Жажда - Ассия Джебар

Спала я плохо, мало. Всю ночь неясный страх сжимал мне сердце, душил меня. Я проснулась на рассвете. Потихоньку выскочила из кровати и убежала, приняв окончательное решение.

Из дому я выбралась так, чтобы никто не слышал. На пороге остановилась, ослепленная светом зари, никогда еще я не поднималась в такую рань. Я дрожала от холода, зато дурные сны прошедшей ночи растаяли в бледных лучах поднимавшегося солнца.

Глубоко, с облегчением вздохнув, я пошла к своей забытой машине и села за руль. Я неслась по пустынной дороге и чувствовала себя свободной.

В девять утра я уже была в Алжире. Ни о чем не думая, ни в чем не сомневаясь, я подъехала прямо к адвокатской конторе Хассейна. Попросила вызвать его. Он появился в дверях, подошел к моей машине. Он ничуть не был удивлен, увидев меня с утра пораньше в таком виде — непричесанную, бледную, решительную.

— Можете освободиться и провести сегодняшний день со мной? Это очень важно для меня. Умоляю вас согласиться. Садитесь в машину. Поедем куда-нибудь. Мне необходимо с вами поговорить.

Через полчаса мы уже ехали, сами не зная куда.

Он не задал мне ни одного вопроса. Мы остановились возле какого-то пустынного пляжа, который, казалось, давно нас поджидал. Искупавшись в море, мы легли рядом погреться на песке. Вчерашний вечер, проведенный с Джедлой, ее глухой голос — все ушло куда-то, и сейчас я едва вспоминала об этом. Под жарким солнцем, возле человека, излучающего уверенность и надежность, мне было так спокойно и хорошо, что происшедшее растворилось, исчезло, как ночной кошмар.

Когда Хассейн склонился ко мне, я взяла в ладони его немного растерянное лицо и приблизила к себе; я уже не боялась больше его губ. И в первый раз, еще смущаясь, прошептала: «Я люблю тебя». Я помню его обжигающие поцелуи, его горящие глаза, в которых сияло опрокинутое небо, помню приятную тяжесть его тела, которое заставило меня забыть все на свете…

Еще я помню о том блаженстве любви, в которое погрузилась, об овладевшей мной истоме, которую я ощущала как пустоту и усталость после хорошей работы…

До сих пор поцелуи других мужчин оставляли мне лишь привкус скуки. Может быть, поэтому я их всех и гнала от себя так скоро. Но в тот день мне вдруг стало так легко с Хассейном, что я ничуть не стыдилась смотреть ему прямо в глаза, говорить ему, что он прекрасен, прекрасен, прекрасен…

Я закрывала глаза и наслаждалась. Может быть, это и было то, о чем я всегда мечтала, — счастливая усталость, телесная утомленность… Сейчас он тоже, как и я, молчал. Я положила голову на его заросшую густыми волосами грудь. Я любила его.

Мы пообедали в каком-то маленьком придорожном ресторанчике. Как и положено влюбленным, мы много ели, дружно смеялись; Хассейн жал мне руку под столом, и мы не скрывали от официанта нашего счастливого сообщничества. Все было легко и просто.

На обратном пути я уступила руль Хассейну, сделав вид, что мне хочется спать, — мне так хотелось положить голову ему на плечо! И тут он меня, наконец, серьезно спросил о том, что же я намеревалась ему сказать утром. Но я сумела скрыть свое смятение.

— Да ничего особенного, — ответила я, — Просто хотела побыть с тобой.

Потом я несколько дней жила в Алжире у моей сестры Лейлы. Хассейн работал по утрам и являлся за мной после обеда, чтобы ехать на море. Я быстро привыкла к нему, к его поцелуям, к его присутствию. Он был веселым, нежным и казался просто созданным для счастья. И я забыла и не вспоминала больше ни об его злой иронии, ни о его давешних угрозах. Иногда, правда, во время наших ласк он брал мое лицо в ладони и серьезно, вопрошающе смотрел мне в глаза. Тогда я пугалась его молчания, он вдруг становился мне чужим. Успокаивая себя, я думала, что он просто немного нервничает. Быстро целовала его глаза, лоб, волосы и говорила: «Я люблю тебя». Я любила повторять ему это. Но он никогда мне не отвечал. Ни разу не произнес этих простых слов. Правду сказать, я и не нуждалась в них. Иногда он опускал голову мне на грудь, сжимал меня так крепко, будто я вот — вот убегу от него, и лежал, закрыв глаза, тихо, как ребенок.

Меня умиляло это его забвение, но я предпочитала его страсть, его неистовость. Они защищали меня.

Мне ничего не хотелось рассказывать Лейле по возвращении, и я с трудом выслушивала ее сплетни. Во мне все было так покойно, так полно, так значительно, словно море раскинулось в моей душе. Прошли четыре дня, четыре дня, которые оставили во мне пьянящую свежесть, напоминавшую осенние вечера, когда природа вдруг затихает и словно бы растворяется в неизъяснимом, мерцающем свете опускающихся сумерек…

Потом однажды Хассейн заехал за мной — замкнутый, неулыбчивый, и я стала тонуть. Он долго держался так, отчужденно, почти враждебно. Во мне все замерло, оцепенело. Я посмотрела на него, и он мне показался совсем чужим и совсем некрасивым. Мне хотелось положить руку ему на плечо, смягчить его как-то, растрогать, а самой закрыть глаза, потихоньку заплакать и снова обрести его таким, как прежде. Но я даже не могла протянуть к нему руку.

Я остановила машину. Однако он не собирался выходить. Отрывистым голосом спросил, как я провела время перед своим приездом сюда. Наверное, полагал он, Али уехал. Ну а я осталась одна с Джедлой. И, конечно же, начала скучать: ведь интерес мой к пляжу после отъезда Али пропал. Ну и прекрасно сделала, что приехала!..

Я больше не могла выносить его иронию. Я высадила его на какой-то улице, потом уехала, стиснув зубы, понеслась с бешеной скоростью по дороге. Не хотелось ни о чем думать только о ветре, который хлестал меня по щекам и стучал в виски, только об этой вечной гонке моей жизни. Джедла презирала меня, Хассейн ненавидел. Ну а Али его не было больше со мной, и я забыла его.

Все было кончено с этой моей несчастной жаждой нежности, с поисками тех, кто мог бы утолить ее. Жизнь — это нечто совсем другое, это неистовство людей, это их оскорбления, это насилие. И надо бы мне стать сильнее! И сделать то, что ждут от меня, чего хочет от меня Джедла.

Решив так, я действительно стала свободной, а может быть, окончательно потерянной…

Часть третья

Глава XI

Дома меня ждало письмо. Увидев конверт с парижским штемпелем, я почувствовала, как забилось мое сердце. Почерк был разборчивый, с удлиненными буквами. Я быстро прочитала:

Дорогая Надия! Я очень обеспокоен, так как вынужден задержаться в Париже. Боюсь, что Джедла, которая перед моим отъездом плохо себя чувствовала и, главное, была в подавленном настроении, сейчас страдает от того, что меня долго нет. Конечно, она меня уверяет, что все в порядке, и просит, чтобы я занимался только своими делами.

Я подумал о Вас, о Вашей дружбе. Хотелось бы, чтобы Вы мне честно рассказали, как там Джедла. Я имею в виду прежде всего ее душевное состояние, ее нервы. Рассчитываю на Вашу искренность и очень прошу не оставлять ее, по возможности, одну! Хочу сказать, что бесконечно Вам благодарен, и пользуюсь случаем выразить Вам признательность за Ваше сочувствие и помощь в том, что случилось тогда. Мы с Джедлой были очень тронуты. Я написал Вам не только как другу детства моей жены, но и моему другу тоже, которому я полностью доверяю.

С дружескими чувствами,

Али Мулай

P. S. Не стоит рассказывать моей жене об этом письме. Она не хочет признаться себе, что больна, и ей будет неприятно знать, что я забочусь о том, чтобы с ней постоянно кто-то находился рядом. Спасибо.

Я дважды перечитала постскриптум и задумалась, нахмурившись. Не все в этом письме было для меня ясно. Он заботится о своей жене, как о больном, как о ребенке, которого надо избавить от беспокойства и тревоги? Но ведь он знает, какая она ревнивая. Даже, может быть, боится ее подозрений? Тогда ему не следовало мне писать. А может, он действительно волнуется за нее? Тогда надо просто-напросто вернуться домой, и только! Не Джедле, а мне становилось не по душе все это.

Я долго размышляла тогда. Теперь же, когда уже все кончено, могу чистосердечно признаться, что думала я только о том, как бы мне самой избавиться от одной темной мыслишки, которая казалась просто ужасной, но, однако, с самого начала не давала мне покоя.

Джедла, скорее всего, все поняла правильно и, вероятно, рассудила по справедливости. Ведь как убедительно звучал тогда ее голос: «Я считаю, что ты просто красавица!» Может быть, Али и в самом деле влекло ко мне? Его разговоры со мной, его доверие, его поведение в казино, когда произошла эта неприятная для меня история с Хассейном, да и все, что случилось после, — мой поцелуй, ночь, которую он поберег для себя, не захотев сразу возвращаться домой. Теперь вот это письмо, как бы укреплявшее наше с ним сообщество. Ведь если он так часто повторял слово «дружба», то, наверное, хотел и сам себя убедить в этом…