Нахимов - Наталья Георгиевна Петрова

плавание собрался государь. А чтобы в неповоротливом механизме уж точно все винтики и шестерёнки заработали, капитан М. П. Лазарев ещё и масла подлил — сообщил чиновникам, что не намерен скрывать от императора имена тех, кто мешал доводке фрегата.

Вот тогда-то работа и завертелась: в один день стали делать то, на что прежде требовалась неделя, а то и месяц. Но такой, говоря морским языком, аврал не мог не сказаться на качестве работ, что обнаружится уже во время похода. Все упущения и недоработки потом придётся исправлять в доках Англии, там же заменять и поломавшиеся механизмы. Как говорится, столетия идут, а привычки остаются.

И всё же команда Лазарева поработала на славу: «Крейсер» стал образцовым кораблём, а для молодых офицеров, начинавших службу под началом Лазарева, поистине практической школой. Все новшества на фрегате — технические, инженерные, боевые, касающиеся порядка службы и быта, — будут потом распространены на весь Черноморский флот, когда Лазарев станет его командующим. Именно при подготовке фрегата «Крейсер» Нахимов получил первый опыт кораблестроения, а в кругосветке под командованием Лазарева — первый опыт кораблевождения и самой корабельной службы.

Счастлив ученик, имеющий хорошего учителя, но вдвойне счастлив учитель, когда, употребив немалые усилия, видит, что посеянные им семена не только дали всходы, но и принесли обильный урожай. Лазарев был рад, что не ошибся в Нахимове, говорил о нём: «...чист душою и любит море». А Нахимов Лазарева поистине боготворил. Во время обороны Севастополя единственный портрет, который видели в комнате Нахимова, — портрет Лазарева.

Нахимов считал Михаила Петровича идеалом моряка, искренне восхищался тем, что он делал, и по мере сил копировал. В кругосветке это было лишь осваивание прописей; позже он выработает собственный почерк, но всегда из скромности будет повторять, что он лишь ученик. «Я сам прошёл тяжёлую служебную школу Михаила Петровича Лазарева, — говорил он своему адъютанту в Севастополе, — и за это ему благодарен, потому что стал человеком». «Биография М. П. Лазарева была бы весьма поучительна для наших моряков, если бы нашлись люди, которые её разработали бы», — сказал как-то Нахимов в беседе с молодыми офицерами. Подаренные ему Лазаревым вещи берёг как зеницу ока, везде возил с собой. Рассказывали забавный случай. Однажды Нахимов попросил матроса принести ему стакан воды: «Да смотри не разбей! Это подарок мне Михаила Петровича Лазарева». Матрос от страха уронить стакан так стиснул его, что нечаянно раздавил.

Итак, фрегат был готов к походу. За несколько дней до выхода из Кронштадта прибыли высокие гости: император Александр Павлович, великий князь Николай Павлович и огромная свита — придворные, адъютанты, камер-юнкеры, молодые офицеры, секретари иностранных посольств. Даже фрейлины императрицы, горевшие желанием попасть на корабль, добрались самостоятельно на двух нанятых рыбацких лодках. Однако вахтенный офицер, не ожидавший дамского вторжения, отказался пускать фрейлин на фрегат, и только после вмешательства Лазарева им разрешили подняться.

Впрочем, не обошлось без курьёзов. Некоторые свитские, кому прислуживаться было не тошно, взялись было, чтобы обратить на себя внимание, лазать по вантам и карабкаться по лестницам. Однако накануне ванты просмолили, и многое на палубе было только что покрашено, так что особо рьяные придворные перепачкались в смоле и краске.

Сам фрегат, отдраенный, вымытый, как будто только и ждал высокой оценки. «Государь, — свидетельствует Завалишин, — был очень доволен всем виденным устройством и сам указывал на многое иностранным министрам»57. Император не без гордости демонстрировал все новшества. «Особенно понравилось ему устройство так называемой шхиперской каюты, где были расположены в величайшем порядке все запасные вещи, так что всё могло по первому требованию доставаться без затруднения». Сооружённые вдоль всего борта шкафы с выдвижными ящиками хранили инструмент, запасные блоки, гвозди, скобы, а чтобы находить искомое быстро, на каждом ящике сделали надпись. Концы верёвок разной толщины выглядывали из отверстий в ящиках, в середине каюты лежали запасные паруса, канаты, большие блоки. Этот склад запасных вещей своими ящичками с надписями напомнил государю косметический магазин, о чём он сказал одному из сопровождавших его посланников. Но шутки шутками, а в условиях качки, шторма или авральных работ устройство этой каюты не раз помогало команде быстро отыскивать необходимое.

В конце посещения по морской традиции кок пригласил императора отведать матросских щей. Щи государю понравились, но он выразил сожаление, что за границей кислой капусты будет не найти. Лазарев тут же доложил, что для «больших плаваний капуста приготовляется особым способом, так что может сохраниться очень долго, и что у нас взято такой капусты на три года, когда не будет хватать свежих овощей»58.

Казалось бы, время цинги, этой напасти дальних походов, которая сопровождала моряков в XVI—XVII веках, давно миновало. Ан нет! Даже в XIX столетии, в 1854 году, в кругосветке на фрегате «Аврора» 35 человек заболели цингой, восемь матросов умерли. Так что предусмотрительность Лазарева оказалась совсем не лишней. По примеру своего командира Нахимов в осаждённом Севастополе будет заботиться о свежей или сушёной зелени для матросов, о заготовке квашеной капусты.

Из Кронштадта в Копенгаген

Семнадцатого августа 1822 года фрегат «Крейсер» и шлюп «Ладога» вышли из Кронштадта. Фрегат оказался хорошим ходоком, чего нельзя было сказать о «Ладоге». Бывшее транспортное судно, переделанное в военный шлюп, двигалось так медленно, что на «Крейсере» приходилось всё время убирать паруса, дабы не терять шлюп из виду. А когда миновали остров Наргин, ветер поменялся, и едва вышли в Балтийское море, как попали в шторм. В результате в Копенгаген пришли не через неделю, как планировали, а лишь 5 сентября.

Забота об уравнивании хода со шлюпом вызывала вполне объяснимое раздражение, а потому в письме к Рейнеке Нахимов назвал часть плавания до Ситхи — Новоархангельска (ныне — Ситка) на Аляске, где расстались, наконец, с «Ладогой», «довольно нещастливым». Письмо это он отправил 4 января 1824 года из Сан-Франциско, сделав в нём «маленькую выписку, когда и куда мы заходили»59.

С тех пор как они увиделись в Копенгагене, где Рейнеке был по делам службы, Нахимов не писал другу три месяца, так что, по собственному признанию, не знал, с чего начать. Потому и письмо вышло обстоятельным, хотя и сдержанным, как всегда. Немногословность Нахимова с лихвой компенсирует подробный рассказ Завалишина, опубликованный в нескольких номерах журнала «Древняя и новая Россия» в 1877 году. В мемуарах Завалишина, впервые опубликованных в Мюнхене в 1904 году, а в России — в 1906-м60, тоже нашлось место кругосветному плаванию, однако тексты, опубликованные в журнале и в книге,