Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая - Ярослав Гашек

Вот мерзавец, сукин сын, подлец, сволочь!

После этого лирического отступления вольноопределяющийся расспросил Швейка, в чем тот провинился. Швейк рассказал.

— Искал свой полк? — сказал вольноопределяющийся. — Недурное турне. Табор — Милевско — Кветов — Враж — Мальчин — Чижово — Седлец — Гораждовицы — Радомышль — Путим — Щекно — Страконицы — Волынь — Дуб — Водняны — Противин — Путим — Писек — Будейовицы… Тернистый путь! И вам завтра предстоит явка к полковнику? О, милый брат! Мы свидимся на месте казни! Завтра опять наш полковник Шредер получит большое удовольствие. Вы себе даже представить не можете, как благотворно действуют на него полковые происшествия! Носится по всему двору, как потерявший хозяина барбос с высунутым, как у дохлой кобылы, языком. Трещит без умолку и плюется вокруг, словно верблюд, и вам кажется, что вот-вот от его крику рухнут стены казарм. Я-то его хорошо знаю, один раз уже с ним сталкивался, был у него на явке. Когда я был призван и поступил в команду вольноопределяющихся, мне портной не успел сшить формы, и я пришел на учение в высоких сапогах и в цилиндре. Встал на левый фланг и маршировал вместе со всеми. Полковник Шредер подъехал на лошади ко мне, чуть меня не сшиб. «Что вы тут делаете, эй, вы, шляпа?!» заорал он на меня так, что, должно быть, на Шумаве[32] было слышно. Я ему вполне корректно отвечаю, что я вольноопределяющийся и пришел на учение. Нужно вам было в эту минуту на него посмотреть! Завел он свою машинку на целых полчаса и потом только заметил, что я отдаю ему честь в цилиндре. Тут он возопил, что я завтра должен явиться к нему, и как бешеный поскакал бог знает куда, потом прискакал назад, снова начал орать, бесноваться и бить себя в грудь; меня велел немедленно убрать с плаца и посадить на гауптвахту. Когда на следующий день я явился к нему, он вкатил мне четырнадцать дней ареста, велел меня нарядить в какие-то немыслимые тряпки из цейхгауза и грозил, что спорет мне нашивки. «Вольноопределяющийся — это эмбрион славы, зародыш героя! — трепал языком полковник. — Не так давно вольноопределяющийся Вольтат, произведенный в капралы, добровольно отправился на фронт и взял в плен пятнадцать человек. В тот момент, когда он их привел, его разорвало гранатой. И что же? Через пять минут пришел уже приказ произвести Вольтата в младшие офицеры! Вот и вас бы ожидала такая блестящая будущность: повышения и отличия. Ваше имя было бы записано в золотую книгу нашего полка!» — Вольноопределяющийся отплюнулся. — Вот, брат, какие ослы родятся под луной. Плевать мне на ихние нашивки и все привилегии, вроде той, что мне будут говорить: «Вы, вольноопределяющийся, — осел». Заметьте, как это звучит: «Вы осел», вместо грубого — «Ты осел», а после смерти вас украсят большой серебряной медалью. Все начальство — императорские поставщики человеческих трупов со звездочками и без звездочек. Любой бык счастливее нас с вами. Его убьют на бойне сразу и не таскают перед этим на полевое ученье и на стрельбище. — Толстым вольноопределяющийся перевалился на другой матрац и продолжал: — Это факт, что когда-нибудь все это лопнет. Вечно продолжаться это не может. Попробуйте раздуть из свиньи слона — обязательно лопнет. Когда поеду на фронт, я на нашей теплушке напишу: «Три тонны удобрения для вражеских полей: сорок человек или восемь лошадей».

Дверь отворилась, и появился профос, принесший четвертушку солдатского хлеба на обоих и свежей воды.

Даже не приподнявшись с соломенного тюфяка, вольноопределяющийся приветствовал профоса следующими словами:

— Как возвышенно, как великодушно с твоей стороны посетить заточенных, о святая Анежка[33] 91-го полка! Добро пожаловать, добродетельный ангел, чье сердце исполнено состраданием! Ты отягощен корзинами яств и напитков, чтобы утешить нас в пашем несчастья. Никогда не забудем мы проявленного тобою великодушия. Ты — луч солнца, упавший к нам в темницу!

— Завтра вам полковник покажет шутки, — заворчал профос.

— Ишь как ощетинился, хомяк, — ответил вольноопределяющийся. — Скажи-ка лучше, как бы ты поступил, если бы тебе нужно было арестовать десять вольноперов? Да не делай такого глупого лица, ты, ключник марианских казарм! Ты бы арестовал двадцать, а потом бы десять из них выпустил, суслик ты этакий! Если бы я был военным министром, я бы тебе показал, что значит военная служба! Известно ли тебе, что угол падения равен углу отражения? Об одном тебя только прошу: дай мне точку опоры, и я переверну весь мир вместе с тобою, гусиная начинка!

Профос вытаращил глаза, потом махнул рукой и вышел, хлопнув дверью.

— Общество взаимопомощи по удалению профосов, — сказал вольноопределяющийся, — справедливо деля хлеб на две половины. — Согласно параграфу шестнадцатому дисциплинарного устава арестованные до вынесения приговора должны довольствоваться солдатским пайком, но здесь, как видно, владычествует закон прерий: кто первый у арестантов паек перехватит.

Оба сидели на нарах и грызли солдатский хлеб.

— На профосе лучше всего видно, как ожесточает людей военная служба, — возобновил свои рассуждения вольноопределяющийся. — Несомненно профос был до поступления на военную службу молодым человеком с идеалами. Это был светловолосый херувим, нежный и чувствительный ко всему, защитник угнетенных, за которых он заступался во время драки из-за девочки где-нибудь в родном краю во время престольного праздника. Все его без сомнения любили и уважали, но теперь… боже мой! — с каким удовольствием, я съездил бы его по роже, отбил бы ему, как вобле, голову об нары и выкинул бы его вслед за головой в сортирную яму! И это, брат, тоже доказательство ожесточения от нашего военного ремесла.

Он запел:

Она и чорта но боялась.Но тут попался ей солдат…

— Дорогой друг, — продолжал он, — как посмотришь на нашу милую монархию, неизменно приходишь к тому заключению, что дела с ней обстоят точно так же, как с дядей Пушкина[34], то есть нам остается только, как написал Пушкин:

Вздыхать и думать про себя:Когда же чорт возьмет тебя?

Послышалось щелканье ключа в замке, и профос зажег керосиновую лампу в коридоре.

— Луч света в темном царстве! — крикнул вольноопределяющийся. — Проникновение просвещения в ряды войск! Спокойной ночи, пан профос! Кланяйтесь там всем офицерам, и желаю вам приятных сновидений. Пусть, например, вам приснится, что вы вернули мне пять крон, те самые, которые я вам дал на покупку папирос и которые вы пропили за мое здоровье. Спокойной ночи, чучело гороховое!

Вслед за этим послышалось ворчание профоса относительно завтрашней явки к полковнику.

— Опять одни, — сказал вольноопределяющийся. — На сон грядущий я посвящу несколько минут лекции о распространении зоологических познаний между унтерами и офицерами. Для того чтобы выколотить из живого военного сырья сознательное пушечное мясо, необходимо основательное знакомство с природоведением в частности по книге «Источники экономического благосостояния», вышедшей в издании Кочий[35], в которой на каждой странице встречаются слова вроде: скот, поросята, свиньи. За последнее время, однако, мы можем наблюдать, как в наших наиболее прогрессивных военных округах вводятся новые наименования для новобранцев. В одиннадцатой роте капрал Альтгоф употребляет слово «энгадинская коза». Ефрейтор Мюллер, немец с Кашперских гор, бывший учитель, называет новобранцев «чешскими вонючками», фельдфебель Зондернуммер — «бычачьими лягушками» и «йоркширскими боровами» и сулит каждому новобранцу сделать из него чучело, причем проявляет такие специальные знания, точно сам происходит из семьи чучельника. Начальство старается втемяшить в солдат любовь к отечеству своеобразными средствами, как то: диким ревом, пляской вокруг рекрута, воинственным рыком, напоминающим африканских дикарей, собирающихся содрать шкуру с ни в чем неповинной антилопы или готовящихся зажарить филе из какого-нибудь припасенного на обед миссионера. Немцев это, конечно, не касается. Когда фельдфебель заводит речь о «свинской банде», он поспешно прибавляет «чешской», чтобы немцы не обиделись и не приняли это на свой счет. При этом все унтера 11-й роты дико вращают глазами, словно собака, которая проглотила из жадности намоченную в прованском масле губку и подавилась. Слышал я однажды разговор ефрейтора Мюллера с капралом Альтгофом относительно плана обучения ополченцев. В этом разговоре преобладало слово «блямба». Сначала я подумал, что они между собою поругались и что распадается единство австрийской армии, но я основательно ошибся. Разговор шел всего лишь о солдатах. «Если, скажем, этакая чешская свинья, — авторитетно поучал капрал Альтгоф ефрейтора Мюллера, — даже после того как по команде «ложись!» раз тридцать вываляется в грязи, не может научиться стоять прямо и без шевелений, то дать ему раза два в рыло — толку мало. Съезди ему кулаком в брюхо, другой рукой нахлобучь ему фуражку на уши, скомандуй «кру-гом!», наподдай его, когда повернется, ногой по заднице и увидишь, как он после этого начнет вытягиваться во фронт. А прапорщик Дауерлинг только смеяться будет». А теперь, товарищ, я расскажу вам о прапорщике Дауерлинге, о котором среди рекрутов 11-й роты идут целые предания, словно о каком-нибудь мексиканском бандите. Дауерлинг пользуется репутацией людоеда, антропофага из австралийских племен, съедающих людей другого племени, когда, они попадутся к ним в руки. Весь блестящий жизненный путь Дауерлинга отмечен судьбою. Вскоре после рождения его уронила нянька, и по сию пору на голове прапорщика есть заметное углубление. После такого блестящего начала, окружающие стали очень сомневаться, что он без последствий и безболезненно перенесет сотрясение мозга и что из него после этого выйдет что-нибудь путное. Один лишь его отец полковник не терял надежды и, наоборот, утверждал, что такой пустяк ему в дальнейшем повредить не может, так как молодой Дауерлинг, когда подрастет, посвятит себя военному призванию. После суровой борьбы с четырьмя классами городского училища, которые он прошел экстерном (причем один из двух его репетиторов преждевременно поседел и рехнулся, а другой покушался броситься с башни св. Стефана в Вене), молодой Дауерлинг поступил в юнкерское училище. В юнкерских училищах никогда не обращалось внимания на степень образованности поступающих туда молодых людей, так как образованность не сочеталась с понятием об австрийских строевых офицерах. Идеалом военного образования было умение играть в солдатики. Образованность влияет облагораживающе, а этого на военной службе не требуется. Чем офицерство грубее, тем лучше.