На той неделе: купить сапоги, спасти страну, выйти замуж - Анна Бялко

– Да ладно, мам, ты не переживай из-за меня, я разберусь, не пропаду, смотри, какая я умная, меня Ванин вон сегодня в аспирантуру звал, а я не пошла.

Мама гладит меня по голове и ласково называет бестолочью, в это время одновременно раздаются звонок, звук открывающейся двери и Костькин звонкий крик:

– Мама, бабушка, идите, там Лена пришла.

Это, действительно, сестрица вернулась с занятий. Войдя в прихожую, она сразу замечает мои сапоги:

– Ой, Аська, ты сапоги новые купила? Давно? Какие шикарные!

Надо же, я совершенно забыла похвастаться маме покупкой. Рассказываю им всю историю в лицах, но яркость впечатлений уже стерлась, и рассказ у меня выходит не очень животрепещущий. Ленка раздевается и уходит с мамой на кухню, Костька бежит за ними, а я захожу в большую комнату – просто так, без цели.

Эта комната (всего их в квартире две) служит спальней родителей и одновременно папиным кабинетом. Он физик-теоретик, работает в основном дома, даже субботники их институт проводит «на рабочем месте». Когда мы с сестрой были маленькими, это было сущее наказание, ведь когда папа работал, шуметь в квартире строго воспрещалось, а работал он почти всегда. Также запрещалось трогать бумажки на папином столе, и вообще к столу лучше было без надобности не подходить.

Письменный стол занимает угол комнаты. Он роскошный, старинный, огромный, с резными тумбами и множеством ящиков, покрытый синим сукном. В детстве не было большей радости, чем залезть с книжкой тихонько под стол, спрятаться там, как в домике, между тумбами, и сидеть, вдыхая запах старой древесины и лака, похожий почему-то на запах вишневого варенья, до тех пор пока папа не заметит и не выгонит в детскую комнату.

Стол остался папе от прабабушки. От нее же остались бронзовая настольная лампа, вольтеровское жесткое кресло, в котором папа работает, книжный шкаф (он стоит в другом углу, и мы с сестрой не раз прищемляли пальцы его тугими стеклянными дверцами), пианино и прапрадедушкин портрет.

Пианино, как и письменный стол, – дивной красоты. Старинной немецкой работы, оно все резное, инкрустированное карельской березой, украшенное бронзовыми витыми канделябрами и с клавишами из слоновой кости. Однажды настройщик предлагал папе бешеные деньги за этот инструмент, но отец наотрез отказался его продавать. Иногда вечерами папа садился к пианино, мы зажигали свечи, собирались вокруг и слушали. В молодости отец сам писал музыку. До сих пор некоторые стихотворения, среди которых «Снег идет» Пастернака, будучи моими любимыми, не воспринимаются отдельно от папиных мелодий.

К сожалению, ни я, ни сестра не обладаем музыкальным слухом, и попытки родителей обучить нас играть на пианино удачей не завершились. Ленка, впрочем, научилась потом играть на гитаре, а в моем образовании в области музыки так и остался пробел.

Прапрадедушкин портрет в тяжелой золоченой раме висит над пианино. Прапрадедушка на нем солиден и суров. Однажды он вместе с рамой свалился со стены, чуть не попав мне по голове, – я как раз сидела у пианино, извлекая из него звуки. Возможно, именно эти звуки и не понравились прапрадедушке, я еле-еле успела отскочить. Расколовшаяся рама была впоследствии заклеена, портрет водворен обратно на стену, и больше такого с ним не случалось. Правда, и я с тех пор прикасалась к пианино с легкой опаской.

Другая комната в квартире считалась детской, и ее делили мы с сестрой. Разница в возрасте у нас – шесть лет, общих интересов поэтому было мало, наоборот, мы всегда друг другу мешали и, сколько я помню, враждовали и ссорились до тех пор, пока я не вышла замуж и не переехала жить к мужу. После этого, в отсутствие взаимных территориальных претензий, мы как-то потихоньку сдружились и сейчас, встречаясь, вполне с удовольствием болтаем о том о сем.

В нашей комнате кроме двух кроватей, двух письменных столов и книжных полок, составленных одна на другую, еще живет Шкаф. И какой Шкаф! Темного дерева, трехстворчатый, зеркальный, он занимает почти всю стену. Шкаф этот, при всей его красе, в отличие от прочей мебели, доставшейся от прабабушки, был куплен родителями в комиссионке. Пятеро здоровенных грузчиков еле-еле втащили его на наш четвертый этаж без лифта, а вытащить его отсюда, по маминому мнению, будет вообще невозможно. К счастью, такая идея даже в голову никому не может прийти, настолько он тут на месте. В его зеркалах отражается вся комната, от этого она кажется очень большой и загадочной. Когда я, будучи ребенком, а потом подростком, жила здесь, мне все время хотелось попасть в ту, зеркальную, половину, я постоянно видела рядом с собой свое отражение и привыкла общаться и разговаривать с ним. Я до сих пор часто разговариваю сама с собой и живу в нереальном мире. Возможно, это у меня раздвоение личности, зато всегда есть интересный собеседник. И, кроме шуток, лучше уж общаться сама с собой, чем сидеть в одиночестве.

Мама из кухни зовет ужинать. Стол уже накрыт, я залезаю в угол, к окну. Вообще-то это папино место, но оно самое удобное, а когда отца нет, можно и мне посидеть. За ужином всегда бывает весело, мы разговариваем, подшучиваем друг над дружкой, часто смеемся. Как хорошо было жить дома маленькой девочкой, а нам с Костькой сейчас еще ехать через весь город с двумя пересадками в пустую квартиру.

Ехать-то, кстати, уже надо бы, времени много, пока доедем, ребенку спать пора будет. Я быстро допиваю чай, Костька свой давно выпил, и иду собираться.

Одев Костьку, уже в прихожей прошу у мамы дать чего-нибудь почитать на дорогу, в метро сейчас народу мало, можно будет сесть, а ехать долго. Мама, быстро оглядев комнату, дает мне небольшую книжечку со словами:

– Вот, почитай, очень хорошая книжка, ты быстро читаешь, а то нам самим дали почитать ненадолго.

Бросаю взгляд: название – «Неделя как неделя» – ничего не говорит, сама книжка издана во Франции, ясно – тамиздат, значит. Сую в сумку, прощаюсь с мамой, кричу Ленке: «Пока!» – и мы выходим.

На улице опять начинает подмораживать, но под ногами еще чавкает слякоть. Держа Костьку за руку, осторожно пробираюсь к остановке. Вдруг за поворотом замечаю огоньки подъезжающего автобуса, хватаю малыша под мышку и припускаюсь бегом, уже не разбирая дороги. К остановке мы с автобусом прибываем одновременно. Запихиваю ребенка, залезаю сама, поехали.

В метро мы садимся в уголок, Костька требует выдать ему машинку и, получив, начинает катать по коленке, углубившись в это занятие целиком. Решив, что тоже могу отвлечься, достаю мамину книжку, открываю...

В результате мы чуть не проехали свою пересадку. Больше в метро мне почитать не удается, по кольцевой нам ехать совсем немного, а на нашей линии почему-то оказалось столько народа в вагоне, что удалось усадить только Костьку, и то пришлось для этого смотреть на одного мужика долго и выразительно.

Странное дело – в транспорте и на улице какую-то помощь, если она нужна, можно получить только от женщин. Сколько раз мне приходилось таскать по лестницам тяжеленную коляску с ребенком, хоть бы раз какой мужик предложил помочь. Женщины – те, да, помогают, а вот мужчины – никогда, только если попросишь, и то не каждый соглашается. Место уступить – то же самое. Ладно, допустим, беременную женщину, они, может, в толпе не отличают, но ребенка-то на руках (а в транспорте я всегда беру Костьку на руки, иначе затолкают) нельзя не заметить. И этот-то, что сейчас Костьке место уступил, бедняга, просто случайно встретился со мной глазами, а то я с ребенком так и стояла бы всю дорогу.

Квартира встречает нас темнотой, бурной собачьей радостью и каким-то подозрительным холодом. Что-то тут не так, мы ведь только с улицы, а все равно холод чувствуется. Снимаю сапоги, вхожу в комнату, даже не зажигая света, дотрагиваюсь до батареи... Точно. Худшие подозрения оправдываются, так и есть, опять отопление отключили. Господи, ну что же это такое, оно когда и работает-то, в квартире не жарко, двадцати градусов нет, хотя зима еще не начиналась, а его еще и отключают чуть не раз в неделю. Я уж и окна все заклеила, даже форточки, да разве этим поможешь...

И что мне теперь, интересно, делать? Везти Костьку куда-нибудь уже поздно, да и потом – куда? Не тащиться же обратно к родителям через всю Москву. А класть его спать в холодной квартире, так он, пожалуй, простудится, он по ночам часто раскрывается...

Поразмыслив, решаю бороться со стихийным бедствием своими силами, собственно, выхода все равно нет. Снимаю с Костьки сапоги и комбинезон, тут же надеваю ему дополнительный свитер, раздеваюсь сама и достаю из-за шкафа рефлектор. Включаю, он постепенно разогревается, может, если оставить на всю ночь, то ничего... Интересно, надолго это безобразие? Чтобы отключили на ночь – такого еще не было, а завтра к тому же выходные начинаются. Если утром не включат, придется возвращаться к маме, не оставлять же малыша в таком холоде.