А слона-то я приметилъ! или Фуй-Шуй. трилогия: RETRO EKTOF / ЧОКНУТЫЕ РУССКИЕ - Ярослав Полуэктов

Михейша замычал. Даша с Олей засмеялись, но уже так напряженно, словно силы уже вышли и они сами уже вот—вот попадают со стульев. Оля—Кузнечик неопределенно хмыкнула: даже она иной раз носила брата в кровать.

– Правильно, в форточку… Откуда и приходит чаще всего… либо в другое отверстие… В какое, дети? Ну, кто ответит?

– В подходящее по размеру…

– И где есть сквозняк.

– В задницу, – сам себе под нос сострил проснувшийся в очередной раз Толька, не пожелав опубликовать громче. И непозволительно злорадно засмеялся, представив как из задницы сестры тонкой струей появляется и раздувается в пузырь шаровая молния.

Все равно услыхали: «Вот ты и есть пьяный Кок! Съел?»

– Правильно. – И уже быстро, почуяв, как надоела: – Страшный шар он может что? – И сама отвечала: – Взорваться сможет, наткнувшись на препятствие, а может и просто поиграть—пожалеть, не затронув смертью никого. Дети, а что нужно закрывать в случае грозы?

– Окна, двери, форточки…

– Трубу, заслонку, подпол!

– Как же подпол! Как туда молния залезет?

– Там дырочка есть.

– Точно есть, ее еще на зиму затыкают.

– Задницу заткнуть, – совсем осмелел Толик.

– Накажу! – прекращает бабушка дебаты.

– А как накажешь, бабуль?

Дети желают схватить, повалить, связать и наказать гнусного шутника. Но не получается: все руки заняты: они держатся за животы.

Дети многое знают, не взирая на возраст. Но! Учить малых детей осторожности все равно, что предупреждать цыплят. И снова учеба.

– И те – детки неразумные, – говорит учительница менторским тоном, – и другие. Цыплята – еще хуже детей. Сами бросаются под ноги. За ними нужен глаз да глаз. Это опасно. Одни играть хотят, клюя сандалии. Другие что? А только играть и целовать… Кто? Кого?

– Мы – цыплят.

– Они на пуховые шарики похожи, – заметила Оля—Кузнечик.

– Ленка: – А помните как Даша… сразу двоих…?

Это сказано зря. Даже ради учебы зря. Даша мгновенно заплакала: «Я не виновата—я, они сами—и—и, а—а—а!»

– Я и говорю: никто не виноват, случайность, а вот ведь как выходит иной раз…

Цыплячьи души

«… Я и говорю: никто не виноват, случайность,

а вот ведь как выходит иной раз…»

– Ой, откуда эпиграф?

Да, было и такое в жизни дома в самом начале нынешнего лета.

Сначала над цыплятами нависла подошва сандалии величиной с цыплячье небо. Потом небо опустилось. Раздался слабый хрусток, а потом округу потряс невообразимый Дашин вой.

От цыплят остались две маленькие, бесформенные грудки, чуть ли не кашица. Был и плач, и рыданий хватало на всех.

Ревмя ревели Даша с двумя Олями. Толик, надув через нос глаза, молчал в стороне: ему не положено ни плакать, ни, тем более, рыдать, ведь он – мужчина. Из глаз брызнули и залили очки вовсе не слезы, а выжимки, сусло, издержки принципиально нечувствительной скупости.

И поначалу печалилась вся ребячья гурьба. А потом случились, как водится в таких случаях, похороны малых божьих созданий. Вместо гробов применились вместительные, на целую роту цыплят (в будущем – груз двести… стоп, забыли, это кощунство!) … спичечные коробки «Swenska Faari».

Процессион! Процессион! Ура, мы устроим шикарные похороны! Умчали в огород организовывать Процессию Прощания, Прощения, Пращувания. Что значит пращувание? Никто не знает. Может выпускание камней из пращи? Украинцы поправят, если что. А наши русские люди взялись за дело с азартом неоспоримого «авося».

Церковь, траурный зал, кладбище и поминки расположены в одном месте. Это берег Кисловки. Совсем неподалеку от взрывного полигона.

Церковь, а в нем траурный зал.

– Панихиду надо бы…

– Кто будет поп?

– Не поп, а священник.

– Ему панагею или ризу следует…

Оля сбегала и за тем и за другим. Это вафельное полотенце и мамкина шаль.

– Корону!

Принесли известную уже всему миру Сорбоннскую корону.

– Я чур, с кадилом.

– Пороху принести?

– С ума стронулся, Михейша! Ты чего! Это же не… Молчи!

Детям не положено знать увлечения старших.

Соорудили кадило. Собственно мастерил Михейша из подручных заготовок, а остальные только мешали. Полуделом занималась только Даша, которая принесла совок – без совка бы не обошлись – и Толька. Толька принес из сарая лопату. Без нее тоже бы не состоялось. А кадило это – ржавая железная банка от американской тушенки, на крышке которой Ленкой когда—то был нарисован абрикос, похожий на бычье сердце, а бабкой сбоку сначала было написано «варенье», а потом зачеркнуто, оторвано, насколько хватило уменья, и приклеена бумажка «томаты» (ну никуда без этих проклятых мерикосов!) … Съели абрикосы—помидоры. В дне гвоздем пробили дырки. Приделали проволочную ручку. Засыпали банку сухими листьями и иголками. Полыхнуло. Пожелтела этикетка. Невкусно пахнет. Затушили. Задумались.

– Ленка, неси духи… или одеколон.

Принесла Ленка того и другого, чтобы дважды не бегать. Прыснули в банку, не жалея ни Одеколона номер три, ни Красной Москвы с Кремлем. Словом, напрыскали от души. Что это? Из дырок потек жидкий самоделошный елей.

– Цыплята того заслужили.

Зажгли. Вспыхнуло в кадиле так, что полыхнуло шибче первого раза. Второе кадило упало, рассыпав огонь по траве.

И отпали, сначала порыжев и завившись, брови у Толика.

– Туши пожар.

Принесли, зачерпнув ладошами кисловской воды. Затоптали следы пожара сандалиями. По толькиному лбу прошлись мокрыми ладошками.

– Не больно?

– Я фак Фанна фэ Арк.

– Повторяем.

Повторили. Снова засыпали листьями и иголками.

– Капельку, Ленка.

– Поджигай.

Подожгли. Пока горело, советовались.

– Молитву надо. Знаете молитву?

– Я знаю.

– Ну ка!

– Еже еси на небеси… э—э—э.

– А дальше?

– Дальше не помню.

– Эх!

Безбровая Фанна фэ Арк ходит кругами в «шальной» панагее вокруг шведских спичек с цыплятами, трясет кадилом: «Еже еси на небеси, э—э—э эх, еже еси на небеси, э—э—э эх, еже еси на…

– Хорош! Неправильно! Ленка, дураки мы!

– Почему?

– Тащи «Патриархов и Пророков». Что на твоей полке у деда. Второй ряд, третий пролет от двери.

– Тьфу, точно.

Принесла. Это не молитвенник, но тоже сойдет.

– Толька, читай!

– Я шэ фэ умэу, – сказал Толька и заплакал: теперь у него кадилу заберут.

– Не плачь. Ты ходи, как ходил, у тебя здорово выходит, а Ленка будет читать.

– А что читать?

– Ткни пальцем, а что выпадет, то и читай.

Но все захотели тоже ткнуть пальцем. Решили, что пальцем ткнет каждый, а читать будет только Ленка: она самая старшая, а главное, что Ленка может с выражением.

Кинули на пальцах, кто будет тыкать первым. Выпало Ольке Маленькой. Полистав книженцию, Олька закрыла глаза и наугад ткнула в середку.

Ленка, подбоченясь и натянув маску страдалицы:

– Людям, которые говорят о своей любви к Богу, надо подобно древним патриархам, сооружать жерт… тьфу… жа.. жерт—вен—ник Господу там, где они раскидывают свои шатры…

– Луды, надо шатор шделать и жарт—фу принэсти, – отвлекся от кадильного дела Толик. Он понял жертву, как производное от жратвы.

– Обойдется, это не про нас…

– Про нас, про нас, – заорали обе Оли, – цыплятам надо жарт—ву…

Принесли жертву—жартву. Это были преотличнейшие, но остывшие домашние пельмени с обеденного стола. Съели жертву.

– И никаких шатров!

– Ладно.

– А вы тихонько подпойте вот так, – подсказал Михейша девочкам: «А—а—а, у—у—у».

Так всегда за хорами три подъячие старушки поют.

Послушницы мигом выстроились за хорами и запели «А—а—а, у— у—у».

– Не сейчас, а когда Ленка продолжит читать.

Ткнула в книгу одна из подъячих старушек. Она была следующей в очереди.

– Сарра, находясь в преклонном возрасте, думала, что ей невозможно иметь детей, и для того, чтобы Божественный план исполнился, она предложила Аврааму взять в качестве второй жены ее служанку…

Тут дети насторожились и навострили уши. Ленка не замечая повышенного интереса продолжала:

– Многоженство так широко распространилось, что не считалось грехом, но тем не менее…

– Олька, шмени меня, – сказал Толик, – я малэнко подуштал.

Даша выскочила первой: «Я хачу, мне шальку отдай».

Отдали Даше панагию и ризу.

– …тем не менее это не было нарушением Закона Божьего, которое роковым образом сказалось на святости и покое семейных отношений. Брак Авраама с Агарью…

– Это первые за Адамом евреи специально для себя так придумали…, – шепчет Михейша Оле—Кузнечику, – они сначала оплошали, а потом поменяли в Библии слова, понимаешь…

Но Оля не понимает или не старается понимать, потому что она решила понять максимум о многоженстве…