Братья - Юрий Градинаров

– Пожалуйста! Это же детвора. А не скажете, где Авдотья?

– Она в нашем номере кровати расправляет. Хотим немного отдохнуть с дороги.

Женщина приоткрыла дверь и окликнула девушку:

– Авдотья, к вам пришли.

Она вышла в коридор. Белая кофта с кружевным воротником и манжетами были к лицу. Русая коса свисала почти до пояса. Из-под длинной со складками юбки выглядывали носки красных сапожек. «Красивая деваха», – подумал купец и тут же от растерянности выронил:

– Здравствуйте, Авдотья!

– Что-то вы сегодня раньше графика примчали?

– Сюда я прибыл не на тройке, а на шестерке лошадей, да и ямщик пошустрей попался! – Он заулыбался и добавил: – К вам спешил!

– Ну что ж, мне приятно слышать эти слова, даже если они в шутку. А если серьезно, то вас ждет обед в вашем бывшем номере. Все на столе.

А Петру Михайловичу и есть перехотелось! «Как же она похорошела за неделю! Вероятно, красу ее я в прошлый раз и не заметил, потому как Катерина стояла перед глазами. Да она и сейчас стоит, а рядом с ней Авдотья. Только первая в воображении, а вторая – наяву», – восхищался и сомневался купец, глядя на девушку.

Умывался медленно степленной водой. Исподлобья посматривал на дверь в надежде увидеть Авдотью. Но она не заходила, как прежде. Просто, вероятно, не было повода, или поняла неравнодушие к ней Петра и решила выждать. Петр Михайлович недоумевал, отчего у него возникло дурацкое желание видеть эту девушку? Видеть сейчас, когда он моется. Наконец понял:

– Все это вздор! Но как он мог родиться в моей голове? – провел он пальцами по мокрой шевелюре. – Не возомнил ли я, что она влюблена в меня и на все готова? Наверное, в том и есть причина.

Стало стыдно самого себя. Хорошо, что Авдотья не догадывается о его желании. Иначе не могло быть и речи ни о каком обеде.

Он умылся, досуха вытерся, оделся и сел за стол есть. Девушка быстро вытерла брызги на полу и пожелала приятного аппетита.

– Спасибо, Дотенька! Я буду обедать, а вас прошу посидеть рядом. Я сильно соскучился по вас.

Она с неверием глядела на Сотникова.

– Скука, господин Сотников, – слово многоликое. Скучать можно по собаке, по отцу, по матери, по друзьям, по родным местам. По всем, с кем долго и привычно прожили. А ко мне – однажды увиденной – это слово не подходит. Скучают, когда расстаются после длительных встреч! Да и «скучать» – от слова «скука». Кушайте! Я не люблю затасканных слов, особенно когда их говорит мужчина женщине. У меня сразу наступает разочарование.

Авдотья развернулась и ушла. Петр Михайлович хотел возразить, но почувствовал, что такие девушки ему не по зубам, что у него слишком занижены интересы. Для таких девушек одних любезностей мало. Не верят они им.

Петр пообедал. Но так и не нашел, что ответить серьезной и доброй девушке. Рассчитался за услуги. Чуть постоял в нерешительности, взял ее руку и посмотрел в открытые, затянутые грустью глаза.

– Извините, Авдотья, за мое косноязычие. Язык не всегда в ладах с душой. А впрочем, прощайте и не поминайте лихом.

И он поцеловал ей руку.

– С Богом, Петр Михайлович! Будете в наших краях – навещайте!

И повернулась спиной. Сил больше не хватило, чтобы сдерживать слезы.

Вернувшись в Томск, Петр Михайлович подъехал к гостинице, где оставил племянника Дмитрия Сотникова. Тот не ожидал быстрого возвращения дяди из Барнаула и находился под хмелем. В его номере крутился красноносый бородатый лакей, отстоявший ночную смену. Стоял крепкий табачный смрад. Разило пролитым и засохшим вином. Скатерть на столе грязнили красные пятна.

– Почему в номере кавардак? – зыркнул глазами Петр Михайлович на лакея. – Сделать уборку и проветрить! Я за что плачу? За грязь или за номер?

Крепко выпивший коридорный, со слипшейся от вина бородой, часто моргал, пытаясь прикрывать полотенцем облитую вином жилетку. Его покачивало.

– Ты, не понял? – вызверился Петр.

Лакей посматривал на своего собутыльника Дмитрия, как бы ища защиты.

– Что же ты на службе налакался? Не лакей, а лакай!

– Я после. Я ночь отстоял. Купец Димитрий угостил. Ночь кутили.

Петр резко пошел к двери и дернул за колокольчик. В комнату заглянуло трезвое бородатое лицо.

– Быстро умыться! И полотенце. А сейчас убери, чтобы блестело, и выставь соратника пьяного. Со своим сам разберусь!

Остались вдвоем с племянником.

– А это что? – спросил у Дмитрия и показал на заполненный до самой пробки графин.

– Вино! – еле выговорил племянник.

– По роже видно, пьешь уже неделю. Я на перекладных мотаюсь за четыреста верст туда-сюда, а ты гуляешь! Посмотри на себя в дивильце[13]. Тебе ж девятнадцать! Рожа была – кровь с молоком! А сейчас – как туча синяя в августе. Ты что ж себя запустил?

Димка сидел нахохлившись, как полярная сова в ожидании солнца:

– В-вид как в-вид, дядя Петя!

И непонимающе оглядел себя с ног до головы. Но ничего непривычного не заметил или просто не мог. Пожал плечами.

– Не заметил? Глянь на хромачи. Они уже забыли, что такое вакса! Лень сапоги почистить? С лакеем бражничаешь. Сам хуже лакея.

Петр Михайлович покачал головой.

– А воротник? Стоит от пота! Уже шею согнуть не можешь! Придется тебя из приказчиков удалить. Третий год беру тебя на закуп. Оставил одного – сразу съехал. Много пил?

– Не-не. Немного. Все по делу.

– Кто же тебе зерно хорошее предложит, такому замызганному? Ты род наш сотниковский позоришь! У нас с Киприяном дело на первом месте, а остальное – идет мимо. Понадобится – идущее остановим.

Дмитрий сидел потупившись и вдыхал запах собственного пота.

– От тебя разит за версту!

Петр Михайлович дернул за колокольчик.

Показался опухший от ночного сотрапезник.

– Бери Димку и веди в баню. Сгони с него и с себя семь потов, чтоб аж кожа хрустела. Он казак, а не тунгус. Да бороды – и ему, и себе – раскудель, промой хорошенько, а то сбились в клок! И неча на меня кукситься – в запой сами ушли.

После бани Димка появился бодрый и краснощекий, вроде бы и не гулял неделю. Видно, проняло парком каждую косточку до самой грешной души. Побаивался он дядьки. Коль отрезвел, то и спрос строгий Петр Михайлович учинит. Хоть и родня, а служба есть служба. Присел на табуретку подальше от греха, чтоб невзначай дядя не съездил по загривку.

– Гляжу я на твой загул и думаю. По пьяному делу могут такие контракты подсунуть, на каторгу пойдешь! А мужик-то ты вроде толковый. Умное на ходу ловишь. А дурное – само прилипает! Остался без догляду, как дите малое, и пошло-поехало. Дома-то не был в бражничанье замечен. Али скрытный такой?

– Не скрытный, а сдержанный. Я это зелье редко принимаю. Дурмана его боюсь. А в Томске расковался. Он-то мне и вид попортил. Я думал, пока возвернешься, обрету себя.