От общины к сложной государственности в античном Средниземноморье - Тимур Евсеенко

Государство, следовательно, олицетворяет царь и его аппарат, а не община, пусть даже и городская. Автор позднее не раз подчеркивает это обстоятельство, утверждая, например, что старейшины территориальных общин не являлись государственными служащими[92]. Не раз упоминается также тот факт, что территориальные общины входили в состав государства. Но отсюда следует вывод, что сами общины государством уже не были: «Необходимо подчеркнуть, что территориальные общины, подобно домашним, входили в определенные иерархические структуры; несколько территориальных общин составляли общину-государство или группировались вокруг центральной общины-города; последняя имела то же самое административное устройство (народное собрание, совет старейшин, градоначальник); в более крупных царствах такая группа территориальных общин или центральная община вместе с тяготевшими к ней периферийными общинными поселками составляла основное административное подразделение, по охвату территории соответствующее “ному” в Древнем Египте»[93].

Можно конечно предположить, что городские общины в составе государств Древнего Востока обладали статусом если не собственно государств, то, по крайней мере, государственных образований. Тогда древневосточные монархии окажутся подобными современным федерациям или, по крайней мере, унитарным государствам, включающим в свой состав автономные образования. Но в таком случае следует максимально четко разграничить понятия «община» (родовая или домашняя) и «государство» (как община гражданская, если согласиться с этим термином в трактовке «школы Дьяконова») и уже ни в коем случае не смешивать их тем более не подменять одно другим.

Подводя итог сказанному, подчеркнем, что небрежное употребление терминов порождает в данном случае путаницу. И не случайно Л. С. Васильев решительно возражал В. А. Якобсону, ведя речь о праве Древнего Востока. «Речь идет именно о праве, т. е. о системе определенных гражданских свобод и гарантий. В этом смысле мне кажется неприемлемым употребление В. А. Якобсоном понятий “граждане”, “гражданское население”, “коллектив граждан” по отношению к Востоку. На традиционном Востоке граждан не было – были подданные»[94]. Возразить на это нечего.

Можно, конечно, утверждать, что различные ученые по-разному могут понимать такие понятия, как «граждане» или «гражданский». В таком случае спор идет не о содержании понятий, а только об адекватности их терминологического обозначения. Однако ранее уже указывалось на смысловую близость древнего и современного представлений о гражданстве. Ю. И. Семёнов вполне резонно утверждал в одной из своих работ, что идеалом любой науки является однозначность используемых ею терминов (во избежание путаницы). Поэтому было бы крайне желательным использовать термины однозначно, в строго определенном смысле. Только тогда они будут подлинно научными[95].

Ко всему вышесказанному хочется добавить, что основоположники «школы Дьяконова», похоже, и сами чувствуют уязвимость своих позиций. Видимо, поэтому И. М. Дьяконов прибегает к авторитету автора термина «гражданская община» Н. Д. Фюстель де Куланжа. «Западно-азиатская община II тыс. до н. э. могла бы в терминологии Фюстель де Куланжа быть обозначена как гражданская община (cite), и в этом она типологически сходна и с западным полисом», – утверждает он[96]. Но в том-то и дело, что определение понятий «гражданин» и «гражданская община», данные самим Фюстель де Куланжем были весьма специфичны. Во-первых, он ставил гражданскую общину в один ряд с семьей и племенем, как однопорядковые явления: «Семья, фратрия, триба, гражданская община, все это – общества, совершенно сходные между собою, родившиеся одно из другого целым рядом союзов»[97]. Во-вторых, французский ученый рассматривал гражданскую общину как простую совокупность семейных и родовых ячеек, связанных главным образом единством религиозного культа: «Гражданская община не есть собрание отдельных лиц, но конфедерация многочисленных групп, сложившихся прежде ее и продолжающих свое существование»[98], «общество развивалось лишь по мере того, как расширялась религия»[99].

Наконец, понятие «гражданин» Фюстель де Куланж рассматривал не с юридических, а с совершенно иных позиций. «Если бы кто-либо захотел охарактеризовать гражданина античных времен по его наиболее существенному отличию, – писал он, – то он должен был бы выразиться, что это – человек, который одной религии с гражданской общиной и чтит общих с нею богов»[100]. Но при всем почтении к уважаемому классику исторической науки согласиться с ним никак нельзя. В Древней Греции одни и те же божества одинаково могли почитаться в различных полисных общинах, что отмечал и сам Фюстель де Куланж[101]. С другой стороны, в каждой античной семье имелись свои собственные божества, почитавшиеся не только полноправными ее членами, но и домашними рабами. Так что уже в XIX столетии такой религиозно-генетический подход к гражданской общине мог быть оспорен. Современные же представления о гражданской общине значительно отличаются от приведенных выше. Сам И. М. Дьяконов исходит при ее определении из других критериев.

Следовательно, утверждения сторонников «школы Дьяконова» следует признать, по меньшей мере, спорными и нуждающимися в более тщательном обосновании. Что же касается понятия «гражданская община» (правильнее, очевидно, говорить – «община граждан»), то ему явно требуется более четкое определение, исключающее ее смешение с другими видами общинной организации. Не ставя здесь такой задачи, можно попытаться все же выделить хотя бы некоторые признаки, позволяющие вычленить гражданскую общину (общину граждан) из множества разновидностей общинных организаций.

Выше уже было сказано, кого считали в древности гражданами. Но что же превращало этих людей в свободных и полноправных граждан? Именно обладание равными правами, а также и равная защищенность от самой большой опасности, существовавшей в те времена внутри коллектива, – долгового рабства, которое являлось лишь крайней, порождавшейся голодом и нищетой, формой зависимости рядовых общинников от общинной знати. Полноправное гражданство давала защищенность от голода и нищеты, которая могла обеспечиваться только бескорыстной поддержкой всего коллектива.

В самом деле, право участия в народном собрании и суде само по себе гражданина не создает. Ведь неизбежно возникающее и углубляющееся в классовом обществе имущественное неравенство ставит многих членов общины в отношения зависимости от знатных и богатых соседей. Клиентелизм, характерный для многих раннеклассовых (и не только) обществ, родился именно на этой основе. Отношения зависимости от частного лица, неважно, должностного или принадлежащего знатному роду, превращают общинника из самостоятельного субъекта общественных отношений в послушного исполнителя чужой воли. И не имеет значения при этом, участвует ли он в народном собрании или нет, ведь от фактического решения жизненно важных проблем общины он уже отстранен, поскольку вынужден руководствоваться не своими собственными интересами, а желаниями своего покровителя, ставшими для него законом. Поэтому представляется, что общину, в которой не обеспечено хотя бы относительное равноправие ее членов, возможно их порабощение не в особых случаях (тяжкие преступления, караемые обычно смертной казнью), а за долги (явление обычное для неустойчивой экономики того времени), в которой людям не гарантируется в той или иной форме некий минимальный уровень материального благополучия, позволяющий им заниматься общественной деятельностью, – такую общину именовать гражданской нет никаких оснований. Право именоваться гражданской общиной можно признать только за средиземноморским полисом.

Сами основоположники «школы Дьяконова», говоря об античном пути развития, особое внимание обращали на то, что в полисной общине удалось сформировать сильнейшее чувство солидарности ее членов. «Полисная солидарность была одновременно и правом, и обязанностью граждан вплоть до того, что они в массовом порядке, не на словах, а на деле (как о том свидетельствуют сохранившиеся исторические известия) ставили интересы полиса выше личных или узкосемейных. Даже налог трудом – трудовая повинность (литургия) выступала как почетная обязанность, которую знатные и богатые роды могли принимать на свой счет. В то же время нуждающиеся члены полиса имели право рассчитывать на полное содержание со стороны коллектива своих сограждан»[102].

В странах Востока ситуация была иной. Обедневшие общинники могли рассчитывать на некоторую, чаще всего небескорыстную помощь своих сородичей и соседей. О распространенности эксплуатации обедневших сородичей в общинах Древнего Востока, как и о вполне обычном для них явлении – продаже младших членов семьи в рабство (причем речь идет не о краткосрочной долговой кабале, а именно о полноценном и «вечном» лишении свободы), писал сам И. М. Дьяконов[103]. Если же общинники разорялись вовсе, то их ожидали долговая кабала или уход в бродячие шайки изгоев-хапиру, а чаще всего – в царские люди, так как царское хозяйство, особенно после слияния его с храмовым сектором экономики, оказалось столь обширным, что способно было поглотить почти неограниченное количество рабочей силы. В полисах же беднота – так называемый античный пролетариат, или люмпен-пролетариат, – могла жить за счет полиса.