Гробница для Бориса Давидовича - Данило Киш

одного убийцы, доверие которого нам удалось завоевать, это факт, что в средневековую иконографию таких карт вплелась и ориентальная, и древнерусская символика. В наиболее распространенном варианте число карт в колоде свелось к двадцати шести. «Мне ни разу не довелось, — говорит Таращенко, — увидеть полную колоду в семьдесят восемь листов, хотя расчеты ясно показывают (если разделить 78 на три и два), что речь идет только о сокращенной колоде классической комбинации тарокко. Я уверен, что сокращение произошло по обычным техническим причинам: такие карты было легче изготовить и спрятать». Что касается собственно раскраски (иногда цвета были обозначены только начальными буквами), то она сводилась к четырем цветам: розовый, синий, красный, желтый. Идеографические знаки, чаще всего представленные элементарными контурами, следующие: Жердь (приказ, команда, голова; но и со значением: разбитый череп); Кубок (мать, водка, блуд, союзничество); Кинжал (свобода, педерастия, перерезанное горло); Червонец (убийство, издевательство, одиночная камера). Остальные символы и варианты: Шлюха, Царица, Царь, Отец, 69, Тройка, Власть, Повешенный, Безымянный (Смерть), Утроба, Дьявол (Черт, Чортик), Тюрьма, Звезда, Луна, Солнце, Суд, Копье (или Мачта). Чортик или Матушка — это, по сути дела, просто вариант антропоцентричной игры, которая дошла до наших времен из далекого мифического Средневековья, скрещенного с Азией: полная колода разложенных карт Черта представляет собой Колесо Фортуны и для фанатиков имеет значение перста судьбы. Таращенко делает вывод: «Связь, существующая в европейском тарокко с символами хиромантии и зодиакальными знаками, и здесь не утрачена: наколки на груди, на спинах и задницах уголовников имеют то же значение, что и зодиакальные знаки для людей с Запада, и могут быть по тому же принципу связаны с «Чортиком». Терц эту связь татуировок и мифологических символов также рассматривает в метафизическом плане: «Пример татуировки: спереди орел, клювом раздирающий грудь Прометея, пёс в необычной позе соития с некой дамой. Две стороны одной медали. Лицо и изнанка. Свет и тьма. Трагедия и комедия. Пародия на собственную патетику. Близость секса и смеха. Секса и смерти».

Макаренковские ублюдки

В голубоватом полумраке камеры, где клубится дым, возлежа на полных клопов шконках, на боку, как бояре, четверо картежников-уголовников вертят в выщербленных пожелтевших зубах грязную соломинку или посасывают махорку, свернутую в толстую слюнявую самокрутку, а вокруг них толкается пестрая толпа болельщиков, с удивлением рассматривающих лица известных убийц и их татуированные груди и ручищи (потому что карты они видеть не могут, карта для паханов, на карту смотреть нельзя, если только она не сброшена, иначе это может дорого обойтись). Но им довольно милости быть на этом уголовном Олимпе, рядом с теми, кто в благоговейной тишине держит в своих руках судьбу других, судьбу, что в глазах болельщиков посредством магического коловращения карт приобретает видимость случайности и фатума; быть у них под рукой, подтопить им печку, подать воды, украсть для них полотенце, искать вшей в их рубашках или же, по их кивку, кучей навалиться на кого-нибудь из тех внизу и заставить замолчать раз и навсегда, чтобы они своим бормотанием во сне или наяву, своими проклятиями небу не мешали неумолимому ходу игры, в которой только безымянный аркан с порядковым номером 13, обозначенный цветом крови и огня, может пресечь или сжечь любую иллюзию. Поэтому счастье уже в том, что ты наверху, на шконках, поблизости от татуированных богов, Орла, Змеи, Дракона и Обезьяны, и что ты можешь без страха слушать их таинственные заклинания и их ужасные ругательства, что оскверняют псом и дьяволом родненькую мамочку, единственную святыню уголовную. Вот так, из голубоватого полумрака проступает картина этих преступников, макаренковских ублюдков, что под легендарным названием социально близких появляются вот уже без малого пятьдесят лет на театральных подмостках европейских столиц в пролетарских кепках, хулигански надвинутых на лоб, и с красной гвоздикой в зубах, той сволочи, что в балете Барышня и хулиган изобразит свой известный пируэт превращения из уголовника в трубадура и в овцу, кротко пьющую воду с ладони.

Обезьяна и Орел

Держа карты между обрубками пальцев левой руки (отныне и навсегда будет легко узнать известного уголовника, а в полицейских картотеках будет таинственно не хватать отпечатков указательного и среднего пальцев), Сегидуллин, голый до пояса, с заросшей грудью, на которой вытатуирован онанирующей самец обезьяны, смотрит налитыми кровью глазами на пахана Коршунидзе, обдумывая месть. На мгновение наступила гробовая тишина, сверху на шконках, среди уголовников, и внизу, среди тех, кто осужден за преступление, стократ более опасное — мысли. Болельщики задержали дыхание, не дышат, не отводят взгляда, не шелохнутся, а смотрят куда-то в пустоту, с окурком, прилепившимся к губе, и не смеешь его выплюнуть, не смеешь шевельнуть головой или губами, не смеешь коснуться волосатой груди, по которой ползет вошь. И внизу, среди полумертвых и истощенных лагерников, которые до сих пор перешептывались, настала тишина: что-то происходит, уголовник опасен, когда молчит, колесо судьбы остановилось, по кому-то мать заголосит. И это все, что они знают, все, что они могут знать, им, кроме этого жуткого языка тишины и брани, совершенно неизвестна зашифрованная речь уголовников, и тут им никак не помогут и те слова, значение которых им известно, потому что в бандитском жаргоне значения смещены, Бог значит Дьявол, а Дьявол значит Бог. Сегидуллин ждет, когда пахан откроет свои карты, его очередь. Круминьш и Гаджашвили, двое игроков, чьи имена также запомнила история преступного мира, отложили свои карты и теперь наблюдают, с приятным ощущением мандража, которое их охватывает, дуэль Обезьяны и Орла. (Сегидуллин — бывший пахан, место которого, пока он был на больничке, занял Коршунидзе по кличке Артист, для друзей Орел).

Внизу воцарилось беспокойство: тишина на уголовных шконках продолжалась слишком долго; все ожидают крика и брани. Однако дуэль идет между двумя паханами, бывшим и теперешним, и правила игры несколько иные: сначала слышится язык соперничества и вызова. «Наконец-то, — говорит Орел, — теперь ты, Обезьяна, хотя бы сможешь засовывать левую руку в карман». Прошло несколько секунд, и Сегидуллин, бывший пахан и известный убийца, ответил на страшное оскорбление: «Орел, об этом потом. Теперь ты покажи карты». Кто-то закашлялся, наверняка, один из двоих игроков, кто бы осмелился на такое безрассудство. «Левой или правой рукой, Обезьяна?» — спрашивает Коршунидзе. «Говорю тебе, Птица, покажи карты, можешь держать их хоть в клюве». Тогда вдруг на мгновение скрипнули шконки, потом тишина. И тут Коршунидзе грязно ругается, поминая матушку увечную, единственную святыню уголовную. Все поняли, и те, кто не понимал языка уголовников: пахан проиграл, по кому-то мать заголосит.

Сука

Никогда на самом деле не узнать, кто рассказал по секрету