Крестьянин и тинейджер - Андрей Дмитриев

Он принялся ходить из угла в угол в полутьме, прислушиваясь к потрескиванию коммутатора.

– Вы бы присели, – недовольно сказала почтальонша, и он присел в углу, за низкий столик.

Взял журнальчик, раскрыл его. Подставив мятую страницу под редкие, разрозненные струйки света из окна, прочел рецепт отравы для садовых грызунов. Перевернув страницу, стал читать, как спать на холоде и во сне не замерзать. Узнал, что за тепло тела отвечает правая ноздря; дабы сберечь тепло во сне, нужно заткнуть ее подушкой, чего легко достичь, засыпая на правом боку. Или напротив: если в спальне слишком жарко, спать следует на левом боку, дабы излишки тепла могли свободно выходить из правой ноздри наружу…

– Вам повезло, – раздался голос почтальонши. – Там у них нет очереди, сейчас соединят, идите в будку.

Гера бросился к будке, протиснулся в нее, снял тяжелую трубку телефона. В трубке раздался незнакомый женский голос:

– Москву заказывали?

– Да, – хрипло ответил Гера.

– Набираем, ждите.

Послышался треск, затем и длинные гудки. Они были слишком долгими, потом прервались. В трубке послышался вздох, и у Геры перехватило дыхание. Раздался тот же незнакомый голос:

– Ваш абонент не отвечает… Набираем второй номер?

– Да, мобильный, если можно.

Вновь треск послышался, вновь длинные гудки. И вновь никто не подходил…

«Где же ты ходишь, – страдал Гера, – и почему не отвечаешь? Я же просил тебя не класть мобильник в задний карман брюк!»

– Не отвечает, – вновь раздался незнакомый голос. – Будете повторять заказ?

– Нет, – сказал Гера, молча продолжая выговаривать Татьяне: «…Ты мне скажи: ты и в Пытавине не будешь отвечать? Ты и в Пытавине не вынешь телефон из заднего кармана? Пожалуйста, будь умницей, вынь телефон из заднего кармана!»

Он выбрался из тесной будки. Не зная, чем себя утихомирить, вновь взял со столика журнальчик и дочитал про правую ноздрю: «…Вот почему зимой рекомендуется спать на правом боку, а летом лучше спать на левом».

– Какая ерунда, – сказал он вслух.

– Да, – отозвалась почтальонша, – но так всегда бывает, я заметила. Или часами ждать, пока там очередь, или совсем не ждать, но и никак не дозвониться. Вы еще приходите. Или вы у нас проездом?

– Да, я проездом; я приду… – ответил Гера и отправился назад в контору.

Лика увидела его не сразу, как вошел – она играла на его мобильнике в какую-то игру. Увидев, виновато тряхнула зелено-желтой головой, быстро мобильник выключила и сказала:

– Он зарядился дальше некуда.

Гера попытался узнать у нее, когда пройдет очередной автобус на Пытавино, но Лика не ответила, сказав:

– Зачем тебе Пытавино? Чего тебе в Пытавине? Делать там нечего; звонить ты и отсюда можешь… Ты лучше подожди, когда придет Игонин и отпустит меня на обед.

У меня есть грибной суп, из прошлогодних валуев. Ты любишь грибной суп из валуев?

– Нет, мне нельзя грибы, – соврал ей Гера.

– А что можно? Что ты любишь?

– Я борщ люблю.

– Жаль, у меня сегодня нет борща. Но я могу борщ. Если ты хочешь, я могу специально сделать. И приезжай ко мне на борщ.

– Как я узнаю, когда будет борщ? У нас ведь нет никакой связи.

– А мы договоримся. Ты говори когда, и я сварю.

– Не знаю… Но не завтра.

– Козе понятно, что не завтра. Завтра я буду доедать грибной. И послезавтра буду доедать… Лучше в субботу. Я в субботу целый день дома. Давай в субботу.

– Если приеду, как мне вас найти? – Гера боялся быть невежливым.

Лика схватила карандаш и быстро написала адрес. Протянула его Гере:

– В субботу. Буду ждать с борщом. И больше ты не говори мне «вы». Давай на ты. Точно приедешь?

– Точно, – сказал ей Гера, вышел из конторы и сразу стал придумывать убедительную и необидную причину, из-за которой он в субботу не приедет.

Солнцу, пылавшему над соснами, уже и надоело глядеть ему в лицо и плавить глаза; оно ушло своей дорогой в сторону; потом и за спину ему, а рейсовый автобус на Пытавино – тот все не приходил. Гера не нервничал; внушил себе: чем убедительнее он сумеет победить в себе дрожь нетерпения, тем он вернее дозвонится до Татьяны. Заслышав дальний шум большой машины, он медленно, даже лениво оборачивался на шум. Увидев самосвал или тяжелый длинный трейлер, встречал и провожал и самосвал, нагруженный песком, и этот трейлер с бревнами, стянутыми железной цепью, безо всякой видимой досады, нарочно безучастным скучным взглядом. От долгого сидения на жесткой лавке затекли ноги; Гера поднялся, вразвалку вышел из коробки остановки и, разминая ноги, начал прохаживаться по асфальту. Донесся шум, но не тяжелый шум автобуса или грузовика; Гера даже не поднял головы навстречу шуму, хотя и отступил с проезжей части на обочину. Шум этот близился и, нарастая, вдруг оборвался воем и визгом тормозов. Гера, не глядя, прыгнул в сторону и едва не угодил в кювет. Зло обернулся. Пыльная «газель», крытая брезентом, стояла у обочины. Дверь кабины приоткрылась, из нее выглянул голый по пояс водитель в черной бейсболке, крикнул:

– Чего скачешь, как кенгуру? Садись!

И долго сдерживаемое нетерпение Геры вырвалось наружу победным криком.

– А ты веселый, – одобрительно сказал ему водитель, вновь набрав скорость на пустом шоссе. – И я веселый, я люблю веселых!

Асфальт, плывущий под колеса, пылал на солнце, и казалось, что «газель» не едет, а идет против течения по ручью огненной лавы. Окна «газели» были открыты до упора, воздух упруго бился и кипел в кабине. Гера вынул мобильник и включил его. Дисплей был пуст, лишь одинокий пунктир на его правом краю указывал, что телефон заряжен под завязку.

– Ты местный? Не похоже, что ты местный, – сказал водитель весело.

Гера ответил:

– Да, я не местный.

– Работа здесь?

– Нет, отдыхаю, – сказал Гера, не отрывая глаз от пустого дисплея.

– А я работаю. Тоже не местный. Там, в Хнове, – водитель указал рукой себе за спину, – строят завод. Там будут делать корм для птицефабрик. Корм курам, значит, будет, а рыбы в озере, тут все так говорят, скоро не будет – из такой гадости делают курам корм: из молотых костей, из разной вредной химии. Но мне-то по-фигу, я не рыбак. Лишь бы платили…

– Вы строитель? – спросил Гера.

– Нет, я водитель, я вожу туда курносых. Завод большой, рабсилы требуется много, вот и болтаюсь я туда-сюда, в город – пустой, назад – с курносыми…

– Курносые – значит, молодые и неопытные? – не понял Гера.

– Нет, значит, узбеки там, таджики, я их всех не различаю, может, азеры с хачами, да и какой хрен их разберет. А только все они воняют и после них надо проветривать… Тебе сквозняк, как, не мешает?

– Нет, – хмуро ответил Гера, сунул в карман мобильник и отвернулся к полуоткрытому окну.

Ветер ударил в лицо, солнце в мелькающей красной листве придорожного осинника вспыхивало в глазах и вскипало в них слезами.

Голый водитель азартно проникал в будущее российской сборной по футболу:

– …Мы и без этого голландца рвали всех, кого хотели, вот только мало мы хотели, а с Гусом на Европе мы – да и не захотим, а всех порвем…

Гера его немного слышал, но слушать не желал. Этот крикливый весельчак ему напомнил об одном свидании с Татьяной, и лучше было бы о том свидании не вспоминать и вовсе.

…Был новогодний вечер. По Тверской улице, закрытой для автомобильного движения, медленно шли к Манежной площади громкие толпы. Гера и Татьяна, привыкшие к стремительной ходьбе, ловко лавировали в толпах, не задевая никого из топающих кучками, шеренгами и парами по мокрой наледи, поющих в лад и вразнобой. У самой мэрии ввинтились в тесную и многолюдную толпу московских гастарбайтеров. Гудел чужой мужской гортанный говор, женский робкий клекот. Толпа их была так тесна, что лишь на выходе в Охотный Ряд Гера с Татьяной вырвались вперед и оказались посреди компании с гитарой, с бутылками шампанского «Корнет».

«Приятно слышать русскую речь», – сказал Гера Татьяне.

Она ни словом не ответила. Молча ускорила шаги; пришлось ему, протискиваясь, догонять ее. Он и догнал бы, но отчего-то понял, что она не просто так спешит, но убегает от него.

Он звал ее, она не оборачивалась и, добежав до Манежной, свернула направо. И Гера взял вправо: увидел, как она почти бежит, удаляясь, к университету. Обескураженный, он встал на месте и на месте потоптался, а после медленным унылым шагом повлекся следом за Татьяной, уже теряя из виду ее шаль среди платков, мехов и ярких курток. Свернув бездумно на Никитскую, Гера увидел ее: она уж не бежала – спокойно шла вглубь улицы по левому от центра тротуару. Гера пошел по правому – не торопя себя, почти не глядя на нее, уставясь себе под ноги. Поднял глаза, увидел, как она свернула во двор консерватории – и перешел проезжую часть. Но он и в том дворе Татьяну не застал. Сияние окон «Кофемании» звало его, притягивало, и он вошел. Кафе было забито людьми, заполнено их взвинченными и переливчатыми голосами. Пройдя кафе насквозь, он увидел Татьяну, присевшую за дальним, маленьким столиком в углу. Она его видела, но не глядела на него. Он подошел к ней, сел за ее столик. Не знал, что говорить, о чем спрашивать. Татьяна не поднимала на него глаз. Гера не мог этого вынести, подумал, что сейчас умрет, но подошла официантка, отвлекла, Гера заказал себе виски, Татьяне – кофе. Татьяна от кофе не отказалась, и это Геру обнадежило. Пока официантки не было, Татьяна не проронила ни слова. Как только виски с кофе оказались на столе, Татьяна подняла глаза и деловитым голосом сказала: «Так, о нерусской речи. Во-первых, эти люди кроме своей нерусской речи худо-бедно знают и наш русский, а мы их языков не знаем. И уже в этом их над нами превосходство. Они не пьют виски, не пробовали каппучино, для них все это слишком дорого, они работают с утра до вечера, а не болтаются по городу по целым дням. Из тех грошей, что им здесь платят, они большую часть отправляют своим семьям. На их судьбу пришлись и войны, и развал, и разорение. Они такое повидали и пережили, и не по своей вине, что нам с тобой не снилось, но даже это все – не главное. А главное у них – неотменимая отмена будущего».