Очень давно, когда я была еще младенцем, она поссорилась с папой. Навсегда. К нам даже алименты не приходили, поскольку мама их и не требовала. Но он же был, тот человек, чью фамилию я официально носила… Интересно, жив ли он? И почему он не проявляет никакого интереса к моему существованию?

Наверное, он очень обиделся на маму, раз так и не появился в моей жизни. Мама не только умела обижаться, но с легкостью наносила смертельные обиды другим людям.

Она умудрилась поссориться даже со своей лучшей подругой Алисой. Я помнила эту Алису — вечная сигарета в мундштуке и ряды рябиновых бус на шее…

Словом, своего отца я не видела. И вот сейчас мне вдруг очень захотелось посмотреть на него. Именно сейчас, когда, казалось бы, моя жизнь была заполнена Сашей.

«Почему нет? — подумала я. — Я хочу найти своего отца, и ничего странного в моем желании нет. Странным является то, что до сих пор эта мысль мне почему-то даже в голову не приходила!»

Своей мыслью я немедленно поделилась с Аглаей. Мы с ней сидели за столиком в институтской столовой, в закутке для преподавателей. За стеной, в общем зале, шумела студенческая братия, налегая на суп харчо и поджарку с рисом плюс компот из сухофруктов — на третье.

— Зачем это тебе? — удивилась Аглая.

— Ну как же так — я прожила почти половину жизни и ни разу не видела своего родителя…

— Ну ладно… — пробормотала Аглая, поправляя указательным пальцем очки, сползшие к кончику носа, — против любопытства не попрешь. А как ты собираешься искать своего папашу?

— Как? Да очень просто — где-то дома должны быть записаны его данные. Время и место рождения. Имя я его знаю — осталось только обратиться в Мосгорсправку.

— Не надо в Мосгорсправку, — вдруг важно произнесла Аглая. — У Леонида Ивановича есть доступ к базе данных. Позвони мне вечером…

И я ей позвонила. И сообщила все, что знала о своем отце: Аркадий Елисеевич Синицын, родился в Москве в тысяча девятьсот сорок седьмом году.

На следующий день ближе к последней паре Аглая прибежала ко мне на кафедру и сунула какую-то бумажку.

— Вот адрес… Мне сейчас некогда, мои лабораторную пишут… Нашелся твой родитель!

— Ты уверена, что это он? — с сомнением произнесла я. — Как быстро все…

— Он, он! В Москве только один Аркадий Елисеевич Синицын такого возраста. И он, кстати, живет совсем неподалеку.

— Да, минутах в пятнадцати ходьбы, — задумчиво произнесла я, глядя на адрес. — Я, пожалуй, прямо сейчас и зайду к нему.

— Может, хоть позвонишь сначала? Тут и телефон есть…

— Нет-нет, я лучше зайду. Сюрприз будет!

— Да уж… — неопределенно пробормотала Аглая. — Ладно, я побежала. Потом все расскажешь!

Улица Жарикова, дом семь… Неизвестно, что меня там ждет… Я хотела позвонить Саше, сказать, куда иду, но потом передумала — в конце концов дело касалось только меня.

Дошла я даже быстрее и оказалась в тихом московском дворе, засыпанном желтой листвой.

Старый сталинский дом с просторным гулким подъездом. Лифт был тоже старый, я уж и забыла, что бывают такие конструкции с открывающимися вручную дверями…

Подошла к квартире и позвонила — сердце сжалось от волнения и страха. А вдруг здесь живет не мой отец, а всего-навсего однофамилец? Нет, это не самое худшее. Гораздо неприятнее будет, если Аркадий Елисеевич не пожелает со мной разговаривать. Решит, например, что дочка спустя почти тридцать лет явилась к нему выбивать наследство. А мне и не надо ничего, я просто хочу на него посмотреть…

Дверь открыл седоватый небритый мужчина в мятых брюках и футболке с изображением легендарной группы «Бони М».

— Вам чего? — хмуро спросил он.

Секунду помедлив, я назвала полное имя своей матери.

Мужчина вздрогнул, тень пробежала по его лицу.

«Точно, он!» — почти с уверенностью подумала я.

— Проходите, — с усилием произнес мужчина, отступая назад.

Он провел меня в большую неубранную комнату, в которой стоял застарелый запах табака. Нет, нельзя было сказать, что здесь живет опустившийся человек, просто — берлога старого холостяка.

— Садитесь, вот кресло… — пробормотал он. Но сам не сел, а стал ходить по комнате взад-вперед. — Вы, наверное, Елизавета… Ее дочь. Господи, я сразу мог догадаться, кто вы такая! Очень, очень похожи…

— Разве? Мне кажется, мы с мамой совсем не похожи. Аркадий Елисеевич, я…

— Что?

— Вас не удивляет, что я решила разыскать вас…

— Нет, не удивляет. — Он наконец остановился. Встал возле пыльного окна, сложив руки на груди, и начал пристальным, немигающим взглядом всматриваться в мое лицо. — Знаете, я как будто ждал чего-то такого… Знал, что рано или поздно она появится в моей жизни!

— Она не появится, — дрожащим голосом возразила я. — Ее уже нет… Мама умерла несколько лет назад.

— Да? — Он дернулся точно от удара током и вдруг стал хохотать — громко, истерично и как будто немного театрально даже… Меня этот смех покоробил, хотя в душе я все время ждала подобной реакции. Я подозревала, что они с мамой расстались после какой-нибудь ужасной ссоры. Наверное, он до сих пор не может ей простить. — Она наконец в аду — боже, какое счастье!

Нет, такое было уж слишком!

— Перестаньте! — закричала я. — Что бы там ни было у вас с ней в прошлом, оно не имеет никакого значения, потому что это уже в прошлом! Осталась я, и я хотела бы…

— А при чем тут вы? — спросил Аркадий Елисеевич, мой потерянный и вновь найденный родитель.

— Как — при чем? — опешила я. — Я вроде как ваше имя ношу… Я ваша дочь.

— Дочь?! Ну да, дочь… — Он перестал смеяться, и его небритое лицо потемнело еще сильнее. — Дочь. Лизонька.

Аглая была права — незачем мне было сюда приходить. Сколь же глупы приступы сентиментальности, которые накатывают иногда на людей, особенно на женщин. Отец сто лет меня не видел, почему я вдруг решила, что он обрадуется мне?!