Открытие Америки или Перенос Коровушкина - Владимир Малов

Солнце уже почти скрылось в Атлантическом океане - как раз в той стороне, куда держали путь каравеллы Колумба. На корме «Санта-Марии» появился огонек - это вахтенный зажег масляный фонарь. Такие же огоньки зажглись на идущих следом «Пинте» и «Нинье». Каравеллы с наполненными ветром парусами, едва освещенные призрачным светом бесчисленных звезд, бесшумными тенями скользили по легкой волне к великому открытию, которое ожидало дона Кристобаля Колона, как испанцы называли Христофора Колумба.

А Николай Леонидович Коровушкин, которого далекие потомки, он уже знал, будут почитать, как одного из крупнейших ученых XXI века (правда, за что именно неведомо), вскрывал упаковку с пластиковыми тарелками, собираясь как раз для этих потомков сервировать неприхотливый походный ужин. Даже более чем неприхотливый, потому что банкетных столов и стульев он в путешествие по времени не догадался захватить.

Ассистент Василий, наблюдая за занятием Коровушкина, изрек сентенцию:

- Шеф, это просто сюрреализм какой-то! Кафка отдыхает! Дружеский ужин с людьми из нашего будущего! А поужинать, кстати, давно пора.

Китайские ученые от приглашения отказались с церемонной, истинно китайской вежливостью. Видимо, в этот вечер не испытывали никакой потребности в общении, а хотели побыть в своем узком кругу.

Ну а все остальные не заставили себя ждать. Причем Франсуаза Вильнев и Мари Куше вышли из французского шара в платьях диковинного покроя, которые в конце XXII века скорее всегосчитались вечерними. Это неопровержимо доказывало, что француженки остаются француженками, даже путешествуя в машинах времени.

Разглядывая нижний край платья Мари, обрезанный причудливой волной, ассистент Василий застыл столбом. Толкнув его в бок локтем, Николай Леонидович пригласил всех к столу:

- Прошу присаживаться!

Подавая пример, он первым опустился на серебристую плоскость, поджав по себя ноги, словно татарский хан.

Мари грациозно опустилась рядом с Василием, томно повела взглядом вокруг себя иоживилась, найдя глазами музыкальный щипковый инструмент. Похоже, путешественнице по времени тоже довелось поработать в загадочном научном центре, который назывался Лапидовилем, потому что ией был знаком русский язык:

- О, да ведь это же…

- Гитара, - смущенно подсказал Василий.

- Гитара, конечно, как я забывать! Старинный инструмент! Вы брать с собой даже в путешествие по времени гитара, - молвила Марии погрозила Василию пальчиком. - Чтобы петь романсы под балконами прошлых веков? Вы романтик, которого не починить. Точнее не исправить.

Ассистент Коровушкина смутился еще больше. Новозеландец Пит Фергюссон сразу же нашел для себя другой предмет интереса.

- Ого, - восхитился он тоном знатока-антиквара, взяв руки бутылку «Посольской». - Этикетка на вид старинная! Очень старинная!

- Дай взглянуть! - откликнулся Морган. - Чего же ты хочешь! Для нас этой бутылке три с лишним века.

Новозеландцы замолчали, переглянулись, и,возможно, оба подумали, что имеет место удивительный парадокс. Бутылке триста с лишним лет, этикетка на ней старинная, итем не менее, и бутылка, и этикетка новенькие, да и на содержимом бутылки прошедшие века явно никак не сказались.

Николай Леонидович поддержал разговор:

- Вековой пыли на бутылке нет.

Он взял «Посольскую» из рук Моргана и разлил по пластиковым стаканам.

- Вы хотя бы знаете в своем далеком будущем, что такое водка? - спросил Николай Леонидович полушутя-полусерьезно. - Или для вас это уже реликт, легенда?

- Конечно, знаем, Ник! - ответил Фергюссон. - Лучшая водка у нас, это…

Он недоговорил. Наверное, снова вспомнил о Соглашении.

Николай Леонидович поднял стакан, понимая, что на правах хозяина должен произнести первый тост, но подходящие слова никак не шли на ум. Вообще-то у них в лаборатории, в узком кругу, первым тостом на всех застольях были шутливые слова - «со свиданьицем!», но в данных сюрреалистических условиях они прозвучали бы, конечно, нелепо и двусмысленно.

- Тосты в ваших веках еще говорят? - поинтересовался ученый на всякий случай.

Неожиданно ответила французская исследовательница Франсуаза Вильнев. Причем по-русски - очевидно, и она прошла через таинственный Лапидовиль.

- Тосты обязательно говорить. Добрые слова соединяют людей.

Николай Леонидович наконец нашелся.

- За истинную науку, которой не страшны ни пространство, ни время! И за отважных людей, готовых их преодолевать!

- Прекрасные слова, - сказала Франсуаза, - браво, Николя!

Выпили все. Николай Леонидович с удовольствием отметил, что и филе селедки совместного предприятия «Санта Бре-мор» пришлось далеким потомкам по вкусу. Поинтересовавшись из научной любознательности датой изготовления, Пьер Дюма воскликнул:

- О-ля-ля! Полтора века прошло!

- Три с лишним века, - поправил его Пит Фергюссон.

Николай Леонидович налил по второй. Но после этого бутылка опустела - все-таки она была одна, а за товарищеским ужином собрались одиннадцать отважных ученых, готовых преодолевать пространство и время. И не только готовых, подумал Николай Леонидович, на душе у которого успело потеплеть, но уже преодолевающих. В преодолении случилась, правда, какая-то необъяснимая накладка, но все обязательно должно было кончиться хорошо.

И сразу же на ум пришел новый тост.

- За Христофора Колумба! - провозгласил Николай Леонидович. - За человека, благодаря которому мы встретились.

После второй на душе у Николая Леонидовича еще больше потеплело. У потомков, как более-менее близких, так и более далеких, явно тоже.

Пьер Дюма подцепил пластиковой вилкой очередной кусочек селедки, съел, прикрыл от удовольствия глаза, открыл и зачем-то посмотрел на Роже Лемерсье. Тот кивнул. Пьер извинился, встал, исчез на мгновение в своем серебристом шаре и сейчас же появился вновь, держа в каждой руке по пузатой бутылке.

- Наше французское шампанское, - объявил он. - Очень старое, 2172 года.

Пьер сел на место, но теперь поднялся итальянец. Извинившись, он тоже отлучился к своей машине времени, чтобы вернуться с двумя большими бутылками мартини.

- Вижу, - констатировал Николай Леонидович, в свою очередь поднимаясь, - шампанское и мартини в будущем не перевелось.

Вернулся он тоже с двумя бутылками холодной «Посольской». Стаканы наполнились вновь, а потом еще и еще. И все-таки какая-то скованность в разговоре явно чувствовалась, каждый, помня о Соглашении, боялся сказать что-нибудь лишнее. Иногда это приводило к трагикомическим ситуациям. . Так, например, когда Николай Леонидович задал невинный вопрос, стоит ли по-прежнему в самом конце XXII века в городе Париже, который он очень любил и не раз там бывал, Эйфелева башня, французы Дюма и Лемерсье, прежде чем ответить, шепотом о чем-то посовещались. Потом Лемерсье кивнул, и Дюма ответил: